За это я не могла не выпить.
— На вашем месте я не пренебрегал бы нашей дружбой… — сказал он, неторопливо прожевав лимон. — Вы же окажетесь за границей в полном одиночестве. Тут вас защищает вся наша могучая держава, а там кто вас будет защищать? Муж? Допустим. А если вы разойдетесь? Всякое ведь бывает в жизни… Или с ним, не дай Бог, что-то случится. Он человек рисковый, любит серьезные мужские игры. А если вдруг с лошади упадет и разобьется или во время автогонок… — Он постучал о край стола. — Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не накаркать… И что вы будете там одна делать? К кому пойдете со своими проблемами? В королевский дом? Кому вы там будете нужны? Ведь, женившись на вас, он нарушит существующие правила и автоматически станет для своих родных изгоем. Отрезанным ломтем, так сказать. Смотрите, смотрите, Мария Львовна, как бы вам не пробросаться нашей дружбой. А если вы там горя помыкаете и захотите вернуться? Кто, кроме нас, за вас словечко перед Верховным Советом замолвит? Да и выехать без нашего на то согласия вам будет довольно сложно…
— Что вы от меня хотите? — спросила я, чувствуя, как холодеет все внутри.
— Вы не будете возражать, если я закурю? — вежливо поинтересовался он.
— Вы у себя в кабинете, — пожала плечами я.
— Нет-нет, если вам это будет неприятно, я потерплю, — сказал он.
— Курите, — сказала я. — Все кругом курят. Я привыкла.
— Никогда в жизни, — он поднял палец к потолку, — я не позволил бы себе закурить в присутствии женщины без ее согласия. Это мое кредо!
Он достал из кармана щеголеватый янтарный мундштучок, сделанный в виде маленькой трубочки, вставил в него короткую сигарету «Новую» и с наслаждением затянулся. — Со вчерашнего дня не курил.
— Почему? — спросила я, так как он явно ожидал этого вопроса.
— Мы вчера с друзьями в «Арагви» все-таки слегка перебрали… А с похмелья я не могу курить…
— Зачем же вы столько терпели? — я кивнула на коньяк.
— Ждал, пока вы зачеты в институте сдадите…
— Как трогательно… — усмехнулась я.
Он не поддержал моего ироничного тона.
— На каждой работе надо оставаться прежде всего чело веком. Так нас учит партия, — на полном серьезе ответил он.
— Так все-таки — что же вы от меня хотите?
— Прежде всего чтобы и вы оставались человеком. Настоящим советским человеком, и помнили о Родине, которая вас взрастила и воспитала…
— Я не собираюсь о ней забывать, — сказала я. Улыбка сама по себе сползла с моего лица.
— Вот и хорошо, — оживился он. — Значит, мы договоримся. — О чем?
— О дружбе, только о дружбе, — лучезарно улыбнулся Кирилл Львович.
— Но как же мы будем дружить? Я буду там, а вы здесь…
— Что мне всегда в вас нравилось — это ваш острый живой ум. Вы сразу ухватили быка за рога. — Он даже прищелкнул пальцами от удовольствия. — Конечно, расстояние — это будет самая большая проблема в наших отношениях. Когда вы здесь, то чего проще — сняли трубочку, и вот он я, а там это будет проблема. Большая. Но решаемая. Когда дружба настоящая, то для нее не существует расстояний… Вы же по себе знаете. И потом «на все есть манера», как говаривал Грушницкий в «Герое нашего времени». Вы должны быть уверены только в одном — я всегда найду способ пере дать вам дружеский привет. К примеру, вам позвонит или к вам подойдет человек и буквально так и скажет: «Вам привет от Кирилла Львовича». И вы будете знать, что перед вами друг, которому можно полностью довериться.
— И что я должна буду сделать для вашего друга? — безрадостно спросила я.
— Для вашего, для вашего, — поправил меня Кирилл Львович. — И ничего специального делать вам не придется. Ответите на пару-тройку вопросов, и все… Уверяю вас, переползать на животе границу, воровать чертежи секретного оружия, соблазнять адмиралов от вас никто не потребует. Это все книжная романтика. Работа настоящего разведчика скучна и рутинна…
Кровь бросилась мне в лицо. Я поднялась и, задыхаясь от волнения, чужим, сдавленным голосом просипела:
— За любимым человеком я шпионить не стану!
— Да что с вами, Мария Львовна?! — испуганно вскочил со своего места Кирилл Львович и замахал руками, отгоняя от меня сигаретный дым. — Что вы такое говорите? Да садитесь вы, садитесь!
