Мне показалось, что 33-й сектор - это и есть то самое братство, о котором я мечтал. Со Шляпой и Блондином Сэм меня так и не познакомил, да я и не уверен, что Сэм сам их знал лично. Вскоре до меня дошло, Сэм - не фанат, а так… активный болельщик, не более. Кроме того, даже если Сэм и хотел меня познакомить с Блондином, он бы не смог этого сделать - когда я стал ходить на стадион, Блондин, кажется, служил в армии.
Я очень волновался. Вероятно, так же волнуются девушки перед первым разом. Не знаю, может быть, так же, как я тогда - на стадионе «Жальгирис» в Вильнюсе. Все очень просто: от первого раза, от того, как поставишь себя на первом выезде, зависит твоя репутация в движухе. Нельзя облажаться, нельзя.
В училище я познакомился с пареньком, который тоже решил найти себя в фанатизме, он учился на курс младше. В самом начале сезона 1984 года он пробил свой первый выезд, съездил на матч с ЦСКА, который проходил на закрытой арене армейского спортивного комплекса. Я с завистью слушал его рассказы о приключениях в Москве.
- «Кони» нас вычисляли еще на вокзале, поэтому до их конюшни мы добирались без роз. Только на секторе их надели. Но в Москве, ты прикинь, менты запрещают фанатеть. Можно только в ладоши хлопать, как на детском утреннике.
После матча (который «Зенит», кажется, проиграл) фанаты ЦСКА выпалили моего приятеля и разбили ему губы. Но этим обстоятельством паренек даже гордился - не всем на первом выезде удается поучаствовать в трайблах. Речь идет о Вадике Смолине, недавно он отметил двадцатипятилетие своего участия в фанатском движении. Кстати, внешне он мало изменился. Может, фанатизм сохраниться помогает…
И вот мой первый выезд.
Мы стояли на трибуне за воротами, сине-бело-голубая кучка. Фанат Длинный (он действительно был очень высоким и, наверное, поэтому болел не только за футбольный «Зенит», но и за питерский баскетбольный «Спартак») заводил: «Во-о-всем!» И мы подхватывали: «…Союзе знаменит ленинградский наш "Зенит"!»
Одно дело на своем стадионе, обнимая товарищей, раскачиваться, распевая: «Ша-ла-лай-ла э-э-у «Зе-нит!» Совсем другое - делать это на вражеском стадионе. Ты, твоя банда против десятков тысяч людей - это ощущение трудно передать. Думаю, каждый мальчик мечтает однажды превратиться в одного из трехсот спартанцев. Так вот: я был этим «спартанцем» много раз.
- Сворачиваем розетки, розетки сворачиваем! - командовал Фильтр, и мы сворачивали шарфы, а потом по команде раскручивали их броском вверх. В нас летело все, что оказывалось под рукой литовских болел: недоеденное мороженое, огрызки яблок и прочее говно. Я стоял в последней шеренге нашей банды, да еще и с краю, и мне досталось неслабо. Нас оцепили менты и солдаты внутренних войск, менты местные - литовцы, а солдаты - русские и азиаты. Литовские менты улыбались, видя, что показывают нам жители Вильнюса, а те изображали фрикции. Проще говоря, они обещали нас выебать. В ответ на это Фильтр засовывал палец в рот и оттопыривал им изнутри щеку: это, мол, мы вас, лабусы, в рот поимеем. Русские солдаты и выходцы из Средней Азии, глядя на Фильтра, лыбились: гы-гы-гы.
Матч закончился. С каким счетом - не помню, да это и неважно. Важно то, что я сумел бросить вызов многотысячной вражеской толпе. Да, я боялся, но не показал этого. Страха не имеют только шизоиды. А вот не показать свой страх - это да, это дорого стоит.
Литовцев выпускали со стадиона, а нас держали на трибуне, пока все они не выйдут. Вдруг я увидел: на трибуну поднимается моя мама:
- Пропустите, пропустите, там мой сын! - говорила она милиционерам довольно спокойным голосом, пробираясь ко мне. Но было заметно, что мама волнуется.
