— Машина была украдена. Водитель невиновен.
— Почему об этом ничего не известно, Троэльс?
— Потому что полиция попросила нас молчать. Так было нужно. К тому же это ничего не меняет.
— Меняет. Вы могли хотя бы предупредить меня.
— Нет, не мог. Так просила полиция.
— Сегодня утром мне звонил Бремер. Он предлагает построить десять тысяч квартир муниципального жилья с минимальной платой.
— Вы его знаете. Это всего лишь слова.
— Мне очень жаль, Троэльс, но альянса не будет. При таких обстоятельствах я не могу.
Хартманн едва сдержался, чтобы не вспылить:
— Бремер водит вас за нос. Он просто хочет потянуть время, пока не станет слишком поздно для объединения. Потом он выбросит вас за борт как ненужный балласт. Никаких квартир не будет. Вам еще повезет, если вы получите хоть какое-то место в городском совете.
— Таково решение группы. Я не в силах ничего изменить.
Хартманн чуть не закричал от бессилия, от того, что она такая идиотка. Но сдержался.
— Если, конечно, вы не предложите что-нибудь получше, — добавила Эллер.
Бремер сидел в студии, готовясь к телеэфиру. Вокруг софиты, кинокамеры. Визажистка с кисточками. Микрофоны на лацкане.
С трудом сдерживая ярость, в студию ворвался Троэльс Хартманн, подошел, посмотрел сверху вниз на улыбающегося мэра в белой рубашке с пудрой на щеках, выпалил:
— Ваше вероломство безгранично!
Бремер улыбнулся еще шире и потряс седой головой:
— Ты что-то сказал?
— Вы слышали.
Визажистка закончила обмахивать его лицо кисточкой, но не ушла, а осталась стоять и слушать.
— Сейчас я занят, Троэльс, — добродушно посетовал Бремер. — Да и у тебя дела, я полагаю. Может, попозже…
— Я требую объяснений.
Они решили отойти к окну за неимением более уединенного места. Хартманн не выдержал, заговорил еще на полпути:
— Сначала вы крадете наш план. Потом обещаете абсолютно нереальное количество квартир, которое, я точно знаю, вы никогда не построите…
— А-а, — усмехнулся Бремер, — как я понимаю, ты поговорил с Кирстен. Она ужасная болтушка, и я предупреждал тебя.
— Теперь вы спекулируете смертью девушки и пользуетесь чужой бедой, чтобы вызвать кризис… хотя прекрасно знаете, что мы делаем все, чтобы помочь родителям и полиции.
Лицо Бремера потемнело. Он двинулся на Хартманна, грозя пальцем ему в лицо:
— Что ты себе позволяешь? Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Я что, обязан просить у тебя разрешения на каждый свой шаг? Ты сам виноват во всех своих проблемах. Ты не имел никакого отношения к той машине и все же не захотел об этом сразу объявить. И о чем только думала твоя Скоугор?
— Я делаю то, что считаю нужным.
Мэр расхохотался:
— Ты дитя, Троэльс. Я и не догадывался, что все так плохо. Да еще этот нелепый альянс с клоунами Эллер…
— Не надо казаться хуже, чем вы есть, Бремер. Это трудно, я знаю…
— О господи, я словно с твоим отцом разговариваю. То же безрассудство, та же паранойя. Как это печально.
— Я требую…
— Нет!
Голос Бремера громом прокатился по студии, и все присутствующие умолкли. Хартманн тоже.
— Нет, — повторил мэр спокойнее. — Ты мне не указчик. Найди мне стоящего соперника, а не портновский манекен в модном костюме.
Церковь была аскетичной и холодной, священник — тоже. Они сидели перед ним, пока он перечислял возможные варианты — молитв, музыки, цветов. Они могли попросить что угодно, кроме одного — того, в чем нуждались более всего: понимания.
Беседа напоминала диалог в магазине.
— Можно нам «Чиста, как розы бутон»? — спросила Пернилле, полистав вместе с Тайсом сборник гимнов.
Священник был в коричневом пиджаке и серой водолазке. Он уточнил номер страницы и сказал:
— Номер одиннадцать-семь. Чудесный гимн. Один из моих любимых.
— Я хочу, чтобы здесь все было красиво и украшено цветами, — добавила она.
— Будет так, как пожелаете. Могу дать вам адреса нескольких флористов.
— Она любит цветы.
Сидящий рядом с ней на жесткой скамье Тайс Бирк-Ларсен уставил глаза в каменный пол.
— Голубые ирисы. И розы.
— Что еще нужно? — спросил Бирк-Ларсен.
Священник полистал записи:
— Пожалуй, мы с вами уже все обсудили. Я еще скажу прощальную речь, но попрошу вас заранее написать для меня несколько слов о Нанне. Сделайте это дома. Когда у вас будет время.
