Олег Игоревич не хотел бросать психиатрию. Бизнес должен был стать его внебрачным ребенком, на которого, тем не менее, отец возлагал серьезные надежды.
Договорились, что конь выйдет на работу через три дня.
— Мне нравится твое простое среднерусское лицо, — сказал Олег Игоревич на прощание. — Привет маме!
За границу Макс Перов и вправду попал не скоро. И про коня психиатр не шутил — в этом Макс убедился сразу же, как прибыл к месту службы.
Фирму назвали, на взгляд Перова, странно — «Эркер». Расшифровку он узнал потом — а это была именно что расшифровка. «Эра Кердакова». Михаил Кердаков, он же Кердак и Мишган, — страшный человек родом то ли из Егоршино, то ли из Шали. Ходил повсюду с тэтэшкой и с чемоданчиком, полным денег. Называл этот чемоданчик ласково — «кошелек». Одна из любимых скороговорок Макса Перова звучала так: «На Урале три дыры — Шаля, Гари, Таборы». Но упаси Господь сказануть такое при Кердаке! Впрочем, «Эркер» не часто удостаивали высочайшими визитами. Мишгану было достаточно полного обслуживания, славы и, само собой, оплаты за крышевание. В распоряжении «Эркера» имелись две комнаты с фанерными столами и бумажными, судя по слышимости, стенами, зато крыша у него была — на зависть всем!
Максим приходил в контору первым, поднимался по лестнице, глядя под ноги — белые мраморные осколки в железобетоне были похожи на кусочки жира в колбасе. В те годы он всегда хотел есть и бормотал, чтобы отвлечься от голодухи, бесконечные скороговорки — все они были теперь на одну тему:
— Цокнул сзади конь копытцем, под копытцем пыль клубится!
— Лошадь с седоком, да без седла и узды, без подпруги и удил!
Лифт не работал — и пока Макс добирался до девятого этажа, где свил гнездо «Эркер», он уже почти вслух кричал:
— Во поле-поле затопали кони, от топота копыт пыль по полю летит! Пыль по полю летит!
— Чего так разоряться? — удивлялась Наташа, секретарь из соседнего офиса, где торговали паленой водкой. Наташа тоже приходила на работу затемно. Через минуту после того, как конь заступал в борозду, она стучала в стенку — и Максим послушно шел в соседнюю комнату, где жарко пахло плойкой и дезодорантом «Юлия». Эта «Юлия» выпала однажды у бедной Наташки из сумки и прокатилась через комнату, полную народу — как граната в американском фильме.
Часам к десяти Максим возвращался к себе. Секретарь Ольга, которая умела печатать десятью пальцами, обычно являлась к одиннадцати, а в два уже уходила «на обед», поэтому конь выполнял и ее обязанности тоже. Пусть и двумя пальцами. Печатал он — будто пара ленивых куриц клевала корм. Или еще была такая старинная русская игрушка — Мужик и Медведь.
Директор — родной дядя Олега Игоревича — в миру был ведущим закройщиком в ателье на Лунке и заглядывал в офис раза три в месяц. Ему было нестерпимо скучно выслушивать отчеты Макса, оживлялся он, лишь когда в конторе появлялась Ольга.
— Оленька, я бы пошил вам жакет, — мурявкал директор. — Секрет посадки дамского жакета — умение найти центры!
Ольга улыбалась так, будто сдвигала с места каменную глыбу, но закройщик этого не замечал. Он уже явно нашел центры на Ольгиной груди, и плевать ему было, скольких людей успела отправить в Санкт-Петербург в этом месяце турфирма «Эркер».
Ну, а самым главным человеком в «Эркере», безусловно, был водитель Константин Петрович, брат тестя Олега Игоревича. Всю свою жизнь, до прихода дурных времен, Петрович возил генерала и научился у него тому, что мы в ближайшем будущем стали называть «самопрезентациями», «умением себя подать» и «мощной харизмой». Максима он откровенно презирал, как, собственно, и всякого человека, не заработавшего геморроя на шоферской службе. Хотя нет, Макса Петрович не любил как-то по-особенному. Поэтому Макс ездил по городу в троллейбусе.
Начиная бизнес, Олег Игоревич имел в виду заграничные путешествия — но, увы, потуги «Эркера» и других турфирм сдерживал государственный закон об ограничении на покупку валюты. Двести долларов на человека в год, и ни центом больше. Тогда психиатр придумал работать с приезжими гостями — и начал возить поляков в Корею и корейцев в Польшу транзитом через Москву и Санкт-Петербург. Организовывал путешествия рабочий конь Максим Перов. У него обнаружилась эйдетическая память, благодаря которой он держал в голове расписания всех авиарейсов. А еще Макс умел заводить знакомства в железнодорожных кассах, обаятельно говорил по телефону и с первой попытки отправлял факсы.
