Когда я отошла от них метров на десять, меня прорвало плачем, который я до боли в горле сдерживала весь последний час.
20Он позвонил как тогда, месяц назад, едва я вошла в свою квартиру.
— Что-то случилось? — тревожно спросил он.
— Ты разве не знаешь, что случилось? Ты уезжаешь — вот что случилось, — сквозь слезы сказала я.
— Я испугался. Я подумал, что-нибудь еще…
— Этого тебе мало? — всхлипнула я. — Знаешь французскую пословицу? Разлучаться — это умирать по частям. Ты думаешь, это не больно — умирать по частям? Уж лучше бы сразу…
— Пожалуйста, не плачь, — сказал он.
— Я не плачу, — сказала я.
— Хочешь, я их брошу?
— Они-то здесь при чем? Они любят тебя, пришли проститься… Не порть людям праздник.
— Я приду как только смогу… — сказал он.
«Боже мой, — думала я, — как много можно прожить и пережить всего за один месяц! Целую счастливую жизнь с трагическим концом…»
Я знала, что мы никогда больше не увидимся, что бы он ни говорил и ни думал. Я знала цену командировочным и курортным романам, знала, чем они, как правило, кончаются. Права, права была Татьяна… Все было слишком хорошо, что бы быть настоящим. Хотя и Принц был не поддельным. И влюблен он был по-настоящему. Но он даже сам не понимал, что огонь его чувства раздувает ветерок предстоящей неминуемой разлуки. Это было чем-то вроде острой приправы…
Я чувствовала себя нянечкой с заигравшимся ребенком. Он сидит на стуле и изображает из себя самолет. Он гудит, планирует руками, изображая серебристые крылья, а я стою сзади с ложкой рыбьего жира, который ему пришла пора принимать… Еще минута, и он спустится на землю и будет глотать противный рыбий жир, без которого никак не обойдешься в этой жизни, и со слезами ляжет спать, потому что не доиграл…
Впрочем, может, в своей жизни он обходится без трудностей и огорчений? Тогда это еще хуже, потому что, проснувшись поутру, он увлечется новой игрой… И еще сильнее.
21Он пришел около двенадцати часов, и мы впервые про вели с ним целую ночь. Гера сумел отпроситься у своей жены по случаю отъезда принца. Наверное, его любовница тоже радовалась…
Я не помню, как мы провели эту ночь, как не помню и нашей первой близости. Когда так сильно любишь, подробности исчезают, ведь запоминаешь лишь то, что наблюдаешь хоть немножко, но со стороны. А когда любишь без памяти, душа слишком занята, заполнена другим человеком.
Для меня это, кроме всего, еще была и попытка «надышаться перед смертью». Но не зря же пословица говорит, что перед смертью не надышишься. Ибо… не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Всю ночь я тщетно пыталась это сделать. Но единственное, что у меня осталось, — это его запах на подушке и ощущение его рук на коже…
Никогда прежде не думала, что можно плакать во время любовных ласк…
Почему я так решительно не верила в нашу встречу?
Он должен был уезжать с Белорусского вокзала в девятнадцать часов. Я твердо пообещала ему не приходить на вокзал, чтобы не создавать излишнего напряжения и не подвергать себя дополнительному риску. Ему стоило большого тру да убедить меня в этом. Но меня словно заклинило. Я каждый раз согласно кивала головой на каждый его разумный довод, а когда он умолкал, тихо спрашивала:
— Можно я приду на вокзал? Я только постою в сторонке. Меня никто не заметит в толпе.
Он начинал все сначала.
22Около пяти вечера я позвонила Татьяне и попросила ее поехать со мной на Белорусский вокзал.
— Я тебе там очень нужна? — спросила Татьяна, объяснив что-то в сторону Юрику.
— Если у тебя дела, то извини за беспокойство, обойдусь…
— Какого черта, Маня?! Что, уже и спросить нельзя? У тебя к старости портится характер. Просто мы с Юриком давно хотели посмотреть «Фанфары любви». Я и так вчера с тобой полвечера просидела…
— Я же сказала, что обойдусь.
— Да при чем здесь «обойдусь» — вспылила Татьяна. — Просто я вот что подумала: после того как поезд отойдет, там уже делать совсем нечего будет, так ведь?
— Ну так…
— Вот я и пошлю Юрика за билетами на восемь часов в «Центральный». Мы же успеваем, правильно?
— Не думаю, что у меня будет настроение идти после этого в кино…
— Да ты что, Маня! Это же потрясная немецкая комедия. Там два парня переодеваются в теток, чтобы играть в женском оркестре! Ты хоть отвлечешься немножко…
— Ну хорошо…
— Во сколько выходим?
— Поезд отходит в семь ровно, значит, нам надо быть там в шесть.
— Ты что — совсем уже умом тронулась? Что мы там будем делать целый час?
— Ждать.
— Ни один нормальный человек не приезжает на вокзал раньше чем за полчаса. Он что — примчится заранее занимать места на крыше вагона? У нас сейчас что — гражданская война на дворе? Да и поезд раньше чем за полчаса не подают. Ты что молчишь?
— Если не хочешь — не ходи… — тупо сказала я.
— Ты точно тронутая, — горестно вздохнула Татьяна. — Во сколько выходим?
— Прямо сейчас…
В ответ Татьяна только застонала и заскрежетала зубами.
Мы встретились у ее дома. Она убедила меня пойти на вокзал пешком. Я же намеревалась поймать такси.
— Ты хочешь быть там в половине шестого? — издевательски поинтересовалась Татьяна. — Я знала, что от любви глупеют, но даже и не предполагала, что до такой степени…
23На вокзале мы оказались в четверть седьмого. Разумеется, никто еще и не думал подавать наш (вернее, его) поезд. Мы расположились на площади перед платформами около бюста В. И. Ленина.
Около семи часов отходили сразу несколько поездов, и на площади было много народу. К нам очень скоро привыкли отъезжающие, и какой-то мужик в колючем драповом полупальто попросил нас присмотреть за кучей его перевязанных бельевой веревкой чемоданов, а сам побежал за пивом. Я предупредила его, что мы можем в любой момент отойти, и его вещи сопрут. Он лукаво погрозил нам пальцем с отбитым черным ногтем и сказал:
— Котенок в людях понимает! Котенок знает, кому оставить… — И убежал.
— При чем здесь котенок? — спросила я, вглядываясь в поток идущих к платформам людей.
— А фиг его знает, — пожала плечами Татьяна. — Может, фамилия такая…
Он вернулся быстро с авоськой, полной бутылок «Жигулевского». Одну открытую он на ходу то и дело прикладывал к губам, как пионер горн. Подойдя к нам, он обтер рукавом горлышко бутылки и протянул ее мне.
— Хошь глотнуть?
Я даже попятилась от такого предложения.
Тогда он повернулся к Татьяне.
— А ты, малявка?
— Пошел ты, дядя, со своим пивом… — беззлобно огрызнулась Татьяна.
24Наш поезд подали ровно за полчаса. У меня оборвалось и застучало сердце. Я знала, что у него одиннадцатый вагон.
— Может, пройдем дальше и будем ждать со стороны десятого вагона… Я буду делать вид, что провожаю тебя…
— Ну да, — сказала Татьяна. — А когда поезд тронется, я должна буду вскочить в вагон и махать тебе оттуда ручкой? Мы так не договаривались.
— Тогда мы обе будем махать кому-нибудь из десятого вагона. Кто там чего разберет в суете… Зато «топтуны», если пойдут за ним, то останутся по ту сторону его вагона.
— А ты не так глупа, как кажешься, — сказала Татьяна. Постоянно оглядываясь, мы прошли к десятому вагону, который оказался вагоном-рестораном. Тогда мы прошли в самую голову девятого, потому что пассажиров запускали через переднюю дверь.
— Ну и хорошо, — сказала я. — Он здесь меня не увидит…
Сперва вдалеке показалась тележка с целой горой чемоданов, потом я увидела Принца. Он шел в своем светлом коротком плаще в окружении целой толпы провожающих, среди которых я узнала его преемника, Сержа, Геру и еще парочку друзей, которых видела вчера на проводах в ресторане.
— Не пускай меня к нему, — прошептала я Татьяне.
— Как же! Удержишь тебя, — ворчливо сказала она, намертво вцепляясь в мою руку.
Толпа провожающих Принца остановилась около вагона.
Кто-то из друзей попытался снять с тележки чемодан, но Принц движением руки остановил его. Он что-то сказал носильщику, и тот с видимым удовольствием принялся заносить чемоданы в вагон. Серж достал из портфеля бутылку шампанского и от крутил проволочную оплетку. Шампанское громко хлопнуло, обдав пенной струей проводницу и стенку вагона. Все, включая и проводницу, засмеялись и начали по очереди прикладывать ся к горлышку бутылки. Только проводница отказалась, что вызвало новый взрыв хохота.
Острое чувство тоски и одиночества сдавило мое сердце. Я почувствовала себя выброшенной из этой праздничной настоящей жизни. Глаза мои наполнились слезами. Татьяна, внимательно наблюдающая за мной, протянула мне носовой платок и попыталась развернуть спиной к Принцу. Но не тут-то было… Я не скрываясь смотрела в его сторону.
Он стоял ко мне спиной и все время оглядывался в сторону площади, туда, откуда я могла появиться. Может быть, он и ждал, что я, несмотря на все запреты и клятвы, все-таки приду… А я стояла здесь и смотрела, как улыбаются люди, которые видят его лицо. Гера, очевидно, понял состояние Принца и, оглянувшись, тоже посмотрел в сторону площади.
Подбежала к компании опоздавшая Марина с букетом белых хризантем и с большим фотоаппаратом на груди. Она тут же получила свой глоток шампанского и начала компоноватъ бесформенную толпу провожающих с Принцем посередине. Она развернула группу таким образом, что все оказались лицом к нам.
По команде Марины все замерли с застывшими улыбками, и вдруг улыбка медленно сползла с лица Принца. Он увидел меня и непроизвольно дернулся в мою сторону. И столько в его глазах было тоски, мольбы, вины, что я, завороженная его взглядом, медленно, как лунатичка, шагнула к нему навстречу, даже не замечая, что на моей руке висит Татьяна и отчаянно пытается до меня докричаться.
Я ничего не слышала в этот момент. Я просто шла, не отрываясь от его глаз, боясь оборвать этот взгляд — последнее, что нас связывало…
Где-то на полдороге Татьяна, убедившись в тщетности своих слов и усилий, отцепилась от меня. Марина, заметив через видоискатель аппарата странный взгляд Принца, отняла аппарат от глаз и оглянулась. Провожающие, невольно проследив ее взгляд, все с дружным недоумением уста вились на меня. Принц, высвободившись из чьих-то объятий, тоже медленно и как во сне, почти не касаясь асфальта, двинулся ко мне навстречу.
Мы бесконечно долго сближались, но это было и не столь важно. Мы уже соединились взглядами…
Мы сошлись где-то посередине вагона-ресторана и слились в долгом, мучительном, горьком от слез, нерасторжимом объятии… Он что-то горячо шептал мне в шею, иссушал губами слезы, снимал поцелуями стон с губ…
Не знаю, сколько мы так простояли… Опомнились лишь тогда, когда нас начали силой растаскивать. Меня Татьяна, а его Гера и Серж. Его буквально на руках, как мертвецки пьяного, отнесли к вагону и запихнули в двери, и в ту же секунду поезд тронулся…
Через несколько секунд его вагон, из которого он чуть не вываливался, перевесившись через руку проводницы, на мертво вцепившейся в поручень, проплыл мимо меня. Я не побежала вслед за ним. Мои ноги вросли в платформу. Я словно окаменела…
Последнее, что я помню, — это удивленно-внимательные взгляды «топтунов» которыми они проводили меня, когда Татьяна волокла меня, почти бесчувственную, мимо них по платформе.
Они все-таки пришли проводить Принца. Но мне это было уже все равно. Мне многое с того вечера стало все равно.
Мы с ней до сих пор не понимаем, каким образом Татьяна доперла меня до кинотеатра «Центральный». Вся штука в том, что она сама этого не помнит, потому что мое горячечное, бредовое состояние передалось в какой — то степени и ей.
Верный Юрик нас ждал с билетами у входа.
Я совсем не помню ни содержания этой комедии, ни лиц актеров, ни музыки… В память врезалось лишь одно. Зрители почти непрерывно и очень громко хохотали, и это давало мне возможность плакать, не боясь, что меня услышат…
Должна сказать, что с тех пор я словно разучилась плакать. Изредка подкатывает комок к горлу, и то лишь в случаях умиления. Но я очень быстро с ним справляюсь. Во всех остальных случаях (обида, огорчение, жалость к себе) я злюсь. А когда уж очень припирает жизнь, то просто свирепею. И тогда лучше не подворачиваться мне под руку.
Наверное, в те дни я выплакала все слезы, отпущенные мне на целую жизнь.
25Через десять дней после отъезда Принца мне неожиданно позвонил Гера и сказал, что хорошо бы повидаться… Я сдуру не сообразила, о чем это он, и начала тоскливо объяснять что в последнее время совсем не выхожу из дома, что настроение у меня сейчас совсем не для встреч…
— Ну вот я и попытаюсь вам его исправить… — многозначительно произнес он.
Я хотела было возмутиться таким предательским поведением, но подумала, что раз уж я сама не верю в возвращение Принца и в продолжение всей этой истории, то ему-то сам Бог велел.
— Нет, Гера, спасибо за участие, но как-нибудь в другой раз, позже, когда немножко успокоюсь… А пока все еще очень… — Я замолчала и хотела уже повесить трубку, как он, очевидно, почувствовав это, закричал:
— Минуточку, минуточку! Как же так?! Нам именно сей час нужно встретиться… Как же вы успокоитесь, если мы сегодня не встретимся? Ну в крайнем случае завтра… А потом я всю неделю буду занят. Я же не могу…
И тут по его благородному возмущению я начала догадываться, что он звонит не просто так, чтобы склеить девочку на вечер… Я пригласила его немедленно зайти ко мне.
Гера привез мне письмо от Принца. Я угостила его кофе и не могла дождаться, пока он уйдет. При нем я читать не могла. Наконец он попрощался, я закрыла за ним дверь и распечатала конверт.
Письмо было помечено четырнадцатым октября. Стало быть, он написал его буквально на другой день по приезде. Я это поняла, правда, только на третьем прочтении письма.
Боже мой! Какое это было письмо! Он подробно описал, как мучился в своем купе, которое он, разумеется, занимал один, так как у него было слишком много вещей, как он не сомкнул глаз ни в первую ночь, ни во вторую, уже в Европе… Там были такие слова о любви, что у меня внутри стало тепло, как после стакана водки натощак (такое однажды было со мной), и даже слегка закружилась голова…
Потом шло нечто более существенное. То, что позволило мне глубоко вздохнуть первый раз за последнее время. Он писал о своих планах. О том, что мама сейчас лежит в очень хорошей клинике и есть надежда если не на полное выздоровление, то на то, что положение стабилизируется, и это позволит ему месяца через два снова приехать в СССР, и тогда мы сможем пожениться… Если, конечно, я не буду возражать.
— Я не буду возражать! — прошептала я и начала читать сначала… И еще раз. И еще… И еще… И еще несколько раз до возникновения его голоса, до ощущения его рук на своей коже.
Радость, внезапная надежда, любовь переполнили меня и требовали немедленного выхода. Я позвонила Татьяне и прочитала ей некоторые куски письма по телефону.
— И это все? — подозрительно спросила Татьяна.
— Нет… Там еще много…
— А чего же ты то не читаешь?
— Это я читать не могу, — сказала я и покраснела от удовольствия.
— Да ладно, Маня, мне-то можно. Я же твое второе я. Между прочим, и третье и четвертое тоже…
— Нет, — сказала я, закрывая глаза от счастья, — приходи, сама прочтешь, а я это вслух произнести не могу…
— Может, тогда и мне нельзя читать? — испугалась она.
— Можно, — сказала я. И села за ответное письмо. Но начать я его в тот день не смогла. Слишком много слов стремились из меня вырваться одновременно…
26Письма от него приходили через каждые два-три дня.
Накал страстей в них повышался от письма к письму.
Разумеется, он тоже видел на вокзале своих «топтунов». И даже попрощался с ними, приподняв шляпу и раскланявшись, когда они вышли из своей «Волги». Он хотел было по дарить им что-то, но Гера убедил его не будить лихо, пока оно тихо…
Конечно, они не могли не видеть наших прощальных объятий, и потому Принц в каждом письме спрашивал у меня, не беспокоят ли меня наши общие «друзья»?
Я и сама думала об этом и ждала, что Николай Николаевич как-нибудь проявится, но он молчал. Из этого можно было сделать два вывода. Или он успокоился, или копил информацию и злобу. Надеяться на то, что он не в курсе дела, было нелепо.
Гера начал шутить, что он рассчитывал на легкую дружескую услугу, а это оказалось тяжелой работой, и поэтому пора назначить ему зарплату. Я согласилась и сшила ему две пары модных узеньких брюк. Ширина брючины у официальной пары была двадцать сантиметров, а у другой — он ее называл «кобеляжной» — восемнадцать.
Потом в одном из писем внезапно возникла дата его при езда. Пока приблизительная — «на Рождество». Потом, в следующем письме, конкретная, — 21 декабря.
Я стала считать дни, как считает их отсидевший пятнадцать лет заключенный, когда ему остается всего полтора месяца до выхода на свободу. Моих дней до счастья было 42.
Принц просил меня проконсультироваться у опытных адвокатов, чтобы не было никаких накладок во время его краткосрочного приезда. Он попросил узнать, как можно будет переправить через границу те вещи и книги, с которыми я не захочу расстаться.
Я была рада этим поручениям. Мне нужно было чем-то заняться, чтобы не сидеть и не смотреть на календарь.
27Через «сырную» команду Певца, которую я продолжала обшивать, несмотря на все переживания, я познакомилась с известным в то время адвокатом Иосифом Борисовичем Братманом, специалистом по гражданским и бракоразводным делам.