— Надеюсь, ты прав, Майер, — прошептала она.
Сторож открывал для Лунд двери гимназии, когда позвонил Майер:
— Я привез обоих.
— Пока не допрашивайте их.
Пауза.
— С каких пор все изменилось?
— Я должна кое-что проверить.
Протяжный вздох.
— Не беспокойтесь, Лунд. Вся слава достанется вам.
Шаги Лунд рассыпались эхом по темным пустым коридорам.
— Дайте мне двадцать минут, — сказала она и отключилась.
Цветы на алтаре Нанны возле шкафчиков поникли, свечи догорели. Лунд спустилась по холодной лестнице в подвал, освещая себе путь фонариком, нащупывая выключатели, которые никак не могла найти.
Через полосатую заградительную ленту, в дальнюю тайную комнату. Там повсюду — метки, линии, обведенные мелом пустые бутылки в пятнах порошка для снятия отпечатков. Она посмотрела на запачканный кровью матрас: одно большое пятно в ногах. И еще красная полоса на стене возле матраса. Крови немного. И она не размазана.
Майер не стал ждать, не видел смысла. Он привел Оливера Шандорфа в кабинет Лунд, усадил перед компьютером, заставил смотреть на экран. Огромная тыква. Пьяные ученики. Наркотики. Алкоголь.
Оказавшись один на один с Шандорфом и получив возможность поступать, как он считает нужным, Майер почувствовал себя гораздо свободнее. Он сел рядом с парнем, наблюдал за тем, как тот смотрит видео: всклокоченные рыжие кудри, лицо сморщено от страха и страдания.
— У тебя два варианта, Оливер, — сказал он тусклым равнодушным голосом. — Или ты признаешься прямо сейчас…
Нанна, в ведьминской шляпе, со счастливой улыбкой на лице.
— …или мы будем смотреть дальше. И подождем, пока выспится твой адвокат. Если он вообще соизволит вылезти из постели.
На экране танцевальный зал сменился коридором, потом лестницей и наконец подвалом. Тайная комната приближалась.
Две фигуры слились воедино в желтом свете тусклой лампочки.
Шандорф не отрываясь смотрел на экран.
— Я могу тут с тобой хоть всю ночь просидеть, — сказал ему Майер. — Но я знаю, что это сделали вы двое, и ты это знаешь. Так давай уже покончим с этим?
Молчание.
Майер почувствовал, что в нем начинает просыпаться злость, постарался успокоиться.
— Оливер? Оливер?
Лунд вытащила принесенные с собой фотографии. Фрагменты тела Нанны. Крупным планом ссадины и раны на спине, на бедрах.
По какой-то причине электричества в подвале не было, поэтому она посветила на снимки фонариком. Поднесла их к матрасу, к пятнам крови на полу.
Затем вынула фотографии рук Нанны. С коротко обстриженными ногтями. Обвела лучом фонарика помещение, подмечая каждую деталь, перечитала список обнаруженных при осмотре вещей. Ножниц не было.
Она взяла телефон, посмотрела на дисплей — сигнал не проходил в этот склеп.
Оливер Шандорф как замороженный сидел перед компьютером. Два спаривающихся тела. Его рыжие кудри скачут вверх-вниз. Он хватает ее ноги, закидывает себе за спину. Отталкивает ее руки, когда они тянутся, чтобы вонзиться в него ногтями.
Вот камера подбирается ближе. Его тело работает как насос, пронзая ее в безумном, исступленном ритме. Затем смятение. Беспорядочные кадры, среди которых видно, как он вскакивает, идет на невидимого наблюдателя, помешавшего им.
Скривив губу, как упрямый мальчишка, со смесью стыда и вызова на лице, Шандорф сидел в отделе убийств и отказывался говорить.
— Может, Йеппе заговорит первым, — сказал Майер.
На экране как раз возник Хальд. Пьяный, не контролирующий себя.
— Ты ведь понимаешь, что он здесь неподалеку. — Майер похлопал парня по плечу. — Может, он прямо сейчас говорит, что это был ты. Только ты. Вот будет здорово!
Шандорф был неподвижен, как камень.
— Знаешь, никак не могу забыть фотографии Нанны. Их сделали, когда ее вытащили из воды. Так и вижу их. — Майер не спускал с Шандорфа глаз. — Не вынуждай меня показывать их тебе. Для нас обоих так будет лучше.
Лунд не была готова выходить наружу в поисках сигнала, здесь еще оставались дела. Она натянула пару резиновых перчаток и взяла разбитый пивной стакан из круга, обрисованного мелом. Направила на него фонарик.
По краю стакана следы помады. Ярко-оранжевой, кричащей.
Достала фотографию Нанны с вечеринки. Вот она стоит в своей черной маскарадной шляпе, и эта шляпа — единственное, что было в ней детского.
