Я потерял счет числам. – пишет дальше Скотт. – Кажется, сегодня 17 марта. Жизнь наша – настоящая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Оутс объявил нам, что идти дальше не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Конечно, мы не могли этого сделать и уговорили его все-таки пойти. И он пошел, несмотря на невыносимую боль. Мы прошли несколько миль. К ночи ему стало хуже, и мы все поняли, что это конец! Последние мысли его были о его матери. Он выражал также надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть.
Действительно, он в течение многих недель без жалоб переносил жестокие страдания и до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах, охотно делая это, не дозволяя себе подчиняться безнадежному отчаянию. И конец он встретил необычайно мужественно. Он заснул – в надежде уже не проснуться утром. Но все-таки проснулся! Снаружи палатки бушевала вьюга. Он сказал нам: «Пойду пройдусь, может быть, вернусь не скоро!» Он вышел в метель, и мы больше его не видали… Мы знали, что бедный Оутс идет на смерть, и отговаривали его, сознавая, однако, в душе, что он поступает как благородный человек, идя навстречу смерти… Мы все надеемся в таком же духе встретить наш конец, а до конца, несомненно, недалеко…
Я в состоянии писать только за завтраком, да и то не всегда. Холод убийственный, мороз – сорок градусов [то же по Цельсию]. Мои оставшиеся товарищи бесконечно добры. Нам всем грозит опасность отморозить руки, ноги и лицо, и хотя мы все еще продолжаем говорить о благополучном исходе, но не думаю, чтобы кто-нибудь из нас верил в душе в возможность такого исхода! Мы мерзнем уже на ходу и все время отогреваемся только за едой».
В довершение несчастья метель не прекращалась. Идти было необычайно трудно. Скотт отморозил себе пальцы на правой ноге. «Достаточно самой малейшей оплошности, чтобы погубить ногу, – говорит он. – Я ее отморозил и даже не заметил. Боуэрс и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или только делают вид – уж, право, не знаю! Ноги у нас плохи у всех, но нет возможности надеяться на улучшение, пока нет у нас горячей пищи. Пищи у нас остается на два дня, а топлива еле-еле хватит на один день. Погода же не дает нам пощады…»
Это было написано в понедельник, 19 марта, за завтраком. Вечером в этот день Скотт и его товарищи кое-как доплелись и остановились в одиннадцати милях от склада. Но во вторник уже нельзя было двинуться из-за свирепой метели. Они весь день пролежали в палатке. Уилсон и Боуэрс решили на другой день пойти в склад за топливом, оставив больного Скотта в палатке. Это была последняя надежда, но ей не суждено было сбыться. Метель не унималась, и выйти было невозможно. Топливо у них уже все вышло, а пищи оставалось лишь на день или два.
Последняя приписка была следующая:
«Умоляю, не оставьте наших близких!»
В то время как Скотт и его товарищи умирали в палатке, их ждала у Однотонного лагеря вспомогательная экспедиция, посланная им навстречу согласно уговору. Но метель, свирепствовавшая четыре дня, задержала ее в пути. Экспедиция состояла из двух человек с собаками. Прождав два лишних дня в лагере, экспедиция вернулась обратно, рассчитывая, что Скотт должен непременно прийти в лагерь. Идти ему навстречу было рискованно, так как можно было с ним разминуться. Съестных припасов же у экспедиции оставалось лишь столько, сколько могло хватить на возвращение домой, поэтому дальше ждать она не решилась, и как только буря утихла, люди двинулись домой. Вследствие такого рокового стечения обстоятельств Скотт и его товарищи погибли, между тем как помощь была так близка!
Осень с ее бурными непогодами и морозами не допустила снаряжения другой экспедиции на поиски пропавших путешественников. Волей-неволей пришлось дожидаться весны. И тогда только раскрылась эта ужасная трагедия Южного полюса…
Южный полюс, как и Северный, также потребовал жертв, прежде чем сдаться человеку, победоносно ступившему на него ногой. Героическая смерть Скотта доказывает лишний раз, с каким трудом достигается человеком такая победа.
ДНЕВНИК КАПИТАНА Р. СКОТТА
Глава I. По бурным морям
Последние приготовления в Новой Зеландии. – Выход в море. – На палубе с собаками. – Шторм. – Машинное отделение залито. – Предполагаемая станция на мысе Крозье. – Южные птицы. – Память лошади. – Плосковерхие айсберги. – Несравненное зрелище. – Формация ледяной банки. – Движение плавучих льдов.
Почти весь ноябрь (1910 г.) капитан Скотт провел в Новой Зеландии в окончательных приготовлениях к экспедиции. Надо было разгрузить судно, подвергнуть его основательному осмотру и ремонту и перегрузить по-новому. В то же время на берегу кипела другая работа. Перебирались, сортировались, помечались все привезенные запасы и новые, отчасти купленные, отчасти пожертвованные в Новой Зеландии: масло, сыр, окорока, сало, копченые языки, разные консервы. Когда же судно вышло из дока, началась погрузка и укладка, пошла плотничная работа на палубе: постройка рубок и стойл для лошадей и пр.; затем – устройство камбуза и лабораторий, научные и другие приспособления. Всяких запасов и материалов – отчасти весьма грузных, как-то: разные инструменты, машины, нумерованный лес для разборных домов, – оказалось такая масса, что пришлось урезать пространство, обыкновенно оставляемое для людей, и Скотт с благодарностью вспоминает выраженную ими полную готовность довольствоваться тесным и неудобным помещением.
Дневник начинается с субботы, 26 ноября, когда «Терра Нова» ушла в Порт-Чалмерс, куда капитан Скотт приехал 28-го по железной дороге с провожавшими его друзьями. 29-го он вышел в море.
Четверг, 1 декабря.
Месяц начинается довольно хорошо. В течение ночи ветер усилился; мы ускорили ход до 8, 9 и 9 1/3 узлов[1]. Свежий ветер с NW и неспокойное море. Проснулся от сильного волнения.
Судно при этих условиях представляет любопытный, но не особенно приятный вид.
Внизу все так плотно заставлено и упаковано, как только способен ухитриться человек. А на палубе! Под баком стоят пятнадцать лошадей бок о бок, лицом к лицу, семь с одной стороны, восемь с другой, а в проходе между ними – конюх; и все это качается, качается непрерывно, повинуясь неправильному, ныряющему движению судна.
Если заглянуть в отверстие, оставленное в переборке, видишь ряд голов с грустными, терпеливыми глазами, наклоняющихся вперед со стороны правого борта, тогда как противоположный ряд откидывается назад; затем наклоняется левый ряд голов, а правый откидывается. Должно быть пыткой для бедных животных выносить это день за днем по целым неделям; в самом деле, хотя они продолжают исправно есть, но от постоянного напряжения теряют вес и вообще хиреют. Все же об их ощущениях нельзя судить по нашей мерке. Есть лошади, которые никогда не ложатся, и все лошади могут спать стоя; у них в каждой ноге есть связка, которая поддерживает их вес, не напрягая чрезмерно их силы.
Даже наши бедные животные ухитряются отдыхать и спать, невзирая на ужасную качку. Им полагается 4–5 тонн корма, и наш бдительный Антон убирает с бака остаток. Он сильно страдает от морской болезни, но прошлой ночью курил. Затянулся, а затем вынужден был прерваться из-за приступа рвоты, но все-таки вернулся к своей сигаре и, поглаживая живот, заметил Оутсу: «Нехорошо». Каков молодец!
Помещающиеся у переднего люка четыре лошади защищены брезентами, и им вообще, пожалуй, лучше, чем их товарищам. Как раз за холодильником, по обе стороны главного люка, в двух громадных ящиках стоят моторные сани; ящики эти поставлены на несколько дюймов выше палубы и занимают ужасно много места. Третьи сани стоят поперек судна перед самой кормой. Все эти ящики покрыты грубым брезентом и прикреплены толстыми цепями и веревками, так что неподвижность их вполне обеспечена.
Керосин для этих саней хранится в жестянках и баках, поставленных в крепкие ящики, установленные в ряд, поперек палубы перед самым ютом[2] и рядом с моторными санями. Вокруг этих ящиков, от камбуза до руля, палуба завалена мешками с углем, составляющими палубный запас – быстро, впрочем, убывающий.
На этих мешках, на санях, и в пространствах между ними, и на холодильнике размещаются собаки – всего тридцать три. Их поневоле приходится держать на цепи; они пользуются прикрытием, насколько возможно, на палубе, но положение их незавидное. Волны беспрестанно разбиваются о борт и рассыпаются тяжелым дождем брызг. Собаки сидят, повернувшись хвостами к этим душам, и вода бежит с них струями. Жаль смотреть, как они ежатся от холода, и вся их поза выражает страдание; иной раз та или другая бедняжка жалобно взвизгнет. Вся группа их представляет печальную, унылую картину; поистине, тяжелая жизнь.
Мы кое-как ухитряемся все усесться за столом в кают-компании, хотя нас всего 24 офицера. Два или три обыкновенно бывают на вахте, а все же тесно. Стол у нас очень простой; замечательно, как наши два буфетчика, Хупер и Нилд, умудряются за всем поспевать: посуду вымоют, каюты вычистят, всегда и везде готовы услужить и при этом неизменно веселы и приветливы.
При таком большом составе команды, дающем по девять матросов на каждую вахту, управлять судном легко. У Мирза и Оутса[3] свои помощники для ухода за собаками и лошадьми; но в такую ночь, как прошедшая, целая компания волонтеров не спит и проявляет трогательное усердие. Одни готовы помочь с уходом за лошадьми и собаками в случае каких-либо осложнений; другие вызываются ставить или уменьшать паруса или наполнять ящики углем из палубного запаса.
Всех больше от морской болезни страдает, кажется, Пристли [Priestly, геолог]. Другие, которым немногим лучше, имеют уже некоторый опыт; им не впервые. Понтинг [фотограф] видеть не может пищи, но работы не прерывает. Мне рассказывали, что на пути в Порт-Чалмерс он ставил несколько групп перед кинематографическим аппаратом, хотя неоднократно должен был отходить к борту. Вчера он проявлял пластинки, держа ванночку для них в одной руке и таз в другой!
Пятница, 2 декабря.
Бедственный день. С четырех часов вечера ветер стал быстро свежеть. Он дул все сильнее, и море сразу забушевало. Скоро судно глубоко заныряло, забирая много воды через подветренный борт. Оутс и Аткинсон [младший врач], с помощью нескольких добровольцев, работали при лошадях, удерживая их на ногах. Ящики с керосином, фуражом и пр. стали срываться с верхней палубы. Всего больше бед наделали свободно лежавшие мешки с углем; волны буквально срывали их и швыряли на прикрепленные ящики; они действовали как тараны, и ничто не могло вынести их напора, как бы тщательно все ни было привязано и прикреплено.
Ветер всю ночь усиливался, и море все свирепело; судно безумно ныряло. Мы убавили парусов и остались при одних грот-марселе и стакселе; наконец, остановили машины и легли в дрейф, но это мало помогло. Спереди, где Оутс и Аткинсон проработали всю ночь напролет, часто доносили, что падали лошади. Предстояла беда хуже этого, много хуже: из машинного отделения донесли, что насосы засорились и вода поднялась выше люков.
С этой минуты машинное отделение сделалось центром внимания. Вода поднималась, несмотря на все усилия, и Лэшли [Lashly, старший кочегар], стоя по шею в бурлящей воде, упорно работал, стараясь прочистить насосы. Одно время, с помощью трюмного насоса и паровой донки[4], казалось, как будто удастся осилить воду, но эта надежда оказалась скоротечной.
Дело принимало плохой оборот. Количество забираемой воды, при столь сильной качке, делало положение крайне опасным. Мы знали, что при нормальных условиях воды пропускалось немного, но мы знали и то, что значительная часть воды, заливавшей верхнюю палубу, должна стекать вниз; она струями протекала через палубы. Судно, тяжело нагруженное, сидело глубоко; еще немного, и оно могло погрузиться сверх меры, а в таком положении все могло случиться. Ручной насос давал какие-то капли, и не добраться было до его всасывающей трубы. Вода, по мере того как поднималась, приходила в соприкосновение с котлом и нагревалась, до того, наконец, что нельзя было работать над починкой насоса. Уильямс [старший механик] должен был признать себя побежденным и был вынужден потушить огни в топках. Волнение, казалось, еще усиливалось; массы зеленой воды обрушивались на корму; судно под этим напором переваливалось с боку на бок; большой кусок фальшборта был унесен… Мне самому случилось стоять по пояс в воде.
Палуба представляет собой ужасное зрелище, а в машинном отделении вода, хотя ее и не много, залила весь пол и выглядит устрашающе. Квартирмейстер Эванс из ютовых матросов устроил две смены с ведрами. Всю ночь и весь следующий день они вычерпывали воду, и их работа, сверх ожидания, оказалась не совсем бесплодной. Вода, по крайней мере, не прибывала; как будто даже слегка убывала. Мы далеко не миновали опасности, но у нас загорелась надежда. Да и как могу я не надеяться, видя такое удивительное усердие всей команды? Офицеры и люди пели за своей тяжелой работой; ни один не утратил бодрости духа.
Ночью утонула одна собака, одна лошадь околела, и еще двум очень худо; вероятно, лишимся и их. Волной иногда уносит собаку, и ее спасает только цепь. Мирз с помощниками беспрестанно спасает то одну, то другую от грозящего им удушения и старается получше укрыть их – задача почти безнадежная. Одну бедняжку так и нашли задушенной, другую унесло с такой силой, что цепь порвалась, и она исчезла за бортом; но следующая волна каким-то чудом принесла ее обратно, и она теперь совершенно здорова. Шторм взял с нас тяжелую дань, но я чувствую, что все кончится хорошо, если только мы справимся с водой. Ветер, слава Богу, слабеет. Волны все еще высятся горами, но судно уже не так бросает. Молюсь, чтобы нам до утра пойти опять под парусами.
Суббота, 3 декабря.
Широта 61°22′, 179°56′ в. д. Хорошо идем S 25 Е 150.
Вчера ветер к вечеру постепенно упал. Палубу не так заливало, поэтому меньше воды уходило вниз, и скоро оказалось, что вычерпывание понемногу освобождает от нее машинное отделение. Работа шла непрерывно, в две смены. Лейтенанту Эвансу, наконец, удалось прочистить насосы, и, к общей радости, вода впервые хлынула здоровой струей. С этой минуты стало ясно, что мы справимся, и, хотя насос несколько раз опять засорялся, вода быстро убывала в машинном отделении. Уже до полудня развели огонь в топках; ручной насос был приведен в полный порядок и почти досуха выкачал трюмную воду, так что можно было вынуть большое количество угля и золы.
Теперь все опять хорошо, и мы плывем в южном направлении под парами и парусами. Кэмпбелл и Боуэрс на верхней палубе проверяют все и вся. Днем выбросили в море через люк на баке двух мертвых лошадей. Это оказалось нелегкой задачей, потому что отверстие люка слишком мало и лошадиные трупы едва пролезли в него. Осмотрели холодильник – он в полном порядке.
Хотя мы еще не совсем вне опасности, так как новый шторм мог бы оказать гибельные последствия, однако удивительно, как изменилось к лучшему наше положение за последние сутки. Остальные сознались, что вчера еще были согласны со мной относительно серьезности положения, но сегодня все мы снова полны надежд.
Насколько можно подсчитать, мы, кроме повреждения бортов, потеряли двух лошадей, одну собаку, 10 тонн угля, 65 галлонов[5] керосина и ящик спирта для научных препаратов; потеря серьезная, но гораздо меньшая, нежели я ожидал. Мы сравнительно легко отделались; все же нехорошо было нарваться на шторм в такое время. Третья лошадь, которая в шторм была на время подвешена на повязке, стоит опять на ногах, хотя еще не твердо, и может поправиться, если не будет нового шторма. Осман, наша лучшая упряжная собака, сегодня утром был очень плох, но весь день пролежал в сене, в тепле, и теперь ему гораздо лучше. «Еще несколько собак сильно хворали и требовали ухода, чтобы поправиться. Ветер и волнение как будто опять усиливаются, и с юга идут крупные волны; но барометр стоит высоко; нового шторма не должно быть, пока он не упадет.
Понедельник, 5 декабря.
Ю. ш. 56°40′.
С субботы барометр практически не двигается. Западный ветер то усиливается, то ослабевает. Мы снова легли на курс, и все, по-видимому, благополучно. Кроме лошадей. До сегодняшнего утра, несмотря на довольно спокойный ветер и море, судно сильно качало волной юго-западного направления. Животные очень страдали, особенно те, которые размещены на баке. Сомневаюсь, в состоянии ли они перенести еще бурную погоду, не отдохнув некоторое время. Молюсь, чтобы не было больше штормов. Декабрь должен быть хорошим месяцем в море Росса; всегда был хорошим, и в настоящее время все указания благоприятны. Но надо быть на все готовым, и я сильно беспокоюсь за наших животных.
Собаки совсем поправились и благодаря прекрасной погоде снова в хорошей форме. Груз частично уберется с палуб; а весь уголь уже снят с верхней палубы, керосин хранится теперь лучше, так что в этом отношении мы можем не бояться нового урагана. Кэмпбелл и Боуэрс работали не покладая рук.
Снова выдвигается вопрос, не устроить ли нам станцию на мысе Крозье. Это представило бы много выгод: легкость дойти туда в короткое время; то, что не будут отрезаны ни осенние, ни летние партии, что Главного ледяного Барьера[6] можно достигнуть, не переходя через трещины, что путь к полюсу сразу идет прямо к югу; затем, мягкие условия и отсутствие буранов у островков, куда слетаются пингвины для кладки яиц; удобство для наблюдения высиживания императорского пингвина и для нового изучения геологии горы [вулкана Террор], не говоря о разных мелких удобствах, как-то: для добычи льда, камня для сооружения убежищ и пр. Неудобства состоят главным образом в возможной трудности выгрузки припасов – так как прибой крупных валов очень затруднил бы дело и мог бы даже помешать высадке лошадей и моторов. Затем, несомненная необходимость перейти значительное расстояние по голым скалам прежде, нежели добраться до ровного снежного покрова, от которого, быть может, отделяет крутая гряда, высотой в 300–400 футов. И, опять-таки, может оказаться затруднительным управлять судном во время выгрузки, благодаря течениям, айсбергам и плавучим льдам. Надо посмотреть; но в общем, несомненно, заманчиво. В худшем случае можно бы высадить лошадей в проливе Мак-Мёрдо и отправить их в обход пешком. Солнце сегодня ярко сияет, все сохнет, и волнение, кажется, улегается.