Позы и мимика окружающих – важнейшие источники социальной информации. Они многое сообщают нам об эмоциональном состоянии человека, его отношении к нам, дружественном или враждебном, намерениях и действиях, которые нам, возможно, придется предпринять в ответ. Способность верно воспринимать и истолковывать социальную информацию, передаваемую другими людьми таким бессловесным образом, имеет ключевое значение для социальной коммуникации, однако не всем она дана. Люди с РАС (считается, что такие расстройства возникают у одного из 88 детей{161}) испытывают большие трудности с толкованием социальной информации, особенно невербальной, которую можно почерпнуть из вида и поведения окружающих. Некоторые ученые убеждены, что неспособность обрабатывать социальную информацию возникает вследствие нарушения, или даже разрушения, системы зеркальных нейронов. Они обнаружили у людей с подобными расстройствами аномалии в сенсорной и моторной зонах коры и связанных с ними областях мозга, которые организуют наши действия и придают для нас смысл действиям другого человека, уподобляя их чему-то, что мы сами уже делали в прошлом{162}.
Чтобы лучше изучить работу системы зеркальных нейронов, ученые часто используют метод визуализации электрической активности различных отделов мозга под названием «электроэнцефалограмма» (ЭЭГ). Пациент или испытуемый надевает несколько громоздкую шапочку с электродами, которые передают сигналы на экран, на который и выводится картина мозговых волн человека. С некоторых пор ученым стало известно, что определенные компоненты мозговых волн, называемые мю-волнами[21], подавляются, когда мы делаем намеренное движение, например протягиваем руку, чтобы схватить бутылку. В состоянии физического покоя нейроны сенсорных и моторных центров мозга обычно реагируют синхронно. Но когда человек целенаправленно предпринимает некое действие, эта синхронность нарушается. В результате амплитуда мю-волн совершает скачок. (Такая десинхронизация волн получила название «подавление мю-ритма».) Самое удивительное, что мю-волны подавляются и тогда, когда мы наблюдаем, как кто-то другой выполняет некие действия. Как вы помните, зеркальные нейроны макак-резус активизируются, когда обезьяна пытается схватить какой-нибудь предмет или когда видит, что этот предмет берет кто-то другой. Точно так же и у человека мозговые волны, сигнализирующие об осуществлении неких действий, прогнозируемо (схожим образом) меняются, когда он сам или тот, за кем он наблюдает, совершает действие. Учитывая сходство в подавлении мю-ритма при выполнении человеком самостоятельного действия или при наблюдении со стороны, ученые пришли к выводу, что мю-волны можно использовать как индикатор активности зеркальных нейронов.
Так, в одном эксперименте детей, на которых были надеты ЭЭГ-шапочки, просили взять определенный предмет, а также посмотреть видео с изображением того, как другие дети берут в руки тот же самый предмет. Когда нормально развивающиеся дети хватали предмет, их мозг демонстрировал такую же активность, как и тогда, когда они наблюдали за тем, как это делают другие. А вот у детей с аутизмом ЭЭГ фиксировала активность мозга только тогда, когда они сами брали в руки указанный предмет. Похоже, дети с расстройствами аутического спектра не всегда отражают действия других людей или, по крайней мере, такие действия, которые они и сами способны выполнять{163}.
Недавно было обнаружено, что можно научиться подавлять мю-волны с помощью специальных методов тренинга обратной биологической связи. Профессор Хайме Пинеда из Калифорнийского университета в Сан-Диего провел специальное исследование с целью выяснить, способны ли дети с диагнозом РАС научиться регулировать ритмы своего мозга и контролировать свое понимание и реакцию на поведение других людей. Всю свою профессиональную жизнь Пинеда посвятил изучению того, как мозг воспринимает и обрабатывает информацию, поступающую из внешнего мира. Если вы случайно встретите ученого вне стен его просторного кабинета в современном здании университета, где работают специалисты в области когнитивных наук, то можете и не догадаться, что перед вами выдающийся нейробиолог. У него непритязательная внешность, мягкий голос, теплая улыбка и игривый взгляд, которые у большинства людей ассоциируются скорее с людьми творческих профессий, например с художниками, но не с учеными. И отчасти вы будете правы: Пинеда – очень яркая личность, только его креативность проявляется в реализации нестандартных научных программ.