Он, перегнувшись через столик, взял меня за плечи и чуть ли не силой усадил на стул.
— О каком таком шпионстве может идти речь, если люди для этого готовятся десятилетиями? Надо же, чего надумали… — недовольно проворчал он. — Кто бы вам мог такое доверить? Просто нас могут интересовать ответы на некоторые вопросы. Уверяю вас, они не будут касаться вашего мужа. И даже его семьи они не будут касаться. Больше того — если вы заведете себе там подругу, то будете обсуждать с ней эти вопросы с утра до вечера по телефону или при встрече. Вас будут интересовать обычные светские сплетни. Не те, что просачиваются в светскую хронику, а те, которые передаются из уст в уста. Кто с кем сошелся? Кто разошелся? Кто влез в долги? Кто приобрел виллу на Капри? Кому жена не верна? Кто спит с дворецким, а кто с женой родного начальника. Кто любит охоту, а кто рыбалку? Притом вам специально ничем не придется интересоваться. Вы будете купаться в этой информации. Вам нужно будет только вспомнить. И рассказать…
— Нет, — прошептала я.
— Что значит «нет»? — нахмурился Кирилл Львович. — Что нет? Вы не хотите замуж? Не хотите уехать со своим мужем? Не хотите с ним жить? Вы не любите свою Родину? Вы отказываетесь помогать органам государственной безопасности? Что именно означает ваше нет? Или все сразу?
«Все пропало, панически подумала я, из-под такого мне не вывернуться. Он раздавит, как асфальтовый каток, и даже не остановится, чтобы поглядеть, что от меня осталось…»
— Нет, — сказала я, — мне с этим не справиться.
— А с чем же тут справляться? — искренне удивился Кирилл Львович.
— Я страшная путанница. И потом с памятью у меня неважно. Я не помню ни одного анекдота. А что если я напутаю что-нибудь, а из-за этого провалится целая операция?
— Да никакой операции на вашей информации мы строить не собираемся. Просто нам интересно, чем дышит так называемое высшее общество. Какие там настроения. И потом, мы же не с одной вами дружим. У нас всегда найдется способ проверить вашу информацию… И вот еще что… — Он слег ка замялся и в задумчивости поскреб подбородок. — Вы можете легкомысленно подумать про себя: вот пристал. Соглашусь я, чтоб отвязался, а там дальше видно будет… Где, мол, Кура, а где гора? Можно будет и отпереться. Мол, я — не я и хата не моя. Так вот. Любить Родину мы вас заставить не можем, но если вы ее любите и согласны нам помогать, то мы составим с вами стандартную бумажку, где вы черным по белому напишете, что я, такая-то и такая-то, согласна добро вольно сотрудничать с органами государственной безопасности. И подпишетесь. И в случае чего (о чем я даже и думать не хочу) ваш муж, его родственники и друзья ознакомятся с этой бумажкой. Если же все будет хорошо, в чем я почти уверен, то эту бумажку никто в целом мире не увидит. Это я вам гарантирую. Если же я в вас крупно ошибаюсь и вы не любите свою великую Родину, то, согласитесь, и Родине вас любить не за что.
— Я могу немного подумать, или нужно сегодня подписывать?
— Конечно, можете подумать! — радостно воскликнул Кирилл Львович. — Такие решения с бухты-барахты не принимают. А как надумаете, так сразу и позвоните вот по этому телефону.
Он оторвал от маленького блокнотика листик и записал номер телефона.
— Это не мой номер, но мне сразу передадут. Вы скажите, что хотели бы повидать Кирилла Львовича, и я с вами сам свяжусь.
Я поднялась.
— А посошок на дорожку? — весело спросил Кирилл Львович и схватился за бутылку. Я согласно кивнула, он подлил мне и вылил остатки себе. Если до этого я едва пригубливала, то тут выпила коньяк одним духом.
В тот же вечер я позвонила Николаю Николаевичу и рассказала ему все.
— Что за самодеятельность! — пробурчал он в трубку. Каждый в свою дуду дудит, не то что раньше… Не нужно ничего этого… Как, ты говоришь, его зовут?
— Кирилл Львович.
— Такой коротко стриженный, энергичный, на комсомольского вождя похож?
— Точно, — сказала я.
— Забудь о нем, — сказал Николай Николаевич.
Больше Кирилл Львович меня не беспокоил, и я вздохнула с облегчением. Я не знала, что из этих двух зол Николай Николаевич большее.
