— А снизу по течению река тоже хорошо просматривается?
— А как же! Там такой же караул, как и тут. Ты, князь, не тревожься! Мы свое дело вроде знаем. Уж на лодке-то до терему никто не доплывет. Мы видим речку и слева, и справа. — Он поскреб затылок. — Ты бы проверил, как там, в лесу, охраняют — им труднее.
Федор понял нехитрый намек и, улыбнувшись, встал.
— Ну ладно, ребята, не буду вам мешать. Как Сидор? Не обижает? Деньги вовремя платит?
Двое у костра испуганно переглядывались, не зная, что делать: продолжать ли жарить поросенка или бежать на берег — смотреть на реку.
— Занимайтесь своим делом, ребята, — добродушно сказал князь. — Двух человек на берегу достаточно. Что нового?
— А как же, князь! Благодарствуем! Все знают, что у тебя служить — бедности не знать! Потому не тревожься, мы твою службу несем исправно, как ты нам — так и мы тебе.
— Это хорошо. Когда вернемся домой в Белую — получите дополнительную награду.
Часовые низко поклонились князю, и он отправился обратно.
Неторопливо возвращаясь той же дорогой, он заметил, что за поворотом, где река стала шире, туман был гуще и даже середины реки, не то что другого берега, не видно было...
Да, люди служили ему хорошо и на совесть.
Князь Федор, в свою очередь, заботился о них. Ему нужны были верные и неподкупные слуги. Он выкупал кабальных холопов и, возвращая им свободу, делал своими вольными поселянами да еще платил большие деньги. Это вселяло в него надежду, что такие люди не изменят и не предадут, потому что нигде больше не найти им такого щедрого и заботливого хозяина. Правда, все это обходилось очень дорого. Отсюда — торговля землей на Угре и постоянные поиски денег, денег, денег...
Вельское княжество приносило мало доходов. Надо было постоянно отыскивать новые источники. Очень вовремя добыл Леваш деньги на бывших Семеновых землях.
Князь Федор уселся на свой любимый камень и погрузился в размышления.
Как быстро меняется человек...
Подумать только, еще месяц назад я долго размышлял, прежде чем отправить Леваша Копыто на Угру. Семен, конечно, разбойник и люди его бандиты, но было ясно, сколько народу погибнет при захвате земли. Правда, дело происходит где-то далеко, и не видишь всего своими глазами, да потом, в конце концов: война есть война, и в ней всегда гибнут люди... Но, сделав этот шаг, первый военный шаг в своей жизни, не привык ли я слишком быстро к тому, что такие шаги делать можно и нужно? Когда выяснились намерения Олельковича относительно Глинского, искренне хотелось спасти князя Льва. Это был такой яркий всплеск чувств, но ведь потом я в этом почти раскаялся...
А уж людей Олельковича и вовсе не жалко было. А вчера? Я так легко согласился с мыслью, что придется пытать этого Медведева, хотя он, как выяснилось, по-видимому, ни в чем не виноват... Что же будет со мной дальше?
Федор глядел перед собой в туман, и вдруг сквозь мысли ему померещилось, что в десяти шагах от него, прямо на тихой воде Ипути, туман как бы сгущается, превращаясь в какое-то темное пятно. Оно на глазах росло. Федор встряхнулся. Пятно исчезло. Тишина. Ни одного всплеска, ни одного звука.
Что бы это могло быть? Усталость? Недосыпание?..
Вдруг что-то звякнуло. Федор встрепенулся. Нет, это не там — это сзади. Он оглянулся.
По тропинке спускался Ольшанский.
Он выплывал из тумана, как рыцарь времен Грюнвальдской битвы, — весь в блестящих чешуйчатых доспехах. Он очень любил этот наряд, любил полное вооружение, и, глядя на него, можно было подумать, что вернулась эпоха больших Крестовых походов и вот один из рыцарей, который отправляется по меньшей мере в Палестину. На самом деле князь Ольшанский переезжал в таком наряде из Ошмян в Ольшаны, а расстояние между ними — десять верст. А уж что говорить, когда князь собирался сейчас проехать половину Великого Литовского княжества. И все же — он был красив и величествен.
Федор поднялся ему навстречу.
— Я уезжаю, Феденька, — грустно сказал Ольшанский.
— Счастливый путь! — обнял его Федор. — Ни о чем не тревожься. Скоро увидимся.
— Я бы не уехал, если бы ты оставался.
— Да, я еду не позже чем завтра утром.
— Федор, может, я останусь, а?
— Зачем?
— У меня дурное предчувствие. Я видел плохие сны. Что-то говорит мне об опасности, нависшей над тобой... А она где-то здесь. Рядом.
