— Что? О чем ты?
— Камни, — сказал Варан.
Причальная доска дернулась сильнее — это отец выбрался из корзины. Варан видел, как Ниле хочется поправить воротник, но она не решается отнять руки — левую от края доски, правую от Баранова плеча.
— У князя на службе все такие носят? — спросил Варан медленно.
Нила вдруг разозлилась:
— А мне перед тобой отвечать? Оправдываться, что ли? Я его украла у тебя? Ты мне кто — хозяин? Отец? Иди себе…
Злость помогла ей преодолеть страх. Она наконец-то выпрямилась и, балансируя, на трясущихся ногах побрела обратно — к скале, где бранились причальники.
Отец взял Варана за шиворот. Поставил на ноги:
— А если бы навернулись?! А если… Скотина ты такая, мать все глаза выплакала… А ну пошел!..
И Варан пошел. Сел на дно корзины. Обхватил руками колени.
Голубое небо гасло — наступал вечер. Звякнули, открываясь, крепления; корзина замерла в обморочной тишине, покачнулась и начала падать. Этот момент полета Варан любил меньше всего.
Засвистел ветер; развернулся, повинуясь ему, винт, распустился цветком, и в зловещий свист ворвался рокот лопастей. Винт занял собой все обозримое небо.
Падение перешло в полет.
Весь следующий день он провел, двигаясь по кругу, наворачивая пружину. Рядом отец длинно ругался со старостой Карпом и парой механиков с Малышки, по личному повелению князя присланных для запуска второй винтовой установки.
— Не пойдет под таким углом! — кричал отец угрюмому Карпу. — Накренит машину, улетим в море к Шуу в гости, ищи потом… Если ставить — вот здесь! — и тыкал пальцем в камень.
— Здесь скала, — бубнили механики. — Камень долбить — сами не управимся, давай помощников, староста…
— Нету у меня помощников! — брызгал слюной Карп. — Все на работе — кто в море, кто на полях, и без того задолжал нам этот винтовщик, сколько парней тут у него вертелось бесплатно…
— Князь велел вторую пружину…
— Ну так ставьте здесь, где мягко!
— Да не пойдет под таким углом!..
Разговор их шел по кругу, и кругами ходил угрюмый Варан. Пружина, поначалу длинная и вялая, понемногу сжималась, наливаясь злой силой. В детстве Варан думал, что пружина живая, и недоумевал, откуда в таком маленьком существе столько мощи — рвануть трос, закрутить винт, чтобы он пробился к солнцу…
Откуда у нее ожерелье? И не то ли это самое?..
Подарок, и сомневаться нечего. Там, наверху, скучно. Горни развлекаются, делая подарки хорошеньким девицам…
Но Нила!..
Дождь барабанил по капюшону. В мокром камне отражалась размытая фигура, бредущая по кругу.
— …А что делать? — кричал отец сорванным уже голосом. — Что, мне девчонок выгонять сюда — камень долбить?! Много они надолбят вам, так надолбят — князь просто от счастья умрет… И не грози мне, Карп! Я честный винтовщик, мне бояться нечего! У меня у самого донные не сжаты, вот осыпаться начнут! Кто мне детей кормить будет — ты, Карп?!
Варан осторожно закрепил ворот — не приведи Император, сорвется, вся работа насмарку. Подошел ближе, глянул через плечо старосты на предмет спора — две меловые отметки, на земле и на камне, полусмытые дождем. Отец хочет ставить вторую пружину как раз напротив первой…
— Я выдолблю, — сказал он тихо.
Его услышали спустя полминуты. Как ни в чем не бывало, спорили, орали, ссорились; потом одновременно замолчали и обернулись. Механики смотрели удивленно, Карп — раздраженно, во взгляде отца ясно читалось: «Сдурел?!»
— Выдолблю, — повторил Варан. — Только если наверх — меня. Только я чтобы. Я и дважды в день могу…
Карп отозвался первый:
— Вот оно что… Загор, — это отцу — женить бы парня. Смотри, как рвется. Девка у него наверху, крепенькая такая штучка… Долбить он хочет, — и староста улыбнулся так паскудно, что у Варана свело челюсти.
— Пусть тогда община платит, — хмуро сказал отец. — Он мне на другое нужен… Один добытчик в семье — я на винте, мать на поле, а с девчонок что взять…
Заспорили снова, как-то устало, без прежней ожесточенности. Варан снял ворот со стопора и привычно пошел по кругу. Каждый круг приближал его встречу с Нилой.
А со старостой Карпом он посчитается потом — и сразу за все.