В одном из своих исследований профессор предложил местным детишкам из Сан-Диего с диагнозом РАС принять участие в программе-тренинге, основанной на нейронной обратной связи{164}. Все дети были больны высокофункциональным, или легким, аутизмом, но сохранили в целом нормальный коэффициент умственного развития и речевые навыки, соответствующие возрасту. Их родители являлись членами «Списка Валери» – интернет-группы поддержки аутистов из Сан-Диего. На протяжении десяти недель, по нескольку раз в неделю, дети посещали лабораторию Пинеды, чтобы поучаствовать в тренинге. Во время занятий малыши надевали ЭЭГ-шапочки, которые выводили на экран кривую электрической активности их мозга. Пинеда и его сотрудники научили их контролировать свои мозговые волны, используя несколько различных видеоигр: с гоночными автомобилями, роботами и космическими кораблями. Дети быстро поняли, как можно использовать свое мышление для передвижения объектов на экране, например чтобы провести автомобиль по гоночному треку. Программа была рассчитана в общей сложности на 15 часов занятий. Через десять недель родители отметили позитивные изменения в способности своих детей концентрироваться, взаимодействовать с людьми, а также в других аспектах социального поведения, которые часто оказываются трудными для детей, страдающих аутизмом (по сравнению с детьми, не прошедшими тренинг). Если дети с РАС способны научиться менять свой мю-ритм, значит, можно подумать о разработке новых подходов к терапии аутизма. Так, например, эти игры могут быть использованы для усиленного подавления мю-волн и тогда, когда сам ребенок осуществляет некое действие и когда наблюдает за действиями другого человека, что позитивно скажется на его способности исследовать свой мир и успешно интерпретировать поведение тех, кто его окружает.
Такая резкая поведенческая перемена – ослабевание симптомов аутизма благодаря тренингу нейронной обратной связи – проливает новый свет на силу тела и соответствующих сигналов мозга, контролирующих наши действия. Когда дети меняют свои мысленные схемы восприятия, их поведение тоже меняется. Возможно, маленьким аутистам легче осмысливать свое взаимодействие с другими людьми, когда они видят, что их собственные действия и действия окружающих тесно связаны. Вместо того чтобы просто наблюдать за телесными движениями (например, когда взрослый человек игриво показывает язык), ребенок имеет возможность связать действие со смыслом и осознать, что взрослый настроен игриво и пытается вызвать такое же поведение в ответ.
Многие ученые, однако, считают, что все еще нет достаточно весомых доказательств, чтобы однозначно заявить: да, именно аномалии в системе зеркальных нейронов лежат в основе аутизма{165}. Поскольку аутизм часто идет рука об руку с самыми разными когнитивными и двигательными нарушениями, трудно утверждать, что именно проблемы с зеркальным отражением вызывают эти расстройства. Не исключено, что они являются следствием более общей проблемы, например дефицита внимания к людям и их действиям, который приводит к непониманию социальной информации. Некоторым детям с РАС действительно сложно копировать поведение других людей, но есть и такие, для которых это не составляет труда. Может, малыши с РАС просто не знают, когда нужно копировать то, что они видят. Похоже, дети с аутизмом не способны использовать подсказки, получаемые в общении, чтобы понять, как себя вести. Проще говоря, они обрабатывают социальную информацию по-другому и не отдают ей преимущества (по крайней мере, в уме), в отличие от нормально развивающихся малышей. Можно подумать, что в аутичном мозге эта информация не отличается от любой другой. Улыбка не распознается как сигнал к дружбе – просто мышцы лица выполнили определенное движение. Мозг человека с диагнозом РАС не ориентируется во всем этом так, как мозг остальной части человечества{166}. Оплошности в социальном поведении, похоже, вызваны неспособностью связать действия других людей со своими собственными.
