– А откуда я узнал про два миллиона и предстоящую махинацию с ними? – спросил Ленчик.
– Конечно, ты узнал о предстоящей афере с двумя миллионами случайно. Когда ходил по поручению Совета директоров нашего акционерного общества в контору к «Гольденмахеру» уточнять сроки поставки рельсов и подслушал его разговор с Быстрицким.
– Давай подробнее, – попросил Ленчик. – Итак, я по вашему поручению отправляюсь на Малую Проломную в контору торгово-закупочной фирмы «Гольденмахер и компания»…
– Чтобы сообщить ее директору, что завтра деньги лягут на его счет, – продолжил мысль Ленчика Долгоруков.
– И чтобы уточнить сроки поставки первой партии рельсов из Германии, – тотчас добавил Ленчик.
– Верно! – одобрительно посмотрел на него Сева. – Ты приходишь, застаешь господина Гольденмахера на своем месте и сообщаешь ему радостную весть. Вы оба счастливы столь замечательным обстоятельством, возможно, выпиваете по этому случаю по рюмахе, и ты отправляешься восвояси, совершенно забыв…
– …поговорить о сроках поставки первой партии рельсов…
– Именно!
– Я решаю совершить променад по магазинам, – воодушевленно продолжил Ленчик, – часа два или три хожу по ним, совершаю покупки и вдруг вспоминаю, что забыл спросить господина «Гольденмахера» о сроках поставки первой партии рельсов…
Долгоруков снова на лету подхватил мысль Ленчика:
– Зная, что тебе придется отчитываться перед нами о своем визите в торгово-закупочную фирму, взявшуюся поставлять нам рельсы, ты возвращаешься в контору «Гольденмахера». Колокольчик на входе почему-то не звенит, и ты проходишь в контору, никем не встреченный.
– Я прохожу в помещение и слышу из дальней комнаты разговор…
– Да, – кивнул Всеволод Аркадьевич. – Говорит Гольденмахер. Голос второго человека тебе не известен…
– Стало быть, я не знаю этого Быстрицкого? – спросил Ленчик. – Ну, для полициантов?
– Нет, и никогда не видел. Но из подслушанного разговора ты понимаешь, что бенефициар будет рядиться под немца… Ну, так вот, ты слышишь, как Гольденмахер инструктирует неизвестного тебе человека, что и как он должен будет сделать завтра. И понимаешь, что этот Гольденмахер собирается попросту украсть наши деньги. Неслышно ты покидаешь контору и чешешь затылок…
– Понял, – сказал Ленчик. – А почему, узнав, что этот Гольденмахер собирается украсть два миллиона, принадлежавшие нашему Акционерному обществу, я тотчас не рассказал об этом вам?
– Давай подумаем вместе… А с тобой, – Всеволод Аркадьевич весьма дружески посмотрел на партнера, – приятно работать.
– Спасибо, – Ленчик потупил взор, ибо похвала Долгорукова, случающаяся столь редко, была сродни бальзаму на душу.
Всеволод поднялся и стал расхаживать по кабинету, пыхтя сигарой. За окнами уже стояла ночь, и где-то вдалеке лаяла собака, создавая впечатление, что кроме них троих, Севы, Ленчика и этого лающего пса, в окружающем мире никого больше не существовало.
– Может, я просто не успел рассказать вам о замысле Гольденмахера? – задал вопрос Ленчик.
– Не годится. Возможности, чтобы рассказать остальным членам Совета директоров нашего акционерного общества о намечающейся краже двух миллионов рублей Гольденмахером, у тебя имелись, – отверг его предложение Долгоруков. – Перво-наперво, когда ты вернулся из его конторы, потом, когда мы ехали на пароходе.
– А может, я просто не поверил в этот подслушанный разговор? – так, на всякий случай, спросил Ленчик.