Неделю он не разгибал спины, спал урывками, видел перед глазами только скалу, только проклятый камень. Он даже наверх не поднимался — это делал за него отец. Варан говорил себе, что нанят нижней общиной и потому не должен прерывать работу даже на короткое время подъемов; на самом деле он боялся, что, поднявшись, не увидит Нилу. Не успеет. Или она не пожелает. Или, что еще хуже, придется снова спрашивать, откуда взялось ожерелье…
Временами он проклинал себя за эту дурацкую затею. Кто тянул за язык?! Лунка росла день ото дня, в ней скапливалась вода, Варан вычерпывал воду и зажигал в лунке масляный костер, а когда камень раскалялся, снова поливал водой; потом вбивал железные штыри в образовавшиеся трещины и бил, бил, колотил молотом…
Он почти не бывал дома и спустился на берег только однажды — когда пришли плотогоны.
Деревянное колесо смутно отражалось в неподвижной воде, подернутой пленкой дождевых капель. Вокруг плота кружили лодки, люди приценивались, торговались, отбирали одиночные бревна и целые связки; плотогоны, покраснев от натуги, волочили проданный товар к краю плота и бросали в воду, поднимая высокие брызги. Покупатели на лодках цепляли покупку крючьями и радостно волокли к берегу, где уже высились большие и малые поленницы…
Варан толкался среди односельчан. Что они о нем думали — сейчас было неважно, в такие дни забывались и дружбы, и обиды, все теряло значение, кроме дерева, смолистого и жаркого, твердого и податливого, дерева для лодок, для прекрасных душистых скамеек, для детских игрушек, для женских украшений и для очага, разумеется — ведь межсезонье впереди…
— По два реала?! Ну это вы дешево, дядя, сговорились, такой товар — и по два реала…
— А подход надо знать, — объяснял довольный сосед. — Плотовщик, он когда видит, что ты не Шуу деланный и в древесине разбираешься — он обязательно уступит, поверь, парень…
Варан гладил рукой мокрую кору. Считал годовые кольца. Иногда, будто наклонившись за чем-то, ненароком прижимался щекой к душистому и колючему, шероховатому или гладкому дереву. Вечером на берегу зажгут большой костер — каждая семья пожертвует на праздник по несколько бревен. Нет ничего красивее, чем осенний костер до неба; тучи подсветятся снизу, капли дождя испарятся, не долетая до земли. Наверное, даже горни увидят отблеск пламени сквозь толстый слой туч. Дети уже сейчас предчувствуют праздник — носятся по берегу, орут и смеются, пересыпают в ладонях мокрые опилки…
В этот день играют свадьбы.
Варан не станет дожидаться огня. Он возьмет отцов фонарь, поднимется на винтовую площадку и станет долбить камень под вторую пружину.
И пусть староста смеется сколько влезет.
* * *Винт, основательно накрученный, с полной загрузкой, завис сильно в стороне от причала. Варан налег животом на рычаг — подобрался ближе, но не дотянул. Бросил цепь с крюком — и попал; причальник попробовал зацепить корзину длинным багром — и промахнулся.
— Держись! — крикнул причальник.
Варан, чья голова после бессонных ночей работала, на удивление, ясно, думал только о том, как бы не сломать машину. Вцепившись в стержень винта, он дождался момента, когда лопасти замрут, и сдернул вниз железное кольцо; лопасти сложились, хоть и не до конца. В следующее мгновение винт опрокинулся и повис на единственной цепи; выдержи, подумал Варан. Кузнецы с Малышки клялись, что на такой цепи можно Шуу вытащить со дна… Выдержи меня с полной загрузкой, я ведь не такой тяжелый!..
Винт раскачивался. Корзина лежала на боку. Бурдюк с водой, привешенный к борту, опрокинулся внутрь и прижал Варана к винтовому стержню.
Свистел в ушах ветер. Варан видел облака вверху; перевернутое небо. Обрывком вспомнился полет на пластуне, бездонные пещеры, надпись на замке — «Ты мертв»…
Корзина дернулась и поползла вверх. Хоть бы они не порвали цепь, подумал Варан. Из такого положения, боком, никак не поймать баланс, хоть до самого поддонья лови…
Корзина замерла. Невысоко над Вараном ухали и переругивались, корзина покачивалась, как пустое ведро на воде. Причальники, конечно, первым делом снимали груз.
Кровь прилила к голове. Очки соскользнули с носа — Варан не успел их подхватить. Он тут же зажмурил глаза, спасаясь от солнца, но в воображении своем продолжал видеть, как они летят вниз, как ныряют в облака…
Хоть бы не отцу на голову. Хоть бы отец вообще ничего не заметил — а то подумает Император знает что. Лишь бы оправа не очень погнулась, а стекла можно вклеить новые…
— Эй, ты! На стержне! Живой там?
— Эй, ты! На стержне! Живой там?
— Был бы мертвый — свалился, — пробормотал Варан, едва шевеля губами.
— А чего глаза закрыты?