Он глянул на часы.
— Вы не должны упоминать о том, что с ней случилось, — сказала ему Пернилле.
— Только о том, какой была Нанна. Конечно.
Долгая пауза. Потом она сказала:
— Нанна всегда была счастливой. Всегда.
Он сделал пометку:
— Я буду рад сказать об этом.
Бирк-Ларсен встал. Священник последовал его примеру, пожал ему руку.
Пернилле оглядела пустое темное помещение. Попыталась вообразить гроб, увидеть в нем холодное жесткое тело.
— Если вам захочется поговорить с кем-то… — произнес священник — как доктор, предлагающий записаться на прием. В его глазах ровно светилось профессиональное сочувствие. — Помните, что ей сейчас хорошо. Нанна теперь с Господом.
Он кивнул, словно это были самые мудрые, самые правильные слова для него.
— С Господом, — повторил он.
В молчании они направились к выходу. Сделав два шага, она остановилась, обернулась на священника в коричневом пиджаке и темных брюках:
— Как это мне поможет?
Он ставил на место стул, на котором сидел. Блокнот он засунул в карман, как плотник, сделавший замеры. Возможно, он уже прикидывал, какой выставить счет.
— Как это поможет мне?
— Дорогая, — проговорил Бирк-Ларсен, попытался взять ее за руку.
Она высвободилась не глядя.
— Я хочу понять! — крикнула Пернилле человеку, стоявшему на ступенях, застывшему на пути к алтарю, пойманному ее гневом. — К чему мне ваши лицемерные слова?
Он не стушевался, не оскорбился, а нашел в себе смелость вернуться и посмотреть ей в лицо.
— Порой жизнь бессмысленна, безжалостна. Ужасно потерять свое дитя. Вера поможет вам обрести надежду и силы…
Ее лицо исказилось гневом.
— …поможет понять, что в жизни есть смысл…
— Все это чушь собачья! — не вытерпела Пернилле. — Мне плевать, с Господом она или нет. Вы понимаете?
Она сжала руки у груди. Ее голос срывался. Священник продолжал стоять неподвижно. Тайс Бирк-Ларсен застыл, спрятав лицо в ладонях.
— Понимаете вы это? — выла Пернилле. — Она должна быть… — В темной церкви где-то под крышей захлопала крыльями птица. — Со мной.
Лунд жевала «Никотинель». И смотрела на рыжеволосого парня, Оливера Шандорфа, сидящего напротив нее в пустом классе. Он сильно нервничал.
— Вчера ты рано ушел из гимназии, Оливер. Тебя не было на уроках в понедельник.
— Я неважно себя чувствовал.
— Лень — это не болезнь, — наставительно заметил Майер.
Шандорф надулся и стал выглядеть на десять лет моложе.
— За этот год у тебя больше всех пропусков, — добавила Лунд, глядя в записи.
— Оболтус, — ядовито ухмыльнулся Майер. — Единственный сынок богатых и равнодушных родителей. Все понятно.
— Послушайте! — воскликнул Шандорф. — Я всего лишь поссорился с Нанной. И это все!
Лунд и Майер переглянулись.
— Ага, ты говорил с Лизой, — кивнул Майер. — Что еще она сказала?
— Да не виноват я ни в чем. Я никогда не сделал бы Нанне ничего плохого.
— Почему она тебя бросила? — спросила Лунд.
Он пожал плечами:
— Кто ее знает. Да мне вообще наплевать.
Майер склонился к нему, принюхался к стильному небесно-голубому джемперу Шандорфа.
— Держу пари, ей тоже не нравилось, что ты куришь травку.
Шандорф нервно провел рукой по лицу.
— Задержан четыре месяца назад за употребление наркотиков. Два месяца назад — еще один привод. — Майер снова понюхал свитер. — Никак не разберу, что ты куришь… — Он вдруг озадаченно уставился на школьника, словно что-то увидел. Почти уткнувшись носом в лицо оторопевшего и перепуганного Шандорфа, он всматривался в его глаза. — Погоди-ка, что это?
— Что?
— Да у тебя в глазах… Какая-то точка в глубине… Прямо не знаю, что и думать.
Майер чуть не начал ковырять пальцем глазное яблоко Шандорфа, которому уже некуда было отодвигаться, он и так вдавился в спинку стула.
— Уф, — с облегчением выдохнул Майер. Отодвинулся. — Ничего страшного. Это просто твой мозг.
— Да пошел ты, — пробормотал Оливер.
— Ты давал Нанне пробовать это свое дерьмо? — прорычал Майер. — Ты говорил ей: эй, давай вмажемся… и лучше, если ты будешь без штанов?
Рыжая голова склонилась на грудь.
— Нанне это не очень нравилось.
— Что? — уточнила Лунд. — Травка или?..