Мама свое обещание выполнила — армия помаячила, да и прошла стороной, как страшный сон. Приезжая на Агафуры, к Олегу Игоревичу, Перов часто встречал здесь своих ровесников — они гуляли в вольерах за сеткой-рабицей, «косили» от армии. Один из них, известный в нашем общем будущем артист Василий Ж., утверждал, что два месяца психушки уверенно засчитываются как два года армии.
— Как понять, сумасшедший человек или симулирует? — осмелев, спросил однажды у хозяина Максим Перов. Они прогуливались по тропинкам, усыпанным хвойными шпильками, и Олег Игоревич благосклонно кивал пижамным людям, то и дело попадавшимся навстречу. Полукруглый шрам на его щеке выглядел сегодня благородно, как след от сабли. Очень маленькой и очень кривой сабли.
— Сумасшедшие не догадываются о том, что они сумасшедшие.
— То есть, — решил уточнить Макс, — если я считаю себя безумным, я нормальный?
— Безумный Макс! — обрадовался Олег Игоревич. — Как я люблю этот фильм!
Обратить разговор к истокам Перову в тот день не удалось. Олег Игоревич был титаном словесного реслинга.
2
— Свинья белорыла, тупорыла, весь дом перерыла, — Максим давно заметил, что бессознательно повторяет скороговорки, подходящие к нужному случаю. А его застенная любовница Наташка начинала тихонько напевать романс «Я ехала домой» ровно за полчаса до 18:00. И пение ее становилось всё громче с каждой минутой.
Клиентка, с которой так долго возился сегодня Макс, и впрямь напоминала свинью. Полная, курносая, в розовой мохеровой кофте. Вначале собиралась в Душанбе за одеждой, потом передумала — пусть лучше Кишинев. Конь терпеливо рыл землю, валялся на непочатом краю работы и вообще делал всё, что мог, умел и был должен. В Москве ждали его звонка по поводу группы корейских товарищей, которые должны были прилететь в гостиницу «Космос». Важным пунктом отдыха у корейцев считались творческие встречи с русскими женщинами, всё это нужно было организовать, подтвердить и так далее. Но белорылая свинья не давала коню перевести дух.
— Ну я прямо не знаю, Максимушка, ну что вы мне посоветуете? Где лучше, в Кишиневе или в Душанбе?
Макс не бывал ни там, ни там, но рассказывал о незабываемых впечатлениях в убедительных подробностях.
— Веселей, Савелий, сено пошевеливай, — радостно закричал он, когда свинья ушла наконец в кассу проплачивать Душанбе. Касса была в конце коридора, общая на три фирмы — с окошечком и решеткой, за которой сидела бедная горбатая девушка.
Но не успел он сделать даже шаг в сторону факсового аппарата, как его опять отвлекли. Звонила Ольга, объясняла, что больна и не выйдет. Все ее десять пальцев тоже оставались дома, и Максим пригорюнился. Петрович с утра торчал в соседней комнате, читал книгу о Сталине. Макса поражало, сколько книг успели написать про Сталина в последние годы. Они всё никак не заканчивались.
Когда дверь в комнату открылась, Максим был уверен, что это вернулась Свинья с квитанцией. Но нет, на пороге стоял незнакомец. Длинный плащ — летящий, с квадратными крыльями на спине, под ним — мятный пиджак в тонкую клетку и шелковый галстук с цветовыми сложностями. Макс мечтал о таком, видел что-то похожее в «комке» на Ленина, но цена на это что-то даже не была указана, как на ювелирное изделие. Продавщица не ответила Максу, когда он поинтересовался: «Сколько?», лишь обожгла его взглядом и усмехнулась. Наверное, с незнакомцем она не посмела бы так — тут же выдала бы и галстук, и самое себя.
Он был некрасив, решил Максим. Мал ростом, плюгав. Ботинки — на каблуках, прикрытых брючинами. К тому же картавил:
— Ну здьявствуйте, молодой человек!
За гостем в дверь попыталась пролезть Свинья. Картавый молча принял у нее бумажку и сказал:
— Подождите, гьяжданочка, за двейю.
Макс уже немного знал характер клиентки и был уверен, что сейчас она хрюкнет и начнет ближний бой. Но, странное дело, белорылая покорно кивнула и закрыла за собой дверь в кабинет — так бережно, словно за нею спал младенец с кишечными коликами.
— Алексей Иванович Сигов, — представился гость, и Макс поразился тому, как промыслительно назвали его родители. Ни шанса скартавить!
— А вас звать… — гость защелкал пальцами не хуже испанской танцовщицы, и Петрович за стеной перестал шелестеть Сталиным.
— А вас звать… — гость защелкал пальцами не хуже испанской танцовщицы, и Петрович за стеной перестал шелестеть Сталиным.
— Максим.