Чарльз Дарвин говорил, что отношение – это совокупность движений, таких как занятие той или иной позы, которая демонстрирует, как чувствует себя человек в определенный момент времени. Английский антрополог и исследователь сэр Френсис Гальтон тоже говорил об отношении как о телесной склонности. И американский психолог Уильям Джеймс был убежден, что основой чувств служит телесный опыт переживания различных эмоциональных состояний. Наше тело играет важную роль не только в реализации способности испытывать эмоции, оно также оказывает влияние на то, как мы резонируем с чувствами и намерениями окружающих нас людей.
Глава 8 Температура и социальный комфорт
В 1975 году в лаборатории приматов при Висконсинском университете, которой тогда руководил психолог Гарри Харлоу, на свет появилась маленькая обезьянка вида макак-резус по имени Джейн. В первый же день жизни ее разлучили с матерью. В дикой природе такое отделение дитя от матери означало бы верную гибель для малыша, однако Джейн попала в хорошие руки: впредь о ней должен был заботиться опытный в общении с животными технический персонал лаборатории. Джейн будет хорошо питаться и содержаться в тепле и чистоте. Ее поместили в клетку с проволочным каркасом, чтобы Гарри и члены его исследовательской команды могли изучить природу любви.
Первые признаки любви и привязанности появляются у людей еще в младенческом возрасте. Считается, что способность к эмоциональной близости и эмпатии к окружающим берет начало из тесной связи ребенка с матерью. Но как возникает любовь младенца к маме? И как эта изначальная любовь превращается в способность взрослого человека демонстрировать нежные чувства к возлюбленным и супругам?
В 1940–1950-х годах, когда в психологии доминирующее положение занимали теории психоанализа и бихевиоризма, было принято считать, что сильная привязанность ребенка к матери связана с основной потребностью младенца – потребностью в питании, главным образом в материнском молоке. Ученые считали, что маленькие дети ассоциируют свою мать с утолением голода, а чувство любви и привязанности они объявили побочным продуктом этой ассоциации. Однако профессор Харлоу не был в этом уверен. Благодаря экспериментам Павлова с собаками он знал, что позитивно ассоциироваться с едой может любой объект. Каждый раз, когда Павлов давал собаке пищу, он звонил в колокольчик. Через некоторое время у подопытного животного, стоило ему заслышать звон колокольчика, начиналось слюноотделение. Рефлекс сохранялся даже тогда, когда пса переставали кормить. И самое важное, по прошествии длительного срока колокольчик переставал вызывать эффект слюноотделения, то есть связь между звуком колокольчика и пищей разрывалась. Такой тип ассоциаций совсем не похож на любовь между матерью и ребенком. Даже тогда, когда мать перестает быть основным кормильцем ребенка, его любовь к ней обычно не угасает. Даже наоборот, усиливается и превращается в чувство, связывающее на всю оставшуюся жизнь. Такую любовь трудно объяснить простым удовлетворением первичных потребностей. У Харлоу возникла другая гипотеза: любовь сама по себе – жизненно важное условие для здорового развития, причем не менее важное, чем еда и вода.
Идеи Харлоу шли вразрез с распространенными в те времена взглядами, в соответствии с которыми любовь не выполняет никакой значимой функции в развитии человека. Родителей часто предупреждали, что проявление чрезмерной любви к детям может привести к возникновению проблем с психикой и что пользы от нее для воспитания нет никакой. «Когда у вас возникнет искушение погладить своего ребенка, вспомните, что материнская любовь – опасная штука»{167}, – писал Джон Уотсон, ведущий психолог того времени.
Когда Харлоу приняли на работу в Висконсинский университет, он должен был заниматься изучением способностей крыс к обучению – например, как они учатся проходить лабиринт, чтобы достать еду; но университет все тянул с отведением необходимых ресурсов и помещения для проведения исследований. Когда он в очередной раз пожаловался друзьям за ужином, что ему никак не выделят лабораторию, один из гостей посоветовал ему забыть о грызунах и начать работать с обезьянами. Харлоу мысль понравилась, и он взялся за дело, превратив пустующее здание в нескольких кварталах от университета в передовой вольерный комплекс для колонии обезьян. Работать со взрослыми особями, которых нужно содержать в одиночных клетках, оказалось трудно, а потому ученый начал работать с малышами. Их, правда, приходилось сначала держать в инкубаторах и лишь затем переводить в клетки, днище которых к тому же нужно было застилать пеленкой, чтобы она впитывала выделения.