— Ни то ни другое.
— Ни то ни другое.
— И поэтому ты взъелся на нее? — Майер сидел уложив подбородок в согнутые в локтях руки. Его поза словно говорила: никуда отсюда не уйду. — На танцах. Стал бросаться стульями. Орал на нее.
— Я был пьян!
— Ага, — обрадовался Майер. — Тогда все в порядке. Так что ты делал после половины десятого?
— Дежурил в баре.
Лунд показала ему лист бумаги:
— Тебя нет в графике дежурств.
— Я помогал разливать напитки.
И опять Майер:
— Кто тебя там видел?
— Да много кто.
— Лиза?
— Ну и она тоже.
— Нет, она тебя не видела, — сказала Лунд.
— Я ходил между столами… Собирал бокалы…
— Слушай, умник. — Майер снова повысил голос, но говорил уже другим тоном: холодным и угрожающим. — После половины десятого тебя никто не видел.
Встал, подтянул свой стул к Шандорфу, сел к нему вплотную, так что они касались друг друга. Обнял его за плечи, сжал. Лунд тяжело вздохнула.
— Что ты сделал, Оливер? Скажи дяде Яну. Пока он не рассердился. Мы оба знаем, что тебе не поздоровится, если это случится.
— Ничего…
— Ты ушел вслед за ней? — Еще одно крепкое пожатие. — Или болтался в подвале?
Шандорф выбрался из его хватки. Майер подмигнул ему:
— У Нанны был кто-то другой. Ты узнал это. Ты ревновал ее. Нет, ну в самом деле. — Майер поднял брови и покивал. — Только подумай. Ты богатенький сынок. Она была твоей. Как смела эта смазливая телка из поганого Вестербро променять тебя на кого-то?
Шандорф с криком подскочил, закрывая лицо руками:
— Я уже рассказал вам, как все было.
Он почти визжал, как испуганный ребенок.
— Ключи от машины… — вновь приступил к нему Майер.
— Что?
— Ты знал, что машина стоит во дворе.
— О чем вы говорите?
— Нанна не хотела тебя. И ты ее изнасиловал. Отвез в тихое место. И сбросил в канал по дороге домой…
— Замолчите!
Майер ждал. Лунд наблюдала.
— Я любил ее.
— Оливер! — просиял Майер. — Ты только что говорил, что тебе было наплевать на нее. Ты любил ее, а она считала тебя ничтожеством. И поэтому ты поступил так, как поступил бы любой никчемный обкуренный сопляк вроде тебя. Ты изнасиловал ее. Связал. Засунул в багажник той черной машины…
Шандорф медленно сполз на сиденье, мотая головой из стороны в сторону.
— Засунул ее туда, чтобы никто не услышал, как она кричит, и сбросил в канал.
Майер стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули ручки и блокноты. Бледный Оливер Шандорф обмяк на стуле, дрожа всем телом.
Лунд ждала. Через некоторое время она произнесла очень спокойно:
— Оливер. Если у тебя есть что сказать, лучше сделать это сейчас.
— Отвезем его в управление, — бросил Майер, доставая телефон. — Там, в камере, нам никто не помешает, и мы с Оливером чудно потолкуем по душам.
Дверь в класс распахнулась, и вошли двое: мужчина средних лет в дорогом костюме и встревоженная женщина за его спиной.
— Я отец Оливера, — сказал мужчина. — Мне нужно поговорить с сыном.
— Мы из полиции, — ответила Лунд. — Вы прерываете допрос. Выйдите.
Мужчина не двинулся с места. Женщина, явно ожидая от спутника дальнейших действий, вопросительно поглядывала на него.
— Ему предъявлено обвинение?
Майер помахал перед его лицом рукой:
— Алё? Вы нас слышали?
Вынут из кармана бумажник. Из него — визитка. Эрик Шандорф, влиятельный юрист из влиятельной фирмы.
— Не рекомендую вам говорить со мной таким тоном, — сказал Эрик Шандорф.
— Оливер помогает… — начала Лунд.
— Папа!
Зов перепуганного ребенка. Никаких вариантов быть не могло.
— Я хочу поговорить с ним, — повторил отец.
Пока в коридоре Майер шипел и ругался вполголоса, Лунд наблюдала через окно за отцом и сыном.
Оливер стоял с опущенной головой, переминаясь с ноги на ногу. Потом он поднял голову, и отец ударил его со всей силы по лицу тыльной стороной ладони.
— Счастливое детство, — прокомментировал Майер, закуривая. — А вот если бы я это сделал…
Минутой позже состоятельный юрист, его юный наследник и тихая жена вышли, не сказав ни слова.
— До скорой встречи, Оливер! — крикнул Майер в спину удаляющемуся Шандорфу.
Лунд прислонилась к стене, сложила руки на груди, закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, на нее смотрел Майер.