— Ну что ты, Иванушка, — непринужденно рассмеялся Федор. — Я нахожусь под такой охраной, что никто и близко не подойдет. А вот тебе следует быть осторожным. Прошу тебя, будь внимателен на дорогах! Не знакомься с чужими людьми, не позволяй никому расспрашивать о твоих делах. И главное — не проявляй излишнего благородства, это может погубить тебя.
— Ладно, Феденька, — Ольшанский пожал локоть брата. — Я постараюсь. Как не хочется мне тебя оставлять! — воскликнул он и, порывисто обняв Федора, резко повернулся и зашагал вверх по крутой тропе.
Князь Федор глядел ему вслед, а за его спиной, из тумана, снова начало вырастать темное пятно.
Быстро и бесшумно как призрак, оно скользило по тихой воде прямо на Федора.
Ольшанский еще не успел подняться на высокий берег, когда Федора внезапно, зажав рот, схватили сзади, подняли, и тут же земля качнулась и поплыла. Он не мог шевельнуться, не мог повернуть головы, он не видел, что творится вокруг него.
Широко открытыми глазами он с ужасом смотрел, как стремительно удаляется берег и как быстро расплывается в тумане высокая сильная фигура Ольшанского, который, не оборачиваясь, легко взбегал по круче.
Отец Леонтий тоже встал рано. Но не сам. Его разбудили. Вернулся из Гомеля Митя и привез два письма. Одно — от протоиерея храма Святой Богородицы, другое — из Белой, которое протоиерей получил для передачи отцу Леонтию.
Отец Леонтий отправил Митю спать, не торопясь сотворил утреннюю молитву и только потом принялся за письма. Хорошенько заперев дверь, он аккуратно разложил перед собой на столе оба листа с посланиями, приготовил маленькую кисточку из беличьего меха и два серебряных пузырька, оба с прозрачной жидкостью, только в одном она была чуть розового цвета, а в другом — чуть голубого.
Прежде всего отец Леонтий внимательно прочел видимый текст обоих писем.
Протоиерей сообщал, что икону Вельской церкви обновить можно и что стоить это будет пять рублей. Пусть отец Леонтий перешлет ее с верным человеком и деньгами — работа будет выполнена в месячный срок.
Письмо из Белой было от дьячка Вельской церкви и содержало дотошный список расходов за прошлый месяц. Расходы были мелкие, копеечные — в общем, какие-то пустяки. Но отец Леонтий знал, что в письме дьячка — не это самое важное.
Он осторожно обмакнул кисточку в пузырек с розовой жидкостью и провел полосу между строк.
Некоторое время он пристально вглядывался в бумагу, но на ней ничего не проявилось. Тогда он перевернул письмо и провел кисточкой по обратной, чистой стороне листа. Тотчас проступили мелкие буквы. Невидимый текст был написан тайнописью, и едва отец Леонтий успевал разобрать строчку, как она снова таяла на бумаге по мере высыхания розовой жидкости. Так от строчки к строчке он прочел.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!
Благословите, Ваше преподобие!
Мною получены точные сведения о том, что ересь новгородская питается корнями, что тянутся в Литовское княжество. К сожалению, до сих пор нашей церкви не удалось получить ни одного верного доказательства этому, а оно нам необходимо. Мы также до сих пор не можем схватить ни одного из мерзких отступников. Нам неизвестны тайные узы, которые их объединяют, и не ясна скрытая, быть может, еще нам неведомая подлинная суть их учения. Как правило, они прикидываются добрыми православными христианами, втайне же проповедуют свою веру, втягивают и совращают все больше и больше добрых людей. Мы не можем отличить их от безгрешных овец нашего стада, хотя, я думаю, должен быть какой-то особый знак или условные слова, которыми они пользуются, чтобы узнавать друг друга.
Прошу тебя сделать все возможное, чтобы разведать как можно скорее хоть что-нибудь об этой новой тайной ереси. Кажется, их вера чем-то напоминает иудейскую — по непроверенным сведениям известно, что они якобы верят только в одного Бога. Иисуса Христа, Господа нашего, они считают лишь смертным человеком, не признают Святого Духа, а стало быть, Троицы, и потому, я думаю, мы можем именовать их жидовствующими. Самое же страшное — они, по слухам, проповедуют ненужность, а стало быть, отмену всякой церкви и всех священнослужителей. Трудно себе представить, какой чудовищный вред нанесло бы нашему святому православию такое учение, если бы оно распространилось на Руси! Пока, к счастью, все это — лишь мутные слухи и домыслы, точных сведений нет. Любая подробность, любая мелочь относительно этой ереси может оказаться чрезвычайно важной... Ты писал мне, что уже начал работу по выявлению еретиков, однако до сих пор я не получил никаких сведений о результатах. Прошу тебя не медлить. Отныне пиши мне в Волоколамск. Я выполнил обет и, с Божьей помощью, заложил фундамент нового Волоколамского монастыря, который, надеюсь, станет волей Господа нашего и моими стараниями прочным оплотом греческой церкви.