— Очки упали…
Причальники захохотали — добродушно, впрочем. С симпатией.
— Чего мимо причалов мажем, винтовой?
— Это ж воздух, он дурной, как баба, — повторил Варан слова, однажды слышанные от отца в подпитии, и причальники обрадовались еще больше:
— Дело говоришь…
— Ха-ха-ха! Воздух, как баба!
— Ну, цепляйся, пацан, не век же вниз головой висеть…
Кинули веревку и помогли выбраться, а потом уже втащили корзину. Варан сидел на причальной доске, по-прежнему не открывая глаз.
— Что? Припекает?
— Рад бы поддонок ночи…
— Нечего ржать. Винт ночью обороты теряет от холода.
— Эй, слепыш! Как на берег пойдем?
— Отстань от него… Лучше за руку возьми да проведи…
— Ишь, какие нежности…
— А то. Парень, можно сказать, чуть Шуу душу не отдал… Я как посмотрел, где он завис, — ну, думаю, плакал винт, плакала наша водичка…
— Смотри! Девка-то…
— А ты что, не допер, кого она высматривает?
— Дождалась…
— Перепугалась…
— А то…
Варана, державшего глаза зажмуренными, вели под руки с двух сторон. Три человека на доске! Ему страшно было даже представить, как шагают причальники — по самому краю, не иначе… Друг перед другом красуются.
— Эй, девка! — крикнул старший. — Праздник тебе пришел, дружок твой не свалился в поддонье, как поначалу собирался… Да ты ревешь, что ли?!
Варан чуть приподнял веки — и тут же опустил. Перед закрытыми глазами поплыли красные пятна.
Потом он почувствовал запах. Пахло Нилой.
А потом его обняли за шею и ткнулись в лицо чем-то гладким и мокрым:
— Ты… Зачем?! Не летай больше на винте, не летай…
И чужие слезы покатились по Варановым щекам.
— Я думала… не знала, что и думать. Почему ты не поднимался? Целую неделю…
— Поговорила бы с отцом…
— Ага! Я твоему отцу боюсь на глаза попадаться. Смотрела на него из пещеры, через щелочку…
Они сидели на каком-то складе, где на полу хрустели остатки сушняка, а в углу стояли бочки со смолой и будоражили резким запахом. Причальники, растрогавшись, позволили Варану не помогать в погрузке.
— …Каждый день. Как вырвусь… такая скука! Сидишь под камнем день-деньской… Они ничего не делают, только болтают. Иногда книжки читают вслух, но и книжки какие-то глупые. Одеваются час и прихорашиваются час, а потом сходятся… Поедят, попьют, поболтают — и снова расходятся по домам… И все учат меня, учат — горни то, горни се, а ты это, какая же ты горни…
— А чего ревешь?
— Прости… Я столько всего… а когда ты перевернулся… видит Император, я бы за тобой — вниз головой, вдогонку.
Варан смотрел на нее и не узнавал. Нила была какая-то новая; видно, ей и правда несладко наверху, иначе откуда эта лихорадочная нежность, да еще страх в глазах — выражение, которого прежде не было никогда… В сезон Нила одна могла на семинога выйти с маленьким ножиком, и зубоскалила бы, и шутила. В сезон Нила никогда бы не призналась в решимости скакнуть за Вараном в бездну — вниз головой…
А может быть, в сезон Нила не боялась его потерять?
— У нас костер был, — сказал Варан.
— Да? — Нила уставилась на него с ужасом и надеждой.
— Чего ты?
— Ничего, — она быстро отвела глаза. — Значит, на Малышке скоро будет…
— Ты правда каждый день сюда ходишь?
Она посмотрела тревожно. Поняла, что сболтнула лишнее.
— А я думал, ты с этим, — сказал Варан мстительно. — Который ожерелье.
Нила поправила воротник платья, и Варан увидел, что ожерелья сегодня нет.
— Что же так? — спросил он с самому непонятной жестокостью. — Поссорились?
Нила просто смотрела на него. Он отвел глаза:
— Ладно… Прости.
— Он сказал, что он твой друг, — вдруг призналась Нила.
— Кто?
— Подорожник…
Варан прищурился:
— Как?!
— Я никогда раньше не говорила с магами, — еле слышно пролепетала Нила. — Я думала… Ну, они живут под землей… Или никогда не спускаются с башен… У них хвосты… И все такое… Мне так плохо здесь было, Варан, а ты не приходил… Я уж думала, может, ты сговорился и с кем-то свадьбу сыграешь… Под костром…
— Дурочка, — нежно сказал Варан. И, наверное, впервые за всю историю их знакомства ощутил, какая она маленькая, глупенькая и уязвимая.