32Неожиданно оказалось, что ожидание и воздержание полезны для девушки. За этот год я много чего успела. Во-первых, закончила институт на одни пятерки. Пустячок, а приятно. Во-вторых, закончила шоферские курсы и получила права, В-третьих, много работала и собрала деньги на «Волгу». Правда, пришлось подзанять немного. Я бы с удовольствием купила «Москвич», — это было гораздо легче, — но когда я представляла себе, как из маленькой машинки вылезает этакая бабища, то понимала, что это совершенно невозможно. Я вынуждена была купить «Волгу».
Это была на самом деле вынужденная покупка. Вдруг стало ясно, что Ильф и Петров были абсолютно правы, когда сказали, что машина не роскошь, а средство передвижения. А для меня, пожалуй, единственное…
Раньше я как-то меньше ездила. Больше ходила пешком.
Жила в центре — все рядом. Но с каждым годом Москва все больше расползалась по окраинам, и там, хочешь ты или не хочешь, находились какие-то дела. А ездить в общественном транспорте лично для меня особенно в часы пик становилось все труднее и труднее. Летом это было просто мучение…
Шел пятьдесят девятый год — начало «оттепели». Народ потихонечку распрямлялся, поднимал голову. Мужики, особенно дурные, осмелели до такой степени, что нельзя было войти в автобус, чтобы к тебе тут же не пристроился кто-нибудь сзади или сбоку… И через секунду слышишь, засопел в сторону. И морда при этом самая индифферентная, а через минуту чувствуешь, как там внизу зашевелился его зверек. Зазеваешься, схватишься за поручень ниже положенного и тут же тебе в руку чуть ли не вкладывают прибор, который уже не мягче самого поручня. Или притиснут тебя к сиденью, а там уже на поручне чья-то волосатая рука, в которую ты упираешься самым лобком и деваться при этом тебе совершенно некуда. Выгибаешься самым неестественным образом, чудом отодвигаешься, но потом, после поездки в такой нелепой позе, спина отваливается. А стоит сесть в метро или в автобусе на заднем сиденье, как тут же между твоих колен норовит просунуться чья-то твердая, костлявая нога в заношенной брючине… Правда, со мной у них, как правило, этот номер не проходит, — кишка тонка, но пытаются регулярно. Вернее, пытались, пока я ездила в метро и в автобусах.
Однажды вошел тип с женой и дочкой. И, естественно, «совершенно случайно» оказался напротив меня. Дело было зимой, и он, нависнув надо мной и как бы занавесив мои ноги полами своего широкого пальто, попытался было просунуть свою коленку между моими. Но не тут-то было! Я уже не раз говорила о том, что бедра у меня очень сильные. Он попытался еще раз… Не выходит! Точнее, не входит колен ка… Он снова предпринимает попытку. Настроение у меня было в тот день хорошее и в голове блеснула игривая мыслишка. Дай-ка, думаю, проучу наглеца. И чуть-чуть, словно поддаваясь его желанию, расставила ноги. Он просунул меж ними половинку коленки и не успокаивается, негодник, прет дальше. Я закрыла глаза, вроде как сплю или, что для него еще заманчивее, делаю вид, что сплю, и постепенно, якобы непроизвольно, а может быть, и со сладострастным умыслом, еще больше раздвигаю ноги. Сквозь опущенные ресницы вижу, что лицо его поворачивается в сторону, каменеет и покрывается красными пятнами. Он, якобы вынужденно, якобы подчиняясь давлению толпы и даже досадливо скривив при этом рот, еще больше наклоняется надо мной и тем самым еще больше закрывает мои ноги полами своего пальто. А коленка вместе с тем уже нетерпеливо, уже уверенно пробирается чуть ли не к самой моей промежности… Я немножко сдавливаю его ногу и в ответ получаю еще толчок вперед. Я еще уже с явной страстью сдавливаю, и лицо его полностью багровеет. Наверное, он ощутил тепло моих бедер. Я чуть-чуть расслабляю и еще слегка раздвигаю ноги, как бы приглашая его пробираться поглубже, что он незамедлительно и делает. Слышу, как жена его зовет:
— Павлик, мы на следующей выходим.
— Я знаю… — треснутым голосом отвечает Павлик и на верняка рассчитывает продраться к выходу, который совсем недалеко, в самый последний момент, до самого конца испив это неожиданное приключение.
А я между тем мягко и ритмично сжимаю его ногу, приведя его тем самым в состояние полного забвения.