– Не-ет, ты пове-ерил, – протянул Сева и хитро глянул на него. – Поэтому и придерживал эту информацию и никому пока не хотел ее сообщать.
– А может, шантаж? Я проникся желанием заполучить от этих двух миллионов свою долю?
– Интересная мысль, – оценил Долгоруков предложение Ленчика. – Но не очень логичная. Ты – единственный из директоров «Акционерного общества Казанско-Рязанской железной дороги», кто не дворянин и не купец. Ты выбился в люди из самых низов. У тебя имеется возможность продолжить свой карьерный рост и стать очень богатым человеком – официально и законно, имея от строительства и дальнейшей эксплуатации «железки» свой процент до скончания века. Тебе нет никакого резону бросать все на полпути и уходить в подполье, заимев пускай даже треть от этих двух миллионов. Это конец пути для тебя… Нет, нелогично, согласись.
– Согласен, – кивнул Ленчик, приняв резонные доводы Всеволода Аркадьевича. – Тогда почему все же я не рассказал о намечающейся краже?
– Именно потому, что ты выбился в люди из самых низов, – ответил, улыбаясь, Сева. – Ведь остальные директора акционерного общества выше тебя по социальному происхождению и интеллекту. Следовательно, тебе необходимо было чем-то выделиться среди них. Выделиться тем, чего у них нет, и тем самым сравняться с ними. Поэтому о краже ты ничего и не рассказал. Потому что захотел…
– Стать героем! – добавил за Долгорукова Ленчик.
– Именно! – просиял Сева. – Браво! Именно героем! Ты захотел сам предотвратить эту аферу с немцем и получением по аккредитиву двух миллионов рублей и с триумфом вернуть их нашему акционерному обществу. Ты – герой! Тебе рукоплещут остальные директора акционерного общества. Более того, теперь они твои должники, ведь ты спас их детище от банкротства, а их самих – от нищеты и прозябания…
– Однако я не успеваю стать героем, потому что попадаю в участок после инцидента на пароходе.
– Точно.
– И когда меня в участке прижимают, сообщаю об афере с двумя миллионами полиции. Чтобы как-то выгородить себя, ну и предотвратить «кражу века».
– Тоже верно, – согласился Сева.
– Тогда все ясно.
– Я доволен, – ответил на последнее заявление Ленчика Всеволод Аркадьевич. – А еще я горжусь тобой.
– Ну, уж… – снова стало неловко Ленчику.
– Это правда.
– Да перестань ты…
– Послушай, – Долгоруков серьезно посмотрел на Ленчика, – я часто вру?
– Не понял.
– Ну, лгу я часто? – повторил свой вопрос Всеволод Аркадьевич.
– Нет, – недоуменно ответил Ленчик. – Я такого вроде и не припомню вовсе.
– Во-от. Не вру я и сейчас…
– Благодарствую, – слегка зардевшись, сказал Ленчик.
– Не могу не сказать тебе еще об одной опасности, – посмотрел Сева прямо ему в глаза после недолгого молчания.
– Это насчет Густава?
– Да, насчет Густава.
– А что Густав? – спросил Ленчик и принялся размышлять вслух, как его когда-то учил Долгоруков: «Думай вслух, когда надо что-то решить серьезно. Спорь с собой. Выдвигай предположения и опровергай их. Будь одновременно в двух ипостасях: думающего и его оппонента. Тогда решение оформится быстрее и правильнее». – О том, что произошло, Густав так или иначе узнает. Скорее всего, от Луки. Мне думается, тот найдет способ сообщить Густаву о том, что произошло.
– Я тоже так думаю, – согласился Всеволод Аркадьевич.
– Это будет информация из первых рук, а потому наиболее достоверная, – продолжил Ленчик свои мыслительные изыскания. – И Густав поймет, что на этот раз его не «кинули», а промах допустил сам Лука… конечно, при моем участии, – добавил он.
– Вот это-то меня и беспокоит, – произнес Долгоруков с нескрываемой тревогой.