- Я заберу своего сына? Вон он - в синей куртке…
Милицейский майор посмотрел на меня, шестнадцатилетнего, и, видимо, убедился, что я не представляю никакой угрозы спокойствию Вильнюса, пожал плечами и ответил маме:
- Забирайте.
Я не был рад тому, что меня забрала мама, которая на всякий случай поехала вслед за мной в Вильнюс. Выглядело это не очень героически - уходить с сектора в сопровождении мамы. Но что было делать?
На выходе за нами увязались здоровенные литовцы лет на десять-пятнадцать старше меня, видимо, это были поклонники не только «Жальгириса», но и тяжелого рока: на голове прически в стиле «Deep Purple» и мудацкие усы подковой. Они стали сзади подсекать мне ноги, но я делал вид, что не замечаю их выходок. В конце концов до них дошло, что я не самый подходящий объект для выяснения отношений, и отстали.
Мы с мамой остались в Вильнюсе еще на день, гуляли по средневековым улочкам, пили кофе и ели мороженое в почти что европейских кафе, которыми в Ленинграде тогда и не пахло.
В те времена нельзя было называть себя фанатом, не «пробивая выезды». Чтобы завоевать на секторе уважение, нужно было ездить и ездить. Так как я решил во что бы то ни стало стать правым фанатом, я начал мотаться за командой. Правда, при ближайшем знакомстве зенитовский фанатизм оказался не таким небесно-сине-бело-голубым, как я себе его представлял вначале.
Бредя из Лужников после проигрыша «Зенита» в финале Кубка СССР, я обратил внимание на компанию из двух парней и двух девушек. У одного из парней, не то чтобы худого, а изможденного, была как-то странно согнута правая рука - кисть будто висела. Второй парень чем-то напоминал эстонского певца Тыниса Мяге. На голове одной из девушек была бумажная зенитовская кепка, она сидела на корточках, как умеют сидеть только жители Средней Азии, показывая всем проходящим бледные ляжки и белые трусы. Другая девица, довольно высокая, стояла, ее шикарные золотистые волосы слегка трепал ветер. Я грустно кивнул ребятам, мол, привет, товарищи по несчастью.
- Привет! Тоже из Питера? - отозвалась та, что с золотистыми волосами.
- Да. Вы сегодня в Питер возвращаетесь?
- Сегодня. Только у нас денег нет, мы на «собаках» добираться будем. А у тебя билет?
- Нет, еще не купил.
Я подошел к компании.
- Ка-а ка-а-ка бан, - представился изможденный, который вдобавок оказался еще и заикой, и протянул мне кисть для рукопожатия. Я пожал ее - в моей ладони оказалось что-то безжизненное, холодное, костистое - какой-то маленький трупик.
- Юра, - поздоровался второй парень.
- А я - Ира, - сказала та, что с золотистыми волосами, и мило улыбнулась. Ее подругу в зенитовской кепке звали Лена.
Юра обнял Лену за талию, и я подумал: «Неужели этот Кабан - парень этой златокудрой Иры?» Но оказалось, что Кабан познакомился с Юрой, Ирой и Леной за пятнадцать минут до меня и занимался тем, что разводил ребят на деньги. Юра и девицы впервые приехали на выездной матч: их принесла в Москву волна энтузиазма, который охватил Ленинград, когда «Зенит» впервые после сорокалетнего перерыва вышел в финал Кубка СССР по футболу. Проще говоря, фанатами они не были.
- У-у-у т-те-е-бя есть де-е-ньги? До-о-бавь на-а бу-у-хло, а? - спросил меня Кабан.
- Не-а, денег у меня только на обратный билет.
- Да-а ты-ы ч-ч-что, ка-акой по-о-езд! Би-и-летов не-ет! Да-а-аже на-а до-до-допо-о-ол-ните-е-е-льные п-п-п-о-о-е-зда. По-по-ехали с нами на «соб-б-а-аках, а д-д-е-еньги про-про-про-пьем!