В отличие от жестких и холодных проволочных стен клеток мягкая пеленка привлекала обезьянок. Когда возникала необходимость менять пеленку, малыши нередко цеплялись за нее и всячески демонстрировали негодование – точь-в-точь как человеческие дети, которые не хотят никуда идти без своего мягкого одеяльца или любимой игрушки. Что за странная привязанность к пеленке? Совершенно очевидно, что она не удовлетворяет никаких основополагающих потребностей, не утоляет ни голод, ни жажду.
Харлоу заподозрил, что малыши чувствуют психологический комфорт от контакта с теплой, мягкой и пушистой пеленкой, потому что она обладает определенными качествами, характерными для тела их матери. Так у него родилась гипотеза о том, что «контактный комфорт», как он назвал наблюдаемое им явление, имеет большое значение для маленьких обезьян. Харлоу провел очень интересный и оригинальный эксперимент, поделив малышей на группы и отдав их на попечение суррогатных матерей разного типа. Первый тип был сделан из деревянных блоков, обитых губчатой резиной и мягкой хлопковой махровой тканью. Внутри таких «мамаш» была ввинчена лампочка мощность 100 ватт, которая, нагреваясь, выделяла тепло. В верхней части фигуры были приделаны круглые обрезки дерева, изображающие глаза и нос. В результате получилось нечто мягкое и теплое. Суррогатные матери второго типа были сделаны из проволочной сетки и не были обиты махровой тканью. Обниматься с такой мамой было не очень-то и приятно – ведь она, по сути, представляла собой простой проволочный каркас.
«Матерей» поселили в отдельные помещения, но их клетки были соединены с «жилыми комнатами» малышей, так что обезьянки могли свободно переходить от одной «матери» к другой. В одних случаях бутылочку молока вешали на проволочную «маму», в других – на тряпичную. Как ни странно, большую часть времени Джейн и остальные обезьянки, участвующие в эксперименте, проводили, вцепившись в тряпичную суррогатную мать, независимо от того, у какой из «матерей» находилась бутылка с молоком. Если бутылка находилась у проволочной «мамы», малыши выпивали как можно больше молока за как можно меньшее время, а затем стремглав бежали в клетку к тряпичной «маме». Когда в клетку с малышами подкладывали новую и немного пугающую обезьянок игрушку, например механического медвежонка, который бил в барабан, они все бежали к тряпичной «матери» безотносительно того, у нее или нет они получали молоко. Похоже, психологический комфорт, ассоциировавшийся с близким контактом, усиливал в маленьких обезьянках чувство привязанности.
В другом ряде исследований Харлоу выращивал одну группу обезьянок только с теплой тряпичной суррогатной матерью, а другую отдавал на попечение холодной проволочной «маме». У обеих «матерей» была бутылочка с молоком. Хотя малыши из обеих групп набирали вес с одинаковой скоростью, те, кто жил с проволочной «мамой», чаще страдали от диареи и проблем с пищеварением. Физический дискомфорт, особенно проблемы с пищеварением, часто служат признаком психологического стресса. Похоже, отсутствие того самого «контактного комфорта» вызывало у обезьян стресс{168}.
Мы привыкли считать, что наши базовые физические нужды мощнее всех остальных потребностей, но Харлоу сделал поразительное открытие: проволочная «мама», удовлетворявшая потребности в молоке, была «биологически адекватной, но психологически несостоятельной». Данные работы профессора Харлоу до сих пор часто цитируют и используют как прекрасную иллюстрацию того, насколько важен близкий контакт между матерью и ребенком для его развития и психологического здоровья. Маленькие обезьянки предпочитали тряпичную суррогатную мать, потому что она была мягкой, пушистой и теплой, как настоящая обезьяна. Похоже, она заменяла детенышам то недостающее им социальное тепло, которое в реальности им давала бы настоящая мать. Наш мозг не всегда отделяет физические характеристики от психологических.