Заглянула в пепельницу. Перебрала окурки сигарет и самокруток. Наткнулась на комочек из фольги. Раскрыла его пальцами в перчатках: сережка. В луче фонарика блеснули три поддельных бриллианта в серебряной оправе.
Снова уткнулась в фотографии. Нанна и ее одноклассники. Лиза Расмуссен.
Прошло три дня, как они вытащили тело Нанны Бирк-Ларсен из ледяной воды канала возле аэропорта. За все это время почти не было момента, чтобы они работали без версии. И каждая версия рассыпалась. Они гонялись за тенями, а те таяли в свете фактов. Загадка, сулящая ответы. И тем не менее…
Это расследование не было похоже ни на одно из тех, которые она вела раньше. В нем были слои, тайны, головоломки. Да, расследования никогда не бывают черными или белыми. Но никогда она не встречалась со столь неоднозначным, ускользающим делом.
Лунд смотрела на фотографию. Нанна и Лиза. Веселые, счастливые.
Где-то наверху послышался звук, потом другой. Шаги в темноте.
— Может, это вообще не твоя идея была, — говорил Майер. — Может, все затеял Йеппе, а ты лишь поддержал приятеля.
Он нагнулся, ища взгляд Шандорфа.
— Оливер?
Никакой реакции. Только несчастное лицо, обращенное к монитору компьютера.
— Для тебя все еще может кончиться не слишком плохо, если ты расскажешь мне, как было дело. Так как мы с тобой поступим?
Майер откинулся на стуле, заложил руки за голову.
— Будем сидеть всю ночь, разглядывая снимки? Или покончим с этим?
Ни звука.
— Прекрасно. — В голосе Майера зазвучало раздражение, и он досадовал на себя за это. — Что-то я проголодался. На двоих у меня денег не…
— Это не она, придурок, — буркнул Шандорф.
Майер моргнул:
— Что?
Наконец Оливер Шандорф поднял на него глаза:
— Девушка в бойлерной. Это не Нанна.
Наверху, перед алтарем в память Нанны, светился одинокий огарок.
Лунд проверила телефон. Связь была.
Опять услышала что-то… шаги за ближайшей дверью. Лунд не собиралась прятаться. Направила луч на источник шума:
— Лиза?
Девушка застыла в ярком белом свете, в руке она держала стеклянную вазу с розами.
— Как ты сюда попала? — спросила Лунд.
Лиза поставила розы под фотографией Нанны.
— Цветы все завяли. Совсем забыли про них.
— Как ты сюда попала?
— Дверь в спортивный зал не закрыта. Замок сломан. Это все знают.
Она заправила за ухо светлую прядь, посмотрела на алтарь.
— Когда ты познакомилась с Нанной?
— В начальной школе. Уже в последний год. Потом Нанна выбрала Фредериксхольм, и я тоже. — Она переставляла цветы. — Хотя я не надеялась, что поступлю. Нанна умная. А ее отцу пришлось искать деньги. У моего отца хватает денег, но я… я глупая.
— Когда вы поссорились?
Лиза не смотрела на нее.
— Мы не ссорились.
— Телефон Нанны у нас. Мы знаем, что в последнее время ты не звонила ей, только писала сообщения.
Тишина в ответ.
— А Нанна тебе звонила.
— Это была не ссора, так…
— Из-за Оливера?
Немедленно:
— Я уже не помню.
— Мне все же кажется, что дело в нем. Нанне он не нравился. А ты влюбилась в него всерьез.
Лиза засмеялась:
— Иногда вы задаете странные вопросы.
— Поэтому ты пошла в бойлерную.
— Мне пора домой.
Лунд показала ей сережку:
— Ты кое-что там забыла.
Девушка уставилась на пакетик с уликой, обругала себя, развернулась, чтобы уйти.
— Мы можем провести у тебя дома обыск, чтобы найти платье, — сказала Лунд ей в спину. — Или ты сама мне все расскажешь?
Лиза Расмуссен остановилась, обхватила себя руками, словно озябла в тонкой красной куртке.
— Это очень важно, — продолжала Лунд. — Нанна тоже была в бойлерной? Или ты одна пошла с ребятами?
Застигнутая врасплох на полпути между ребенком и взрослым, Лиза выпалила:
— Я злилась на нее, понятно?
Лунд сложила руки на груди и ждала продолжения.
— Она всегда все решала. Обращалась со мной как с маленькой. Я была пьяна. Когда мы увидели, что этот придурок Йеппе шпионит за нами, мы пытались остановить его. Я в темноте споткнулась и упала. — Она закатала рукав, под ним заживающие царапины и полоски пластыря. — Вот, порезалась.
— Что было потом?
— Оливер отвез меня в больницу. Мы там провели почти всю ночь.
— Что было потом?
— Оливер отвез меня в больницу. Мы там провели почти всю ночь.