В принципе, я ничего не имел против того, чтобы залить горе. Горечь от поражения была такой, что я чувствовал неприятный привкус во рту
- Ну ладно, давай выпьем.
Кабан воодушевился. Да и те трое - Юра и девушки поддержали мое решение.
По дороге на вокзал мы зашли в магазин и купили несколько бутылок какого-то пойла, кажется, крепленое вино «Кавказ», и самой элементарной закуски в виде плавленых сырков и ливерной колбасы. Решили, что оттопыриваться будем в электричке.
Но в электропоезд до Калинина (ныне Тверь; первый этап возвращения из Москвы на «собаках») набилась куча пассажиров, и мы вынуждены были отложить наш банкет. Потное мужичье, бабы с котомками и кутулями, дети. Пассажиры либо тупо глядели в окно, будто изучали безрадостный подмосковный пейзаж, либо о чем-то говорили, в вагоне стоял приглушенный гул. В мои ноздри влезали различные запахи: нестиранных носок, плохого табака, дешевого парфюма, вареных яиц и, конечно, вареной колбасы, купленной провинциалами в столице. Я смотрел на стертые лица пассажиров и не мог, как ни старался, заметить на них отражение мысли или эмоции. Какая-то биомасса перемещалась из пункта А в пункт Б.
Я очень переживал проигрыш «Зенита». Мне казалось, что несколько часов назад в Лужниках произошла трагедия, проиграл «Зенит», который в последний раз брал Кубок СССР в 1944-м, сразу после снятия блокады. Мы сидели подавленные и молчали. Я, правда, чтобы дать понять, что не первый раз выехал за командой, начал было рассказывать о приключениях в Вильнюсе. Но Кабан меня перебил:
- Э-э-это все ху-ху-хуйня! Вот м-мы с-с Хай-растом в До-о-нецке бу-бу-бухали!
И дальше мы выслушали маловразумительный рассказ, как Кабан со своим другом Хайрастом напились в Ленинграде и решили: а не поехать ли в Донецк, где будет играть «Зенит»?
- Э-э-это все ху-ху-хуйня! Вот м-мы с-с Хай-растом в До-о-нецке бу-бу-бухали!
И дальше мы выслушали маловразумительный рассказ, как Кабан со своим другом Хайрастом напились в Ленинграде и решили: а не поехать ли в Донецк, где будет играть «Зенит»?
И поехали. Конечно же, они не запомнили, как добрались до шахтерского города. На матч они, кажется, не попали, или их не пустили, так как они еле держались на ногах.
Кстати, многие фанаты первой волны считали это доблестью - напиться на выезде до чертиков и ничего не помнить, на стадион не попасть. Сейчас вроде все иначе: ребята знают, зачем едут, и это правильно. Меня сильно разочаровывало, а порой и злило, поведение фанатов «Зенита» на выездах. Я никак не мог понять, зачем ехать в другой город за тридевять земель, чтобы нажраться бормотухи и валяться потом в грязи, как свинья? Когда я взялся за организацию в Ленинграде движения фанатов СКА, и мы пробивали первые выезды за любимой командой, я постоянно твердил ребятам: бухать перед матчем - западло, мы приехали сюда, чтобы поддержать команду, а если потребуется - защитить честь армейского клуба, бухать будем потом, на обратной дороге. И пока я ездил за СКА, наши выезды проходили совсем иначе, чем выезды фанатов «Зенита». Мы были маленькой, но дисциплинированной бандой.
Но по дороге из Москвы после финала Кубка я еще только знакомился с нравами фанатов, я еще многого не знал.
- Кабан, прости, что спрашиваю, а что с рукой?
- Да-а уп-уп-па-ал с пя-я-того эт-эт-т-та-а-ж-жа.
- О боже, как это случилось?
И Кабан рассказал, как он с приятелем у себя дома, а жил он в трущобах на улице Шкапина, нажрался таблеток - барбитуры. Их начало глючить. Кабан принял своего кота за гигантского тигра и, чтобы спастись, сиганул в окно с криком «Тигры!!!» Когда приехала Скорая, Кабан лежал в грязной снежной куче, набросанной дворниками, и продолжал кричать: «Там тигры! Тигры!» Если бы не эта куча, он бы разбился насмерть, так как на улице Шкапина под домами газонов нет. Кабана увезли в травматологическое отделение ближайшей больницы, а когда его кости кое-как срослись, перевели в дурдом. В итоге Кабан получил инвалидность и как калека, и как шизофреник. В общем, служба в армии ему не грозила. Зато он получал пенсию: гроши, конечно, но все же их хватало на то, чтобы регулярно погружаться в глубокий запой.
В фанатской среде Кабан слыл за юродивого. Его нельзя было бить, хотя он этого часто заслуживал. Чуть что - за него заступались люди из основы под тем предлогом, что Кабан старый фанат, мол, он одним из первых пробил выезд в Донецк или еще куда-то.
Однако Кабан все равно недолго прокоптил на этом свете. Если среди фанатов он пользовался иммунитетом, то обычным гопникам и привокзальным «синякам» на заслуги Кабана было наплевать. В общем, в начале девяностых окоченелый труп Кабана с ножевой раной обнаружили в загаженной подворотне на Шкапина.
По правде сказать, я не особенно радовался компании Кабана. Мне, конечно, было далеко до умников из университетов и победителей школьных олимпиад, все же учеба в морском училище давала о себе знать, но близкое общение с представителями дна общества на меня действовало угнетающе. Кабан, этот восставший из ада, испортил мне настроение, которое и так было мрачнее некуда.
В переполненной электричке мы доехали до Калинина, где и зависли на ночь, - первая электричка до станции Бологое (второй этап путешествия на «собаках») уходила только в четыре с лишним утра.
Мы все впятером отправились на городской пляж, на берег Волги, чтобы устроить наконец пикник и, может быть, искупаться. Городской пляж оказался весьма чистым, песчаным, со скамеечками. Мы удобно расположились, разлили коричневатое алкогольное пойло в два стакана, больше не нашли, и решили пить по очереди. Первым, конечно, наполнил себе стакан Кабан.
- А т-т-е-еперь з-з-за нее! 3-з-за у-удачу, а ин-ин-иначе нам уд-удач-чи не в-видать! - произнес Кабан тост, принятый среди фанатов.
Выпил стакан залпом и вытер губы кистью. Он бы, наверное, и облизал кисть, если бы на коже осталось немного пойла.
Я тоже выпил, и меня чуть не вырвало, мой желудок запротестовал, толчками прогоняя обратно жидкость, которая в него только что заливалась. Из глаз брызнули слезы. Чтобы не опозориться, я быстро занюхал запах бормотухи плавленым сырком.
Юра налил вино в опорожненные стаканы и дал их девчонкам. Ира и Лена выпили и не поморщились, а Юра допивал остатки вина прямо из горлышка бутылки. Следующая порция прошла легче. Кабан опять завел речь о поездке в Донецк вместе с Хайрастом.
- Кто-нибудь будет купаться? - спросила Лена. Все, кроме Кабана, заявили, что будут.
Девицы разделись, но оставили на себе трусы и лифчик. На Ире были синие трусы, как от купальника, и какой-то бежеватый лифчик из плотной ткани, сколько ни мочи - прозрачным такое белье не станет, а вот исподнее Лены было белым и тонким. Мы купались, Юра и Лена вели себя в воде так, будто перед этим они внимательно изучали киношные сцены совместного купания любовников.
Я вылез первым, Кабан сидел на скамейке с блаженной улыбкой. Вылезла Ира, и мы все втроем смотрели на влюбленных. Наконец на берег выбежала Лена, сквозь ее мокрые трусы была отчетливо видна черная растительность на лобке, а сквозь мокрый лифчик проступали большие темные соски на грудях бутылочной формы. Но ее это нисколько не смущало, как, впрочем, и ее кавалера. У нас еще оставалось вино, и мы выпили за будущие победы «Зенита».
- В-в-ы э-эт-т-то… н-на м-матч н-наших ду-ублер-ров с «м-м-я-а-сом» п-пойд-дете? - спросил нас Кабан. - П-п-рих-ходите! П-п-после м-матча б-бухнем.
Я сразу даже не сообразил, о чем Кабан говорит, а потом вспомнил - чемпионат-то продолжается, грядет игра со «Спартаком».
Полупьяные, мы добрели до вокзала, электричка была уже подана, мы вошли в первый вагон и легли на деревянные отполированные скамейки, я тут же заснул. Проснулся я оттого, что поезд резко затормозил, вагоны как бы стукнулись друг от друга. Кабан лежал на лавке напротив меня, на спине и храпел. Кое-где виднелись головы пассажиров. Я, сколько ни старался, заснуть уже не мог. Встал и решил пойти в тамбур покурить. Проходя мимо спящей Иры, я еще раз обратил внимание на ее золотистые волосы: «Какие красивые!»
Правда, Ира показалась мне немного странной. Чисто одета, но на штанине синих брюк из легкого материала, на коленке, аккуратно залатана дырка. Я удивился, потому что сам бы уже, наверное, не надел брюки с заплаткой на колене, хотя в нашей семье лишние деньги не водились. Ира мало разговаривала, в основном молчала, но охотно ответила на мой вопрос, где она живет и кем работает. Жила она на Театральной площади, с тетей, а работала в регистратуре поликлиники. Было ей девятнадцать лет, на два года старше меня. В отличие от подруги, Ира показала себя весьма стеснительной барышней. Во всяком случае, трусы и лифчик она отжимала в кабинке для переодевания, в то время как Лена сделала это, отойдя от нас шагов на пять.
Юры и Лены на лавках я не обнаружил. Зато обнаружил их в тамбуре: Лена сидела на корточках и делала Юре минет. Но я не стал выскакивать из тамбура, как ошпаренный, а встал у противоположных дверей и закурил. Юра кончил, когда я болгарскую сигарету «Opal» докурил где-то до половины. Лена встала с корточек, ребята поцеловались в губы, и вышли из тамбура.
В Ленинград мы вернулись вечером на следующий день после финала. Распрощались, как старые друзья, и договорились вместе пойти на матч дублеров. За время дороги я сблизился с Ирой, она мило мне улыбалась, дремала на моем плече, или делала вид, что дремала, а на самом деле приглашала меня к поцелую… Не знаю… Я мало общался с девушками и еще не научился правильно понимать их сигналы. Но, так или иначе, я ждал матча дублеров еще и потому, что хотел встретиться с Ирой.
Дублеры играли на запасном поле стадиона имени Кирова. Мы - я, Юра, Лена и Ира - встретились на станции метро «Петроградская». Кабан сказал, что придет на матч самостоятельно, а потом мы все вместе пойдем и культурно отдохнем.
Кабан нас увидел первым, он был не один, а с двумя парнями: рыжим мордатым детиной и сухопарым мужичком в сине-бело-голубом свитере. Я крикнул «Кабан!» и помахал ему рукой. Но к нашей разнополой компании направилась вся троица.
- Ой, какие мы красивые! - рыжий и, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, конопатый, говорил в ернической манере, как хулиганы из советского кинематографа. - А что, если вы накинете фанатам на бухло, по рублю? Вы же накинете, правда?
- У нас нет денег… - начал было Юра.
- Не пизди, слышь, ты! Кабан сказал, что вы придете с деньгами. Так ведь, Кабан?
Кабан кивнул и подобострастно посмотрел на рыжего из-под очков с толстыми линзами.
Я, честно сказать, никак не ожидал такого поворота событий и, чтобы скрыть растерянность - молчал. Мне было стыдно перед девчонками и я не знал, как действовать в сложившейся ситуации. Что это - шутка или реальный наезд? Неужели Кабан, которого мы по дороге из Москвы поили и кормили, оказался таким чмо, что навел на нас взрослых парней?