— Я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете, Лунд. Ну да, может быть, я слегка пережал с ним. Но если бы этот надутый кретин не появился посреди…
— Все нормально.
— Нет, правда. Я знал, что делал. У меня все под контролем. Всегда. Честно…
— Майер, — остановила его Лунд, глядя в широко раскрытые, чуть навыкате глаза. — Я же сказала: все нормально. Проверьте еще раз подвал. Свяжитесь с криминалистами. Если Оливер сидел за рулем машины, они смогут это проверить. Измерьте время пути отсюда до пустоши.
Она вытащила из сумки ключи от машины.
— Что-нибудь еще?
— Действуйте по ситуации.
— А вы, Лунд?
— Что я?
— Собираетесь в кино или еще куда?
Она кивнула, пошла к выходу и улыбнулась, когда Майер уже не мог ее видеть.
Цветы были на буфете и на узкой металлической полке над камином. Стояли возле раковины на кухне и, все еще завернутые в бумагу, лежали на полу.
Среди них были голубые ирисы. И розы.
Пернилле мыла посуду и смотрела в окно.
За столом, который смастерили Пернилле с Нанной, сидела женщина из отдела криминалистики и два сына Бирк-Ларсенов. Женщина улыбалась им, держа в руках ватные палочки. На вид ей было года двадцать два или около того. Немногим старше Нанны, когда та вышла из гимназии в ночь и не вернулась.
— Это так уж необходимо? — спросил Тайс Бирк-Ларсен.
— Нам нужно сделать анализ ДНК, — сказала женщина в синей форме. — Для сравнения.
Внизу уже стояла наготове машина. В багажнике чемоданы с одеждой, коробки с детскими вещами. Вагн Скербек помогал, как всегда.
Он принес мальчикам новые игрушки. Машинки. Дешевые и с острыми краями, но у Вагна было туго с деньгами, и Пернилле не хватало духу критиковать его подарки. Работники в их фирме вели себя так же, как все. Как Тайс. Как она сама. Отчаянно хотели что-то сделать, что-то сказать, но не знали что.
— Готовы? — спросила женщина и не стала ждать ответа. Перегнулась через стол, сначала Антону велела открыть рот, потому Эмилю.
Пернилле смотрела на них от раковины, с тарелкой в руке.
В доме снова была полиция. Двое мужчин в синем ходили по комнате Нанны, крепили новые наклейки, делали пометки.
Лотта, ее сестра, более молодая, более красивая и все еще незамужняя, занималась сборами. Теперь она вышла на кухню и обняла их всех по очереди.
— Возьми цветов, если хочешь, — сказал Тайс.
Лотта посмотрела на него и покачала головой.
— Мальчики, — обратился Тайс к сыновьям, — пойдемте посмотрим, что делает дядя Вагн. Поможем ему загрузить вещи.
Пернилле пообещала тоже скоро спуститься, проводила их к лестнице. Когда за ними закрылась дверь, она встала посреди неприбранной кухни.
В этой маленькой теплой квартире выросло неожиданное чудо. Это чудо называлось семья. Общая жизнь. Общая любовь.
Теперь люди в синем топали по спальне Нанны, открывали ящики, которые уже открывали вчера, тихо переговаривались, умолкали, когда думали, что она их слышит.
Вдруг вернулись сыновья, схватили забытых было воздушных змеев, показали ей машинки, подаренные Вагном.
— Осторожнее с острыми краями, — велела она им. — Осторожнее…
Они умчались, не слыша, и следом за ними ушел и один из полицейских в синей форме и голубых перчатках, унося что-то из вещей Нанны в свою машину.
Коп, который остался, был пожилым, с бородой и печальными глазами. Ему было неловко, он все отводил от Пернилле взгляд, опускал седую голову, изучал в который раз книжные полки Нанны.
Она подняла свою сумку, собираясь уйти.
В квартире стоял такой сильный запах цветов, что у нее заболела голова.
Здесь мы жили. Сидели все вместе за этим столом и думали, что так будет всегда.
И вот теперь мы бежим, скрываемся от неведения и страха, как будто от вины.
Дом. Повсюду метки криминалистов, повсюду следы их ботинок. Порошок для снятия отпечатков на стенах, рядом с улыбающимся лицом Нанны.
Сумка опустилась обратно на старый вытертый ковер. Пернилле вошла в комнату Нанны, где работал седой полицейский — просеивал кусочки короткой жизни ее дочери.
Она села на кровать и стала ждать, когда он наберется смелости взглянуть на нее.
— Мы уже заканчиваем. Извините…
— Что случилось в лесу? — спросила она и подумала: «Я не сдвинусь с места, я никуда не уйду, пока он не скажет».
Он отец. Она видела это по его лицу. Он понимал ее. Он знал.