Молюсь за успех твоих дел, которые, как и до сих пор, да послужат славе и величию веры нашей! Аминь.
Хотя не все формальности еще завершены, но думаю, что уже сейчас я с чистой совестью могу подписаться
Ваш недостойный молитвенник Иосиф, Игумен ВолоцкийОтец Леонтий неторопливо сжег бумагу в пламени свечи и тщательно растер пепел в маленькой ступке, чтобы не пачкать пальцы.
Потом подвинул поближе пузырек с голубой жидкостью и между строк грамоты архиерея прочел:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Бог благословит! Аминь!
С горьким сожалением должен сообщить тебе, что нам не удалось узнать ничего об интересующем тебя вопросе.
Что ересь живет, мы слыхали, но, говорят, она не опасна, ибо еретиков очень мало и веру свою они открыто не исповедуют.
А чего хотят и к чему идут — нам то неведомо. Ни одного живого еретика из тех, что в пророка Схарию веруют, мы ни разу в глаза не видами. Кроются они как нечисть — да нечисть и есть! Посему — проклятье на них Господне! Извини, что ничем не пособили. Молимся за тебя и за успех во всех делах твоих на славу нашей святой греческой церкви.
Прошу молитв твоих! Недостойный Симеон Протоиерей храма Крещения Господня в Гомеле.Отец Леонтий тяжело вздохнул и предал огню послание грешного раба и бестолкового служителя Симеона, который прислал отписку, вместо того чтобы...
Потом он взял чистый лист бумаги и обычными чернилами написал очень сердитое письмо дьячку Вельской церкви. В этом письме отец Леонтий выражал глубокое неудовольствие тем, что в его отсутствие дьячок допустил немыслимо большие расходы.
Когда берег совсем исчез и вокруг остался только туман, князь Федор почувствовал, что его руки крепко связывают за спиной. Потом огромная ладонь, закрывавшая всю нижнюю часть его лица, медленно разжалась. Князя повернули, и он очутился перед человеком в полтора раза выше его ростом, который, приложив огромный палец к губам, предупреждающе произнес:
— Тс-с-с!
Князь Федор увидел, что он находится на маленьком плоту, наспех связанном из шести бревен.
Невысокий мужчина средних лет и мальчик орудовали изо всех сил длинными шестами, а молодой великан стоял перед князем и одной рукой крепко сжимал его плечо, а вторую с вытянутым указательным пальцем держал у грозно нахмуренного лица, призывая к молчанию. Лицо старшего из этих людей показалось князю знакомым, он напряг память и вдруг сразу все понял: и кем был заблудившийся мальчик, и что означала ночная рубка леса на той стороне, и кто эти люди.
Князь Федор не был трусом, и смятение, охватившее его в первую минуту, естественное смятение неожиданности, быстро прошло. Он с любопытством рассматривал лица трех людей на плоту, против которых оказалась бессильной охрана из пятидесяти человек, и в душе позавидовал Медведеву, имеющему таких друзей.
Плот достиг берега и, протиснувшись под густыми кустами в узкое русло старицы, маневрировал в лабиринте болотистых проток, пока не пристал к двум бревнам, лежащим в камышах.
Алеша соскочил первым, Филипп, легко подняв Федора на руки, сошел вторым, и, оглядевшись по сторонам, шагнул на бревна Картымазов.
Они выбрались на сухой берег, прошли через заросли кустарника, углубились в густой ельник и, петляя еще некоторое время в узких проходах между стволами, вышли на небольшую поляну, плотно окруженную деревьями. На поляне лежали свежие щепки, белело несколько пней, и в стороне громоздилась огромная куча свежеобрубленных веток.
Охрана Федора ожидала врагов, которые бы могли приплыть по реке слева или справа, но ей не пришло в голову, что они приплывут прямо, напротив терема, с противоположного берега, выглядевшего как непроходимое болото.
Филипп осторожно поставил князя Федора на землю и, уперев руки в бока, повернулся к Картымазову с видом человека, очень довольного своей работой. Алеша развязал князю руки и остался стоять за его спиной.
Картымазов подчеркнуто вежливо, низко поклонился и сказал:
— Рад видеть тебя, князь, живым и невредимым! Мы нашли способ вырвать тебя из рук врагов. Ты свободен, а мы — к твоим услугам.