Нила тряхнула головой:
— А откуда мне знать? Я же здесь сижу… Отсюда вниз — никак… Только на крыламе… Или… так. Навсегда.
Нечто в ее глазах не понравилось Варану, даже напугало. Нила второй раз за десять минут говорила о самоубийстве.
— Ты подумала, что я готовлюсь к свадьбе… и потому не поднимаюсь?
— А что я должна была думать?
— Ну, — серьезно сказал Варан, — ты могла бы подумать, что я готовлю яму под новую пружину… Чтобы почаще наверх летать. Каждый день… А иногда — по два раза…
— Я дура, — шепотом сказала Нила. — Я такая…
— Вовсе нет, — сказал Варан с легким сердцем. — Переживем межсезонье, потом сезон… И поженимся. Зачем себя ругать?
Причальник, заглянувший на склад в поисках потерявшегося Варана, застал трогательную, но вполне целомудренную картину: девушка рыдала, по-видимому, от счастья, парень мудро, чтобы не сказать снисходительно, пытался ее утешить:
— Ну, ну… Воды тебе не жалко? Зря вытекает, а я потом носись с бурдюками… Эй, ну перестань, что случилось-то?..
— Везет, — искренне сказал причальник Горюха, человек незлобивый и несчастный в семейной жизни. — Ну, давай, там тебя нагрузили по дружбе, так что чуть корзина не отваливается…
Варан вышел к причалу, прикрыв глаза ладонью, глядя сквозь крохотные щелочки между пальцами. Нила, памятуя опыт путешествия по доскам, осталась на камне.
Уже ступив на причал, Варан вдруг обернулся:
— А Подорожник… чего он от тебя хочет?
— Ничего, — Нила смутилась. — Мы с ним иногда разговариваем… Просто от скуки.
Варану показалось, что она чуть не спросила: «Можно?» В последний момент прикусила язычок.
— Ну, Император в помощь, — строго сказал Варан и зашагал к винту.
Он не видел Нилу, но очень надеялся, что она не смотрит ему вслед виновато и умоляюще.
Однажды вечером, когда света в поселке было — только тусклые пятна окон, Варан подстерег старосту Карпа, идущего из кабака. Прыгнул из темноты, повалил на камень и несколько раз окунул башкой в сточную канаву.
Домой вернулся довольный. Отцу сказал, что задержался у винта, и это было почти правдой — с тех пор как мастера с Малышки установили вторую пружину, работа на винтовой площадке «вертелась» чуть ли не круглосуточно.
Наутро староста учинил дознание, и, разумеется, не ошибся с первым подозреваемым. Варан смотрел ему в глаза легко и весело, разводил руками: пусть меня Шуу отрыгнет, ежели вру. Не понимаю, о чем вы, староста. Как, избили?! И сколько же их было? Шесть? Десять? Ах, один… Печально, но при чем же тут я?!
Он недооценил мстительность старосты. Не в силах ничего доказать, тот тем не менее не собирался спускать обиду.
Отец, которого Карп позвал себе для беседы, не возвращался полдня — это при том, что работа стояла! Варан прилежно накручивал пружину; вернувшись, отец не стал подниматься на винтовую — прислал Тоську с приказом немедленно идти домой.
Варан предположил, что дело не столь безоблачно, как ему поначалу думалось, и оказался прав.
Отец встретил его оплеухой — да такой, что Варан отлетел к стене. Быстро вернул равновесие; не отдавая себе отчета, принял боевую стойку. Когда понял — было поздно: стоял, напружинившись, низко наклонив голову, прижав локти к бокам — словом, вполне готовый драться с родным отцом.
Тоська, ставшая свидетельницей, заверещала. Отец выпроводил ее за дверь, стараясь при этом не поворачиваться к сыну спиной; эта деталь охладила Варана лучше любой взбучки. Он выпрямился. Потер горящее от удара ухо.
— Дурак, — сказал отец с такой тоской, что Варан встревожился не на шутку. — Один сын — и такое… отродье.
Плечи у отца опустились, руки повисли вдоль тела, Варан понял, что бить его больше не будут, но что от этого — не легче.
Отец тяжело уселся на новую деревянную лавку. Рукавом вытер испарину с каменного стола:
— Ты ж знал, какое дерьмо этот Карп. На тебе ж столько всего висит теперь…
— Да чем он докажет, — сказал Варан.
— А не надо ему доказывать! — отец поднял на него воспаленные злые глаза. — Он просто так нас со свету сживет… Зять у него давно метит в винтовые… А, ты не знал. Ты ничего не знаешь, кроме своей горни-полукровки…
Варан сжал зубы. Отец поднялся, прошелся по дому, пытаясь выровнять тонкий слой соли на полу, который ровняй не ровняй, а все равно собьется комьями. Подкинул сырое полено в печь; угли зашипели, наполняя комнату паром.