Она села на ступеньку, уличные фонари освещали ее заурядное юное лицо.
— Он все еще с ума сходил по Нанне. Я думала, может, я смогу… — Она опустила рукав, опять обхватила себя. — Безмозглая дура. Нанна была права.
— Где была Нанна?
— Не знаю.
— Лиза…
— Я не знаю! — выкрикнула она. И спокойнее: — Примерно в половине десятого мы вышли в вестибюль, она надела на меня свою шляпу. Обняла меня. И попрощалась. — Она смотрела Лунд в лицо. — Это все. Потом она ушла.
Лунд кивнула.
— А вы не расскажете моему папе? А то он меня убьет.
В машине, по дороге с одного приема на другой, Хартманн и Риэ Скоугор слушали радио. В новостях уже называли выборы состоявшимися. Альянс изменил соотношение сил в игре. Незыблемая на протяжении долгих лет политическая система города оказалась на пороге перемен.
Дело Бирк-Ларсен они оставили позади. Впереди лежала финишная прямая избирательной кампании. Встречи, пресс-конференции, рукопожатия, все новые и новые голоса. А также тайные совещания в узком кругу датской политики, в пышных залах, где правые, левые и центр собирались, чтобы соревноваться в широте неискренних улыбок и двусмысленности обещаний, обмениваться вежливыми оскорблениями, угрожать под видом заботливых советов.
Позже тем же вечером, вымотанный, мечтающий только о том, чтобы отвезти Риэ Скоугор к себе домой, в постель, Хартманн оказался лицом к лицу с ее отцом. Член парламента от Либеральной партии с незапамятных времен, Ким Скоугор был крепким общительным человеком с сильным ударом. В чем-то он напоминал Поуля Бремера, который в тот момент мило беседовал со своими заклятыми врагами в соседней комнате. Раскатистый смех мэра перекрывал шум приема, организованного Скоугором в здании парламента.
— Не ожидал, что в списке ваших гостей окажется Бремер, — сказал Хартманн.
— Держи друзей поблизости, а врагов еще ближе, — ответил Ким Скоугор с улыбкой много знающего человека. — В конце концов, у всех нас одна цель — лучшая жизнь. Мы всего лишь расходимся в средствах достижения этой цели.
Хартманн молча улыбнулся.
— Вы больше не связаны с тем делом? — спросил Скоугор.
— Вы имеете в виду убийство девушки?
— Разве есть еще и другие?
— Мы никогда не были в нем замешаны. Это всего лишь случайное совпадение. Больше вы об этом не услышите.
Скоугор поднял свой бокал:
— Хорошо. Иначе нам было бы трудно оказывать вам поддержку.
— Пап… — вмешалась его дочь. — Давай не сейчас.
Он продолжал:
— Премьер-министр… и кое-кто еще хотят быть уверенными в том, что вы контролируете ситуацию.
— О да. Предвыборная кампания идет успешно. Мы выиграем выборы. — Улыбка, утонувшая в океане других улыбок. — Прошу меня извинить…
Он прошел в соседнюю комнату, взял Поуля Бремера под руку, попросил отойти на два слова. Вдвоем они нашли пустой угол возле камина.
— Как я слышал, Троэльс, приз в виде мадам Эллер достался тебе, — сказал Бремер. — Поздравляю. Надеюсь, цена оказалась не слишком высокой.
— Я знаю, чем вы занимались.
Бремер моргнул под стеклами очков, потряс головой.
— Если я еще раз застану вас за грязными играми… — Хартманн приблизился вплотную к мэру и проговорил хриплым шепотом: — Я подам на вас в суд. Вы поняли меня?
— Ни слова не понял, — ответил Бремер. — Не представляю, о чем ты говоришь!
— Отлично, — проговорил Хартманн и повернулся, собираясь уйти.
— Троэльс! Вернись.
Бремер догнал его, прищурился, глядя Хартманну в лицо:
— Ты мне всегда нравился. Еще с тех пор, когда ты был здесь новичком и держал свою первую речь на публике. Сегодня…
Хартманн пытался понять, что в словах Бремера искренность, а что издевка, и не мог.
— Сегодня ты победил меня. Такое случается не часто. А когда случается… мне это не нравится. И еще мне не нравится, когда ты в очередном приступе паранойи обвиняешь меня в чем-то, о чем я не имею понятия.
Хартманн молча слушал, пытаясь не чувствовать себя как школьник-озорник перед учителем.
— Если бы я хотел раздавить тебя, неужели ты думаешь, я бы не сделал этого давным-давно? — Он похлопал Хартманна по плечу. — Подумай об этом. — Его улыбка превратилась в оскал. — Ты испортил мне настроение, Троэльс. Я ухожу. Надеюсь, ты чувствуешь, что виноват. — Бремер задумался, глядя на Хартманна. — Виноват. Да. Вот точное слово.
Шандорфа и Хальда отправили домой. Лунд взяла у Лизы Расмуссен показания и договорилась, чтобы девушку отвезли домой на полицейской машине. Провожая ее к выходу, она снова спросила:
— Ты действительно не знаешь, с кем она собиралась встречаться?
Лиза выглядела измученной — и освобожденной. Секрет тяжелым бременем давил на нее все эти дни.
— Нанна была счастлива. Это было видно. Как будто ждала чего-то. Чего-то особенного.
Когда Лиза Расмуссен уехала, в кабинет Лунд ворвался Майер, размахивая листком бумаги:
— Я предъявлю им обвинения в даче ложных показаний и в том, что они затягивали расследование.
— Зачем вам это нужно?
— Почему вы мне не позвонили и не сказали, Лунд? Почему вы не сказали мне ни слова? Я чувствую себя полным идиотом.
Она подняла телефон:
— В подвале не было связи. Я пыталась.
— Не верю.
В его голосе зазвенели дерзкие мальчишеские нотки.
— Вы живете в своем маленьком мирке, в каком-то Лундленде. Где нет никого, кроме вас.
— Ладно. Мне жаль, что так получилось.
— А мне ни закурить нельзя, ни поесть. Я даже повысить голос не могу на подозреваемых!
— Не волнуйтесь. Я скоро уеду.
В руках Майера появилась пачка сигарет. Он помахал ею демонстративно, достал сигарету, закурил и выдул дым в сторону Лунд.
Она вздохнула.
— У нас нет ни единой зацепки, — пробурчал Майер.
— Неправда.
— Вы серьезно?
Она отметила, что говорит все громче. Должно быть, это сигарета действует ей на нервы. Ей ужасно хотелось курить.
— У нас масса информации. Вы просто не хотите слушать.
Он уселся на край стола и сказал:
— Я слушаю.
Через пять минут напротив них сидел серьезный и похожий на мопса Букард.
Она показывала ему собранные ею документы и снимки, один за другим, терпеливо поясняя каждый.
— Нам уже многое известно о том человеке, кто это сделал. Мы знаем, что он усыплял ее эфиром. Он держал ее взаперти и насиловал в течение пятнадцати — двадцати часов. Затем…
Еще фотографии тела. Руки, ноги, ступни, бедра.
— Он вымыл ее. Постриг ей ногти на руках. Потом отвез в лес, где, как он знал, ему никто не помешает.
Фотографии дороги, ведущей через Пинсесковен. Светлые волосы на сухом дереве.
— Там он сыграл в игру. Позволил ей убежать, а потом поймал ее. Может быть… — Она обдумала эту мысль. — Может быть, не раз.
— Кошки-мышки, — сказал Майер и затянулся сигаретой.
— В шкафу Нанны мы нашли пару дорогих сапог, — продолжила Лунд. — Ее родители эти сапоги увидели впервые.
Она показала фотографию: коричневая кожа и блестящий металл.
— Нанна не могла купить их сама, слишком дорого. Кулон…
Черное сердечко на дешевой позолоченной цепочке.
— Мы по-прежнему не знаем, как он появился у Нанны. Может, подарок того же человека, кто купил ей сапоги. Только кулон дешевый. И старый.
Лунд положила на стол фотографию Нанны и Лизы на вечеринке, где Лиза выглядит как напившаяся девчонка, а элегантная Нанна в черной шляпе спокойно улыбается.
— И самое важное из того, что нам известно: у Нанны было тайное свидание. Она переоделась и оставила свой костюм в гимназии, так как собиралась с кем-то встретиться. С кем именно, не знает даже лучшая подруга.
Букард тяжело вздохнул:
— Ты же не думаешь, что это учитель, а, Сара?
Лунд молча посмотрела на него.
— Понятно, — сказал Майер. — Завтра мы начнем все с самого начала.
— А теперь послушайте меня! — рявкнул Букард. — Школы относятся к ведомству Хартманна, он пока еще глава департамента образования. Он должен знать, что мы собираемся делать.
— Конечно, — кивнула Лунд. — Завтра я позвоню ему.
— И мне нужно, чтобы ты задержалась еще немного, — добавил Букард.
Майер закрыл глаза, выдул кольцо дыма под потолок.
— Я здесь только до субботы. У Марка в понедельник начинаются занятия в школе. Я сделала все…
— При всем моем уважении, — вставил Майер, — я не думаю, что ей следует остаться. Я знаю свою работу. И… — Он нахмурился. — Будем честны. Хорошей команды из нас не получилось. Считаю, что Лунд должна поступить так, как запланировала.
Букард уставился на нее в замешательстве.
— Майер целый день не ел, — сказала она. — От голода он становится раздражительным. Нет, — поправила она сама себя, — он становится еще более раздражительным.