Федор сделал удивленный жест, но Филипп не дал ему говорить. В свою очередь, отвесив князю почтительный поклон, он быстро добавил:
— Не надо благодарности, князь, мы — твои верные друзья и готовы помогать тебе дальше. Только прикажи — и мы очистим терем от пленивших тебя врагов!
Федор переводил взгляд с Филиппа на Картымазова, но не мог прочесть на их лицах ничего, кроме подчеркнутого уважения и готовности к услугам.
— Что все это значит? — холодно спросил он наконец.
Филипп и Картымазов переглянулись с хорошо разыгранным удивлением.
— Должно быть, князь все еще не верит, что он свободен, — сочувственно пояснил Филипп Картымазову. — Он думает, что мы из тех. — Он указал через плечо в сторону Ипути. — Сейчас я ему все объясню. — И, снова поклонившись, обратился к
Федору: — Дело было так, князь. Вчера утром наш друг, Василий Медведев, с письмом, данным мне князем Можайским, отправился к тебе, намереваясь вернуться к ужину. Но он не вернулся. Встревоженные этим, мы едем узнать, в чем дело. И вдруг натыкаемся на целую армию вооруженных людей, окруживших терем неприступным кольцом. Все ясно, говорю я Лукичу, князь Федор попал в ловушку! Он человек тихий и мирный — это не могут быть его люди. Значит, это, наверно, слуги его брата князя Семена. Я догадываюсь, что произошло. Князь Семен, в отместку за потерянные на Угре земли, послал своих людей, и они пленили беззащитного и доброго князя Федора, а наш Вася попал туда, ну прямо как тарпан в аркан! Ты прав, говорит Лукич. Князь Федор хороший человек, и мы должны его выручить. Сказано — сделано! И вот, князь, ты — на свободе! Я думаю, что теперь мы вместе с тобой выручим нашего друга, а потом подумаем, как рассчитаться за все с твоим братом...
Князь Федор не был глупцом и оценил этот ход.
Его отсутствие обнаружится в тереме лишь через несколько часов. Никому не придет в голову искать его в болоте на противоположном берегу.
Он всецело в руках этих людей, и они могут сделать с ним все, что захотят.
Полностью сознавая это, они великодушно дают ему шанс выйти из щекотливого положения с честью. Он узнал Картымазова, и теперь у него не оставалось никаких сомнений в правдивости слов и личности Медведева. И он решил принять предложенную ими игру.
Князь Федор улыбнулся.
— Да-да, — сказал он. — Ты — Федор Лукич Картымазов. Ты — Филипп Бартенев, а это, должно быть... — Он замялся.
— Это Алеша — ученик Медведева, — подсказал Картымазов.
— Я так и думал. Ученик, несомненно, достойный учителя. Поверьте, я никогда не забуду изумительной смелости и того редкого остроумия, с которым вы пришли на помощь, полагая, что я нахожусь в опасности. Отныне — я ваш друг, и вы всегда можете рассчитывать на меня. Однако я должен кое-что объяснить. Произошло небольшое недоразумение, причиной которого, впрочем, являюсь исключительно я один. Здесь нет ни доли вашей вины. Дело в том, что охрана, на которую вы наткнулись, была выставлена мной как раз для того, чтобы уберечь моего гостя и вашего друга Василия Медведева от той возможности, которую Филипп в порыве беспокойства принял за действительность. К счастью, все обстоит гораздо лучше.
Василий Медведев, к которому я, между прочим, с первого взгляда почувствовал глубокую симпатию, находится у меня в гостях, и мы оба уже целые сутки с одинаковым нетерпением ожидаем гонца, который — должен привезти мне известия о том, где находится брат Семен. Рано утром гонец появился, и теперь я знаю, где брат, и даже утром заглянул к Медведеву, чтобы сказать ему об этом, но он так крепко спал, что мне не хотелось будить его. Я вышел на берег подышать утренним воздухом, и вот... Василий, правда, предупреждал меня, что вы можете обойти часовых, но я ему не поверил, теперь я вижу, как он был прав. Поэтому вся вина за недоразумение ложится целиком на меня. Тем не менее я очень рад, что столь необычный случай позволил мне ближе познакомиться с людьми, которых отныне я буду считать в числе самых смелых и благородных воинов в этом мире.
Князь Федор поклонился Филиппу и Картымазову с нескрываемым и вполне искренним восхищением.
В ответ на слова князя оба друга рассыпались в почтительных извинениях и сожалениях по поводу происшедшего. Все друг другу улыбались, и только Алеша, стоя за спиной князя, внимательно осматривал окрестности и прислушивался ко всем звукам со стороны реки.
Наконец Федор, ответив на все извинения и сожаления, с едва уловимой иронией любезно сказал: