Ожерелье.
Каждый камень носит имя. Откликается только хозяину. Каждый камень — живой…
«Не ходи. Не бросай меня. Не ходи, ты все равно ничего не найдешь… Ты никогда не будешь счастливым, не ходи…»
Варан затряс головой. Навалилось безволие, захотелось сесть и обхватить голову руками; он повернул голову — и увидел, как сыновья хозяина одинаковым жестом подносят руки к лицу, потом старший брат, поборов себя, стряхивает с плеч невидимую тяжесть, а младший горбится, будто придавленный непосильной ношей. Старший шагнул к нему — преодолевая сопротивление густого вязкого воздуха, — и, несильно замахнувшись, дал подзатыльник. Младший брат качнулся вперед, вдохнул ветер широко открытым ртом, посмотрел на Варана, будто впервые его увидев… Потом заглянул ему за плечо…
Варан обернулся.
Первое «ожерелье» явно не дотягивало до поля. То ли теряя силы, то ли примериваясь, где лучше сесть, оно опускалось все ниже, огоньки мерцали холодно и сонно, в их перемигивании был неуловимый, сводящий с ума ритм. Варан захотел отвернуться, но не смог.
Задрожала земля. Степь, сколь велика и равнодушна она ни была, боялась за жизнь каждой своей травинки.
«Ожерелье» опустилось. Все огненные «бусины» коснулись земли одновременно, и к небу взметнулось кольцо пламени — бледно-зеленого, как сопли, и острого, как частокол.
Земля дернулась так, что люди едва не попадали. Тюфа завыла и кинулась прочь, на запад. Варан, не удержав равновесия, опустился на колено. Где-то рухнул сарай, подняв тучу пыли, никто даже не оглянулся. Все смотрели на восток.
Зеленое пламя улеглось. Ветер завертелся над ним плотным, даже во тьме различимым смерчем. Варан задержал дыхание — пахло горелым, не пахло — смердело.
Хозяин вышел вперед, подняв над головой факел на длинном древке. Варан, подумав, подошел и встал рядом.
Из-за холмов наползало новое «ожерелье». Оно было короче и легче прежнего; на мгновение задержавшись над дымящимся ожогом, цепь огней двинулась дальше, медленно, очень медленно — теряя высоту.
Варан понял, что весь его путь лишен смысла. Жизнь проиграна, и ничего, кроме зла, больше уже не случится. Подорожник издевался, веля ему отыскать среди необъятных земель одного-единственного выдуманного бродягу, а люди никуда не уходят после смерти. После смерти их просто нет…
От удара у него замельтешило перед глазами. Он упал на колени, выпустив факел и больно ударившись о камень. Хозяин, отвесивший затрещину, стоял над ним, смотрел выпученными глазами, что-то орал — Варан не понимал ни слова, но этого и не требовалось. Он поднялся и поднял факел.
«Ожерелье» опустилось в ста шагах от поля. Подземным толчком всех посбивало с ног. Земля подернулась сетью трещин. От бледно-зеленого огня несло жаром, но света почти не было — наоборот, пламя факелов тускнело в дрожащем зеленом мареве. Оглянувшись, Варан увидел, что жена хозяина, не поднимая головы, ползает по полю, гладит рукой колосья, чуть ли не лицом тычется в трясущуюся землю, и ясно: даже если следующее «ожерелье» опустится прямо на поле, хозяйка не уйдет — останется до конца…
Третья цепь опустилась далеко — дальше первой. Зеленый огонь поднялся и опал. Завертелся ветер. Варан не понимал, чего они ждут и каким образом собираются противостоять нашествию.
Четвертое «ожерелье» наползало, почти не теряя высоты. За ним поднималось над холмами пятое.
За спиной Варана закричала женщина. Хозяин резко обернулся; его старшая невестка стояла с факелом в руках, не сводя глаз с надвигающейся напасти, трясущейся рукой тянула свой огонь к небу и кричала, не то проклиная, не то умоляя о пощаде.