— Отличное имя! Мне пьё вас йяссказывал Олег из психушки.
Петрович за стеной возмущенно кашлянул.
— Вы не один? Нехоёшо. Надо убьять постоённих.
Макс испугался — в каком это смысле убрать? Он судорожно пытался вспомнить, куда Ольга засунула номер телефона Мишгана Кердакова — звонить ему было велено в случае любой непредвиденной ситуации. Хотя… вдруг Сигова и вправду прислал Олег Игоревич? Слово «прислал», если честно, к Сигову верстается плохо, подумал Макс. А на сцене тем временем появился Петрович — злой и багряный, как закат над ВИЗовским прудом.
— Здьявствуйте, вы кто?
— Ты сам кто такой? — возмутился Петрович.
— Водитель, — догадался странный гость. — А водитель должен водить! На-ка денежку и сгоняй по-быстьёму до лайка. Возьми йюлет, колбаску, шампанского.
Петрович открыл было рот, но тут же его захлопнул. Макс глазам не верил — дерзкий водила вдруг превратился в угодливейшего халдея с откляченным задом. Побежал вниз со всех ног, ключи от машины звенели, как ордена на груди ветерана.
— А мы тут пока поговойим, да?
Алексей Иванович Сигов оказался давним знакомцем Олега Игоревича, более того, именно ему психиатр был обязан появлением знаменитого шрама на щеке. Темная история с карточным проигрышем, и, видимо, долг свой психиатр отдал не полностью.
— Ты, Максим, поедешь чейез неделю в Швейцайию. Не был там, никогда? Что ты! Такая стьяна! Жаль, что я не могу там показываться, вьеменно. Да, вьеменно. Но ты пьивезешь мне оттуда денежки. Я скажу, где забьять. И, конечно, ты получишь суточные. Подхайчишься там. Погуляешь. Швейцайки кьясивые!
На лице Сигова застыло приятное, близкое его сердцу воспоминание.
Петрович вернулся и теперь поспешно раскладывал на столе богатое ларечное угощение — рулет имени Кравцева, колбасу с белыми жиринками, по собственной инициативе купленные батончики «Марс». Шампанское водитель поставил на стол так торжественно, как будто сам приобрел его для мамы, с первой получки.
— Ну что, Максим, пьиятного аппетита! — Сигов потер ручки, они у него были неприятно маленькие, а на запястье, рядом с часами, нарисован чернильный крестик, похожий на распятие. И вышел вон.
На столе осталась лежать его визитка — черная, с золотыми вензелями, она была как эскиз для могильной плиты.
Петрович растерянно повернулся к двери, будто ребенок, которого мама впервые оставила в детском саду (несмотря на дары с получки). Но вместо странного гостя на пороге выросла Белорылая Свинья, готовая обсуждать свою поездку далее. Она улыбалась, во рту у нее счастливо посверкивал золотой зуб.
— Шампанского? — спросил Максим.
Кем он был, загадочный Сигов? Нам, из будущего, известен ответ на другой вопрос — кем ему удалось стать впоследствии. Профессиональный игрок чудом, не иначе, сумел развязаться с опасным миром. Взял себе по случаю пару заводиков, типографию, банк. Сходил во власть, но неудачно, вынужден был трижды жениться, прежде чем нашел правильный вариант. Вариант родил дочку и сына, Сигов превратился в трепетного отца. Галстуков не носит ни при каких обстоятельствах! Видимо, в памяти жив старинный эпизод с попыткой нападения и удушения — но об этом мы обещали ни слова.
На Максима таинственный гость произвел впечатление такой силы, что он долгое время сам себя спрашивал — почему? Да, от Сигова пахло, прямо-таки разило деньгами, но деньгами в ту пору пахло в Екатеринбурге повсюду. Вспомнить того же короля рулетов, или Мишгана Кердакова, который питал слабость к широким кожаным плащам в пол и к туалетной воде «Отто Керн». Нет, дело здесь было в чем-то ином. Алексей Иванович Сигов стал для Макса живым, пусть и картавым воплощением судьбы, которая постучалась в его дверь, — как в Пятой симфонии.
Даже тогдашняя любовница Сигова, с которой Максу довелось встретиться в процессе подготовки швейцарской поездки, была особенной. Ядовитая ягода, смотреть смотри — а пробовать ни-ни. С Максом ягода кокетничала безжалостно — бретельки падали, ресницы трепетали. А отъезд в город Цюрих приближался, визу открыли на диво быстро. Секретарь Ольга завидовала Максу отчаянно, всеми своими десятью пальцами барабанила по столу, возмущаясь странным выбором начальства. Ясно, что она куда лучше справилась бы с порученным делом.
— Так сидела бы на работе! — ворчала за стеной Наташка. Она долго боролась с собой, но потом всё же попросила Максима привезти ей из Швейцарии туфли — черные лодочки на каблуке, 37-й размер. Обвела ступню по контуру на листе бумаги одиннадцатого формата, а с другой стороны приклеила вырезанную из немецкого каталога картинку.
Деньги на расходы Сигов выдал широко, не пожадничал.
— Шли сорок мышей, несли сорок грошей, — эта скороговорка привязалась к Максу накануне отъезда. — Две мыши поплоше несли два гроша.
Олег Игоревич посоветовал пришить карман к трусам и вести себя на границе уверенно. Карман пришила мама, Наташку Макс такой просьбой обременять постеснялся.
— Удачи, сынок! — мама провожала московский поезд и махала в окно так яростно, будто он уезжал на войну.
На соседей по купе — средних лет пару с высокой и хмурой дочкой — Максим Перов смотрел с чувством искреннего превосходства. Они ехали всего лишь до Москвы, а Макса ждала Швейцария.
Сутки в поезде он проспал маревым, пунктирным сном. Приходя в себя, первым делом ощупывал валютный карман, а потом спускался с верхней полки, как туман с горы. Хмурая девочка выразительно вздыхала над книжкой, ее длинная тонкая косица лежала между страниц, как закладка. Максим курил в тамбуре, меняя одну вонь во рту на другую, а потом снова поднимался к своему сонному гнезду. Мама девочки всю дорогу вязала крючком что-то неприятно-розовое, папа сопел над кроссвордом. Ночью, когда весь поезд спал, Макс в очередной раз проснулся для краткого перекура — и увидел, как мама девочки стоит перед зеркалом на двери, голая по пояс, и внимательно разглядывает себя, приподнимая груди ладонями. Груди были вполне красивыми, и это выглядело странно — потому что и лицо, и шея, и живот, и даже руки, лодками держащие круглую белую плоть, им уже не соответствовали. Честно сказать, красивая грудь была здесь не к месту — как и вся эта сцена. Мама девочки убрала наконец руки и повернулась к Максиму. Он успел крепко закрыть глаза.
Проспал бы, наверное, и Москву, но его разбудила проводница.
— В пруду у Поликарпа три карася, три карпа, — пыхтел Максим, еле успевая за новыми знакомыми — Миша и Паша, бывшие хоккеисты, а нынче известно кто, уговорили взять одну тачку на троих. Макс и без Мишипаши знал, что на пути в международный аэропорт «Шереметьево-2» многих безжалостно грабят на полпути, а некоторых даже убивают. Потом костей не сыщешь, а маму жалко. Миша и Паша неслись на захват такси так яростно, что их без труда можно было представить себе на льду, с клюшками. Таксист, в общем, сам испугался этих пассажиров и за всю дорогу от вокзала до «Шереметьева» не произнес ни слова. Паузу заполняли яростные голоса из магнитолы: «Фа́ина, Фа́ина, Фа́ина-Фаина́ фай-на-на».
— Да выруби ты их, — взмолился наконец Пашамиша, когда машина уже подруливала к «Шереметьеву». Над зданием аэропорта висела грозовая туча — словно громадная меховая шапка из тех, что вошли в моду минувшей зимой.
Как ни странно, рейс не задержали. Самолет Ту-154 Б-2 был полупуст и почти не тарахтел в полете. Макс вытянулся на трех сиденьях, и сердобольная пожилая стюардесса заботливо прикрыла его упавшей курточкой. Снилась короткая и звучная, как расстрельный приказ, скороговорка: «Гроза грозна, грозна гроза».
Гроза мчалась какое-то время за самолетом, но потом отстала и, поплевывая, развернулась в сторону Урала. Максим всё спал и спал, будто мало ему было целых суток в поезде — и во сне натягивал на себя курточку. От нее пахло домом и мамой.
Швейцарский пограничник с желтыми, как сыр, волосами так внимательно изучал его паспорт, что Максим занервничал.
— Урляуб? — спросил пограничник.
Перов пожал плечами. Он не знал немецкого, да и по-английски мог выдавить из себя максимум какое-нибудь «опен зе до». А кивать страшно — что за урляуб, бог весть. К счастью, погранец вытащил из стопки документов, которые Перов просунул в окошечко, листок с бронью отеля в Цюрихе.
— Урляуб, — кивнул он и поставил отметку о въезде.
Какое-то время Перов не мог заставить себя выйти из аэропорта — собирал бесплатные рекламки на стендах, гулял по магазинчикам, с трудом удержавшись от того, чтобы не купить прямо здесь шоколадную корову для мамы и часики для Наташки. Валюта вначале приятно грела кожу, но потом начала, по выражению Петровича, «жечь ляжку». Когда Макс вышел на улицу, там уже было темно. У выхода стояла длинная очередь такси. Перов сел в первую машину и сунул водителю листочек с названием отеля. Назывался отель по-южному просто — «Адлер».