– А что я? – посмотрел на него Ленчик. – Я – мелкая сошка, с которой Густав просто не захочет связываться. Не по рангу ему это будет. Сам посуди: где он и где я. Это же несравнимо… Главное – вы ни при чем, и это ему будет известно от Луки.
– Не факт, что он подумает именно таким образом и уж тем более примет это, – заметил Сева.
– А нам начхать, что и как он там подумает, – горячась, сказал Ленчик. – Главное, что он предпримет. Вряд ли он зашлет к нам «второго Луку» с прежними целями. Скорее всего, смирится с потерей денег…
– Не забывай, что мы остались у него в должниках, – задумчиво произнес Всеволод Аркадьевич.
– Можно подумать, что у него больше нет дел, как только выбивать долги из своих должников, – хмыкнул Ленчик, скорее для успокоения Долгорукова.
Но это не сработало. Всеволод сказал:
– Насколько мне удалось узнать этого человека, он ничего не прощает…
– Совсем ничего?
– По крайней мере, обид, – не сразу ответил Всеволод Аркадьевич. – А то, что мы его кинули, – несомненно, обида для него личная. Он чувствует себя оскорбленным.
– Ах, какие мы нежные…
– Не шути так, – сказал Долгоруков. – При нашей встрече Густав рассказал мне один интересный и поучительный случай. Четыре года назад некий господин, который был должен организации Густава шестьдесят тысяч франков, решил их не отдавать. Он сменил имя, изменил внешность и тайком уехал в захудалый портовый городок президентской республики Уругвай прямо на границе с Аргентиной. Чтобы, если что, по-быстрому свалить за рубеж. Так вот, за неделю перед моей встречей с Густавом его нашли с перерезанным горлом и стофранковой банкнотой во рту. Было не похоже, что Густав лжет… Просто рассказал об одном частном случае из своей практики. А потом добавил, что тот, кто хочет, чтобы все было шито-крыто, слишком многого хочет. Часто так не бывает; в нашей афере могут случиться бреши, о которых мы даже не подозреваем.
– Он что, искал этого человека, похитившего шестьдесят тысяч франков, все эти четыре года? – удивился Ленчик. – И смог найти его под чужой фамилией, с измененным лицом и в стране у черта на куличках?
– Я ему задал примерно такой же вопрос, – сказал Сева.
– И что он на него ответил?
– Промолчал, – глухо признался Долгоруков. – Но, поверь, это молчание было красноречивее любого ответа.
– Согласен, – протянул Ленчик. – Серьезный господин этот Густав. Ну, хорошо, – он посмотрел на Севу и улыбнулся, – я буду осторожен…
– Да уж, пожалуйста, – ответил без улыбки Всеволод Аркадьевич.
На этом разговор с Ленчиком был закончен.
* * *Подходящего человека на роль подсадного «грача» Сева нашел за день перед разговором с Ленчиком. Но сначала Всеволод Аркадьевич имел беседу с бывшим чиновником по особым поручениям Иваном Николаевичем Быстрицким…
Долгоруков свел знакомство с Быстрицким семь лет назад, когда зашел в ночлежный дом Бутова, что располагался в Мокрой слободе, в надежде отыскать человека, а лучше – актера, который бы мог сыграть предложенную ему роль представителя «Товарищества виноторговли К.Ф. Депре». Такого человечка он нашел – бывшего актера Городского драматического театра Павла Лукича Свешникова, Царствие ему Небесное. Но перед этим через заводилу попрошаек Долгоруков познакомился с бывшим чиновником по особым поручениям еще при военном губернаторе Казани Ираклии Боратынском.
Тогда Ивану Николаевичу было пятьдесят, но, несмотря на возраст и несомненные частые водочные возлияния, он в штопаных панталонах и драном на локтях сюртуке выглядел вполне представительно, к тому же свободно изъяснялся по-французски и по-немецки. В ночлежный дом бывший чиновник попал из-за сразившей его любви, когда он был уже женат и имел двоих детей. Ох уж эта любовь в возрасте! Не любовь, а самая что ни на есть напасть! Моветон, ежели не сказать чего похлеще. Это настоящая беда и… настоящее счастие. Это горе и одновременно радость. Это и боль, и ни с чем не сравнимое наслаждение, какового еще не приходилось испытывать в жизни. Одним словом, любовь в возрасте после сорока – умопомрачение и полнейшее безрассудство. Горькое блюдо, замешанное на сладком соусе, где на десерт приходится всего-то треть.
Женщина Быстрицкому попалась, что называется, роковая: вытянула у него вместе с деньгами все жилы и разум, и Иван Николаевич совершил законопротивный проступок, похитив казенные деньги из губернаторской канцелярии. Началось следствие, кража открылась, и Быстрицкий был предан суду, вердиктом которого был лишен всех прав состояния и отправлен в Сибирь. Женщина тотчас отвернулась от него, и он в отчаянии наложил на себя руки, то есть повесился прямо на этапе в Сибирь. Его спас какой-то каторжанин-хохол. Ежели б не он, то к настоящему времени Иван Николаевич давно кормил бы могильных червей в какой-нибудь придорожной могиле.
Отбыв начертанный судом срок, Быстрицкий вернулся в Казань, где давно уже стал никому не нужен: ни бывшей жене, которая через Сенатскую комиссию добилась развода, ни детям, попросту предавшим родного отца. Что оставалось делать? Куда деваться? И Быстрицкий стал попивать, и причем весьма прилично. Вот и опустился до самого дна…
Всеволод взял его на заметку, и когда ему понадобилось «инспектирующее лицо» для «дела Скалона», он пригласил бывшего чиновника по особым поручениям. Тот с отведенной ему ролью справился отменно. Надо полагать, у Быстрицкого тоже имелись актерские способности, иначе ему не удалось бы так достоверно провести «распеканцию» служащих всех рангов в небезызвестном Волжско-Камском коммерческом банке. А возможно, он играл самого себя, был лицом значительным, служил при губернаторе Боратынском и не подвергся человеческой напасти, зовущейся любовью.
Несколько раз Долгоруков приглашал Быстрицкого в свои очередные аферы и махинации на вторые роли, опять-таки чиновницкие, а теперь нашел его с целью сыграть роль немца-бенефициара Фердинанда фон Геккерна – одну из главных ролей на заключительном этапе аферы.
– Вы должны будете изъясняться с немецким акцентом, – сказал ему Всеволод Аркадьевич. – Это у вас получится?
– А потшему найн? – улыбнулся Быстрицкий. – Я же ест германский поттаный. И мне просто полошен изъяснятца с немецким акцент!
– Хорошо, – рассмеялся Сева. – То, что нужно!
– А что еще я должен буду делать, кроме того, что коверкать русские слова на немецкий лад? – резонно спросил бывший чиновник.
Долгоруков снова усмехнулся:
– Да так, самую малость. Вы, как представитель известной немецкой фирмы, должны будете получить в Волжско-Камском банке, который вы когда-то инспектировали – помните? – Быстрицкий кивнул, – два миллиона российских рублей…
– Всего-то? – ничуть не смутившись названной суммой, спросил Иван Николаевич.
– Да, всего-то.
– А мне их дадут?
– Дадут, и при этом еще будут подобострастно вам улыбаться.
– Ну, мне этого не нужно, – сказал Быстрицкий.
– Это нужно нам, – пояснил Сева.
– За такие деньги я сам кому угодно улыбнусь. А как я буду получать деньги? – спросил Иван Николаевич.
– Как бенефициар, по аккредитиву.
– Такого в наше время не было, – заметил бывший чиновник. – Это как?