Напряженное лицо хозяина вдруг обмякло, губы отвисли, глаза бессмысленно уставились в пространство. Покачав головой, будто отвечая кому-то «нет, нет», мужчина грузно опустился на землю, правой рукой все еще сжимая факел, а левую прижимая к лицу.
Варан ткнул его в лоб костяшками пальцев.
Хозяин дернулся. Непонимающе посмотрел на Варана; огляделся, вскочил. Варан проследил за его взглядом.
«Ожерелье» было совсем близко.
Внутри каждой «бусины» мерцало и переливалось пламя. В синих огнях Варану мерещились огненные рыбы, припадающие тупыми мордами к прозрачным стенкам шаров. В белых виделись уродливые лица, смеющиеся, дразнящие раздвоенными языками. Варан смотрел на них, понимая, что отвага его на пределе. Что, сражаясь здесь за чужое поле, он рискует не просто жизнью, но чем-то большим. Что самый безрассудный винтовой должен время от времени проявлять разумную трусость…
«Ожерелье» опускалось им на головы. Снова закричала женщина, кто-то, кажется, побежал…
Тогда хозяин выпрыгнул вверх, указывая факелом на невидимые за тучами звезды. Пламя его факела тянулось к одному из синих шаров, но погасло в двух пальцах от него, съеденное порывом ветра.
Хозяин упал. «Ожерелье» опустилось ниже.
— Жги! — кричал хозяин, и Варан опять не слышал его слов, но прекрасно видел глаза и губы. — Жги! Жги!
Варан прищурился. Поднял свой факел на длинном древке и почти без усилия дотянулся до синего шара; за миг до прикосновения на него глянуло оттуда лицо Нилы — искаженное лицо утопленницы…
Пламя факела коснулось синей «бусины».
Бусина лопнула, разбрызгивая жгучие искры.
Взвыв от боли, Варан упал на землю и закрыл голову руками. Земля металась под ним. На спину падали камни и комья травы. А в небе лопалось и лопалось, трескалось, и гасло, и погасло совсем — ни единого сполоха, только отблески горящей ямы со смолой…
Под землей трудно было дышать. Варан выбрался из завала; хозяин бежал к лесу, вернее, ему казалось, что он бежит, на самом деле он ковылял, опираясь на древко факела, как на клюку.
— Уходи! — кричал хозяин, неизвестно к кому обращаясь. — Уходи!
Варан огляделся. Поле уцелело; по полю ползала, как заклятая, жена хозяина, гладила, и утешала, и обещала невесть что… Рядом стояла на коленях черноволосая невестка с погасшим факелом в руке. Смотрела, не отрываясь, на Варана.
Пятое «ожерелье» опускалось у самого леса. Внизу его ждал одинокий огонь факела.
— Уходи! — кричал хозяин.
Варан смотрел на падающее «ожерелье», обреченно ожидал нового толчка подраненной земли — но огонек факела рванулся вверх, и Варан увидел, как один за другим лопаются, гаснут «бусины», разбрызгивая вокруг зеленые искры…
Черноволосая женщина закричала, перекрывая рев бури и треск огня.
Варан мельком глянул на восток. Небо над холмами оставалось темным — ни одного нового «ожерелья».
Варан поднялся. Подошел к горящей яме, зажег новый факел.
Кто-то лежал на земле, прижав колени к животу. Варан склонился над лежащим — это был младший сын хозяина, и он был жив.
Хозяйка подползла к невестке, растянувшейся на земле. Неуверенно потрясла ее за плечо. Черноволосая застонала.
Спотыкаясь о каждую кочку, Варан двинулся к лесу. На полпути помог подняться хозяину; тот снова ослабел, губы его обвисли, глаза казались не просто старыми — старческими. Варан покосился на восток; нет, новой опасности не было.
— Он жив, — сказал он старику. — Как ты и я. Пойдем, поможем ему…
Лес шумел. Варан не мог понять, чего больше в его шуме, — угрозы или страха.
Они шли молча. Потом хозяин вдруг сказал громко и внятно:
— Он его не пускал. Только за ягодами по малолетству. А так — нет…
Варан не сразу понял, что речь идет о лесе — и том, кто кинулся его защищать.
— Ты его не пускал! — крикнул хозяин, обращаясь на этот раз к стене деревьев, слабо подсвеченных факелом. — Ты…
Варан споткнулся. То, что валялось под ногами, было человеческим телом.
Старик готов был свалиться рядом, когда тело пошевелилось, перевернулось на спину и застонало сквозь зубы.
Утро встретили на развалинах.
Крепкий, любовно возведенный дом не выдержал конвульсивного подергивания умерщвляемой земли. Трещина расколола его пополам. Западный угол осыпался. Остатки стен покосились.
Утро было холодным. Дети спали, укутанные ворохом одеял. Рыжая невестка хозяина разожгла костер во дворе, обложила его кирпичами и среди всеобщего оцепенения варила кашу.
Старая хозяйка не уходила с поля. Ползала с серпом в руке, подрезала колосья. Пела в сотый раз одну и ту же песню.
Старший сын хозяина, одолевший «ожерелье» на опушке леса, цедил кипяток из деревянной кружки. Жена пыталась намазать его лицо целебной мазью от ожогов, но тот морщился, уворачивался и просил оставить его в покое.
Один хозяин сохранял, кажется, бодрое расположение духа.
— Отстояли, — говорил он в десятый раз, разглядывая обожженные руки. — Теперь у него, сволоча, надолго мощь закончилась, теперь погодит… А там и второй урожай соберем…
Никого не радовала столь короткая перспектива. Младший сын забился в единственную сохранившуюся комнату и там, скрючившись на лавке, изображал страдание. Варан прекрасно его понимал: в решающий момент рядом с парнем не оказалось никого, кто успел бы дать ему подзатыльник, парень смалодушничал перед лицом мерцающих огней и теперь сам себя презирал за трусость. А может, это с ним не в первый раз…
Один хозяин сохранял, кажется, бодрое расположение духа.
— Отстояли, — говорил он в десятый раз, разглядывая обожженные руки. — Теперь у него, сволоча, надолго мощь закончилась, теперь погодит… А там и второй урожай соберем…
Никого не радовала столь короткая перспектива. Младший сын забился в единственную сохранившуюся комнату и там, скрючившись на лавке, изображал страдание. Варан прекрасно его понимал: в решающий момент рядом с парнем не оказалось никого, кто успел бы дать ему подзатыльник, парень смалодушничал перед лицом мерцающих огней и теперь сам себя презирал за трусость. А может, это с ним не в первый раз…
К восходу солнца тучи разошлись. Вернулась Тюфа; она, в отличие от младшего сына хозяина, никаких угрызений совести не испытывала — наоборот, шумно радовалась, что страшная ночь закончилась и небо с землей не поменялись местами.
На нее почти не обращали внимания.
— Теперь у него, сволоча, надолго мощь закончилась… — повторял хозяин.
Варан подозревал, что старик — а после ночного нашествия он выглядел-таки стариком, — скорее всего, не прав. Ничто не помешает обитателю развалин за холмами повторить попытку следующей ночью. И следующей. Пусть даже ему не удастся выжечь поле — но земля пойдет такими трещинами, что жить здесь станет невозможно…
Проснулись дети, увидели остатки дома и, вместо того чтобы испугаться, развеселились. Старший внук хозяина едва не довершил разрушения, взобравшись на чердак.
Хозяин собственноручно поднес Варану тарелку горячей каши. Со значением кивнул:
— Послал нам Император хорошего гостя, в нужное время, в нужный час… Ну что, пойдешь теперь на восток? Или передумал?
— Теперь точно пойду, — сказал Варан, погружая ложку в золотистое вязкое месиво.
Хозяин долго молчал, глядя, как он ест. Потом с нерешительным смешком переспросил:
— Шутишь?
Лес стоял неподвижно, только верхушки сосен позволяли себе непрерывный настороженный шорох. Под соснами росли березы, примета миролюбия, хотя кое-где встречались и ели — дурной знак.
Хозяин шел впереди, и широкий топор на его плече поблескивал неприкрыто и вызывающе. Старший сын следовал за ним с пилой в руках. Замыкал процессию Варан.
Лес выжидал. В его неподвижности было что-то неестественное.
Что-то мы совсем уж нагло, думал Варан, поправляя моток веревки на плече. Вряд ли можно ждать от леса благодарности. Скорее уж можно рассчитывать на испуг — лес потрясен случившимся и не знает, чего теперь ждать…
Если бы с нами был Подорожник, думал Варан, он нашел бы способ погасить «ожерелья» еще над холмами. Если бы с нами был Подорожник, я никогда бы не увидел той картинки… Которая лезет на ум и встает перед глазами, стоит на секунду отвлечься. Лицо Нилы, синее и раздувшееся, будто из-под воды…
Она жива, упрямо думал Варан. Она жива и счастлива… во всяком случае счастливее, чем была бы со мной. Там, в другой жизни, я остался с ней и всю жизнь вымещаю на ней зло — за то, что она не позволила мне уйти на поиски леса…
И вот он, лес. Не тот, конечно, что в Лесном уделе, — там заросли под небо и совершенно безмозглые, просто скопище деревьев. Но, хочет лес или не хочет, мы должны добыть хорошей древесины. Заново строить дом — дело ответственное…
Бывают ли у леса видения?
Когда синие с белым огни наплывали на него — не увидел ли он свою страшную картинку, как Варан, как хозяин, как его сыновья? И что может привидеться лесу в кошмаре? Пожар?
Варан улыбнулся, пользуясь тем, что никто из людей его не видит. Глупость несусветная — приписывать лесу человеческие страхи…
Впереди открылась поляна, обрамленная колючими кустами лесной ягоды. Хозяин остановился в центре, снял с плеча топор и оперся о него, как о посох.
— Пришли к тебе на поклон, — сказал сварливо. — Должок за тобой, сам знаешь… Слышишь меня?
Тишина.
После лесов побережья, где трещали птицы и где шагу нельзя было сделать, не наступив на мелкого зверя, Варана поначалу пугала тишина здешних лугов и рощ. Ни птицы, ни насекомого. Ни мухи под солнцем.
Потом он привык.
Шли минуты. Хозяин молчал и не двигался, хозяйский сын смотрел в землю, Варан счел за лучшее не напоминать о своем присутствии вовсе.
Шевельнулись ветки. Дрогнули верхушки.
Хозяин схватил Варана за рукав; Варан едва успел отскочить. Прямая, как свечка, высоченная сосна рухнула с ужасным грохотом поперек поляны, смяла кусты, подскочила — и улеглась, подрагивая кроной.
— Спасибо, — медленно сказал хозяин, когда гул падения улегся.
— Эдак он нас пришибет, — с нервным смешком сказал его сын.
— Мастер, — старик сурово обернулся к Варану, — посмотри и скажи: пойдет сырье?
…Сыновья ревновали отчаянно: они ведь сами все умели и все могли. И по дереву, и по камню, и по металлу; Варану совсем не хотелось доказывать свое превосходство, но и смотреть, как из-за ошибки гибнет хорошая работа, он тоже не мог.
— Где ты всему научился? — спрашивала старшая невестка хозяина, и на щеках ее проступал румянец.
Варан пожимал плечами. Едва выбравшись на сушу, он нанялся подмастерьем к столяру, бесхитростно объяснив ему, что больше всего на свете любит возиться с деревом, вдыхать запах стружек и водить пальцем по выпуклым прожилкам. Столяр ухмыльнулся, сочтя парня блаженненьким, но на работу взял и не пожалел в итоге. Странствуя по большим ремесленным городам, Варан, уже мастер-столяр и мастер-плотник, из чистого любопытства учился обжигать кирпичи, и тесать камень, и ковать железо — хотя, конечно, вершин искусства достичь не успел. Дерево оставалось его главной страстью. Резные ставни, столы и стулья, колыбельки, о которые невозможно занозиться, бревна в фундамент дома, топорища и лодки — Варан брался за все, и все у него получалось…
— …Пойдет сырье? — спросил старик. Варан осмотрел и обстучал ствол, ежесекундно ожидая другого, валящегося на голову.
— Хорошо, — сказал наконец. И обернулся к лесу: — Берем.
* * *Они распиливали бревна прямо на поляне, а потом волоком тащили к опушке. Там к делу подключалась Тюфа, ни под каким предлогом не соглашавшаяся войти в лес, зато охотно помогавшая возить древесину к месту строительства.
Дерево сушили — Варан показывал как.
Разбирали развалины. В уцелевшем углу обустроили убежище для детей и женщин. Из старого, тусклого дерева построили навес от дождя.
Старшие внуки помогали родителям месить глину. Варан, как мог, удерживался от полезных советов, но сыновья хозяина все равно ревновали к его ремесленной сметке.
По ночам дежурили, глядя на восток. Небо оставалось темным. Ветер вел себя, как обычно ведут себя ветры: менял направление и силу, но не вертелся на месте и не затихал совсем.
Понемногу успокаивались. Уверяли друг друга, что маг за холмами позабыл об их поле, или надорвался, пытаясь убить всю степь целиком, или наконец нашел себе занятие поинтереснее. Уже не ждали беды с запада. Или делали вид, что не ждут.
Поле хворало. Все зерно, бывшее в колосьях во время нашествия, оказалось прогорклым, и есть его можно было только через силу. Женщины разрывались между полем и остатками дома, между тем близилось время ярмарки, и пропустить ее значило окончательно впасть в нищету.
— Идите, — сказал однажды Варан, отведя хозяина в сторону. — Мы с Тюфой тут присмотрим.
Хозяин смотрел на него с непонятным выражением.
— Если, — начал Варан, — если он снова… Вам тут все равно не жить. Земля и так… ямами, складками. Поле едва живое… Отобьюсь я или не отобьюсь, если что — но женщин уведу, детей сохраню, это я обещаю.
— Уведешь, — повторил хозяин со вздохом. — Уведешь… Старший мой думает, ты на жену его заглядываешься.
— Пресветлый Император, — сказал Варан чуть более раздраженно, чем ему хотелось. — Что он еще думает? Может, я детей ем? Может, я с этим, — он кивнул на восток, — в сговоре?
— Не злись, — хозяин слабо улыбнулся. — А что она на тебя заглядывается, это точно… Треснул очаг, понимаешь. В котором он когда-то огонь разводил. Теперь все может быть… Не злись. Не в тебе ведь дело.
— Могу уйти, — сухо предложил Варан. — Прямо сегодня.
— Без тебя нам будет… тяжело, — тихо признал хозяин. — Ты… хоть рядом с ней не стой, а?
— Постараюсь, — Варан ухмыльнулся.
Он прекрасно понимал, что старик прав и что сын его волнуется не без причины. Черноволосая крупная женщина, мать четверых детей, слабела в коленях, услышав его голос. Это было странно, неудобно, это раздражало — и льстило; Варан и сам замечал, какая у нее ленивая грация в движениях, какие тяжелые волосы, какие блестящие темные глаза и какой в этих глазах появляется умоляющий испуг, когда она случайно встречается с ним взглядом…