– Некто Самуил Янкелевич Гольденмахер, учредитель и владелец торгово-закупочной фирмы «Гольденмахер и компания», оформит на вас аккредитив, то есть документ, принимающийся банком к оплате в пользу бенефициара, и вы получите деньги. Аккредитив будет самым что ни на есть настоящим. В отличие от ваших документов на имя Фердинанда фон Геккерна, откровенной, надо признаться, «липы». Вот они, кстати… Держите. – И Долгоруков передал ему несколько бумажек с гербами.
Но тот даже не взглянул на них и спросил:
– А когда я получу этот аккредитив?
– На днях, – заверил его Сева. – Его передаст вам Алексей Васильевич…
– Огонь-Догановский? – спросил бывший чиновник. Иван Николаевич очень симпатизировал орловскому помещику и первому карточному плуту. В силу их одинакового возраста, наверно…
– Он самый, – с улыбкой подтвердил Всеволод Аркадьевич. – Ведь именно он и есть Самуил Янкелевич Гольденмахер, основатель и директор этой самой торгово-закупочной фирмы «Гольденмахер и компания».
– Вот как! – удивленно произнес Быстрицкий.
– Да, так. И именно его вы должны будете первым делом сдать дознавателям, а затем и судебному следствию. Конечно, после того, – Сева отвел взгляд и стал смотреть поверх его головы, – как на вас наденут ручные кандалы.
– А их наденут? – как показалось Долгорукову, с опаской спросил Иван Николаевич.
Сева снова посмотрел в глаза бывшему чиновнику по особым поручениям и мягко произнес:
– Может, и не наденут… В любом случае вы можете отказаться от участия в этом деле, и у меня к вам не будет, уверяю вас, никаких претензий, как и у всех моих товарищей.
– Да что вы, что вы! – замахал на него руками Иван Николаевич. – Я достаточно хорошо знаю вас, чтобы вполне доверять вам. Да к тому же, – он как-то притих, – неизвестно еще, где бы я сейчас был, если бы не вы. И был бы я вообще…
– Ну, полноте, полно… – Сева не любил дифирамбов в свой адрес. – Так вы согласны принять участие в нашем…
Долгоруков не успел договорить, как Быстрицкий ответил:
– Конечно!
– Вот и славно. Так вот, когда вы получите деньги, то попросите клерка, чтобы тот позвал извозчика, который вас привез в банк.
– Зачем?
– Чтобы тот помог нести чемодан с деньгами.
– Зачем? – повторил вопрос бывший чиновник. – Я и сам смогу донести деньги.
– Так надо, – коротко ответил Сева. – Вы ведь напыщенный иноземец.
– Хорошо, – не стал больше возражать Иван Николаевич. И тотчас спросил: – Разрешите вопрос?
– Да.
– А Алексея Васильевича я обязательно должен сдать полицейским?
Долгоруков пристально посмотрел на Быстрицкого:
– Вы будете сдавать полицейским не Алексея Васильевича Огонь-Догановского, а прожженного мошенника и вора Самуила Янкелевича Гольденмахера, след которого к тому времени, как на вас наденут наручники, давно простынет.
– Ага. Так, значит, на меня все же наденут ручные кандалы? – Иван Николаевич серьезно посмотрел на Севу.
– Думаю, да, – произнес без обиняков Всеволод Аркадьевич. – И я должен вас предупредить, что это наше предприятие может окончиться достаточно плохо, не как раньше. В частности, для вас.
– А насколько плохо?
– Настолько, что вас могут закрыть в тюрьму, – ответил Сева.
– На сколько?
– До года.
– Это не страшно, – усмехнулся Быстрицкий. – Казенная кормежка, крыша над головой…
– И тысяча рублей за каждый месяц отсидки, – добавил Долгоруков.
Быстрицкий недоверчиво посмотрел на него:
– Тысяча за месяц?!
– Да, – просто ответил Всеволод Аркадьевич.