Автобус остановился, он дернулся было, чтоб выскочить на улицу вслед за своей законной, но не тут-то было. Я сжала его как клещами. Он дернулся посильнее — ничего не получается… А народ за его спиной выходит, и жена снизу видит, что он может уже спокойно сойти, но почему-то этого не делает. Я при этом глаз не открываю. Наблюдаю всю эту замечательную картину сквозь полусомкнутые веки…
Павлик в панике начинает дергаться всерьез, но вырваться из капкана не может. Жена снизу кричит:
— Павлик, Павлик!
А у Павлика внезапно пот по вискам потек… Люди на него начинают поглядывать с любопытством, а он ничего не может сделать и сказать что-нибудь боится… Они все, кроме сумасшедших, конечно, в такие моменты очень трусливы, и это особенно в них противно.
Автобус закрывает двери и трогается. Кондукторша объявляет следующую остановку. Мой тайный поклонник, очевидно, убедившись, что это бесполезно, дергаться пере стает. Когда мы отъезжаем метров на двести, я разжимаю ноги, и мой страдалец пулей отскакивает от меня. Я открываю глаза, демонстративно поправляю юбку и больше не сдерживаю улыбки. Двое молодых ребят, по виду студенты, понимают суть происходящего и начинают дико ржать. Лицо страдальца, который не может отойти от задней двери, потому что к передней опять не пробиться, из багрового становится бурым. И в довершение всего, выпрыгивая из автобуса на следующей остановке, он, поскользнувшись, падает…
Но шутить подобным образом не всегда есть настроение, и поэтому подобные тайные домогательства чаще всего вызывают гадливое чувство.
А уж о «случайных» прикосновениях рукой к заднице или к бедру, или плечом к груди я и не говорю. Это происходит почти ежеминутно. На такие невинные посягательства способны почти все мужики… Это у них приравнивается к заинтересованному взгляду, которым они провожают каждую попку.
Я понимаю, что мои чересчур явные выпуклости притягивают их как магнитом, понимаю, что по большому счету это все равно знаки внимания, пусть даже не от самых воспитанных и сдержанных мужчин, я готова понять, что половина из них не получают никаких любовных радостей от своих измученных жизнью жен, но все равно неприятно.
33С покупкой машины все эти проблемы исчезли, но появились новые. В первый же месяц я умудрилась два раза побить свою «Волгу». Один раз при парковке. Потери были небольшие. А в другой раз задумалась, не успела затормозить на красном свете и «поцеловалась» со старым «виллисом» еще армейских времен. И что интересно — «виллису» ничего, а мне пришлось менять правое крыло и фару. Потом возникла проблема — где ставить машину. Прямо перед домом было неудобно, так как рядом было здание ТАСС и днем стоянка для служебных машин протягивалась до нашего дома.
Конечно, щелку для моей «Волги» там можно было найти, но вот попасть в нее было гораздо труднее… После первой неудачи мне пришлось от этого отказаться.
Выход нашелся неожиданно. Увидев однажды, как я мучаюсь, мама Лехи Екатерина Михайловна предложила ставить машину во дворе под их окнами, около гаража дяди Кости, в котором он держит свой бессмертный «бьюик». Места там много и под присмотром будет. Я тут же так и сделала…
Екатерина Михайловна пригласила меня домой. С волнением я поднялась по открытой лестнице, где каждая истертая белокаменная ступенька была мне хорошо знакома на ощупь. Сколько раз мы с Лешей скалывали с них лед. Он старым зазубренным топором, а я железной лопаткой. Крупные куски льда сбрасывали прямо на землю, а мелкую крошку я сгребала варежкой.
Пока Екатерина Михайловна ставила чай на кухне, я огляделась и вздохнула с облегчением. Никаких признаков бедности и тяжкого существования, вопреки своим тайным опасениям, я там не увидела. Даже наоборот — стоял большой телевизор, современный холодильник «Юрюзань» (раньше холодильники держали в основном в комнатах, так как жили в коммунальных квартирах), обновилась мебель — появился полированный румынский буфет с резными дверцами и инкрустациями. В комнате было стерильно чисто и очень правильно, как это обычно бывает у аккуратных одиноких людей.
На стенах висели большие рамки, каждая из которых была заполнена десятком разных фотографий. Тут была вся история жизни Екатерины Михайловны — ее многочисленные родственники, друзья по работе. Несколько вырезок из газет. На одной Екатерина Михайловна была снята в своем рабочем коллективе на фоне переходящего Красного Знамени. На других одна. На рабочем месте около вальцовочно-брошюровальной машины, на другой в кабинете, на третьей на какой-то представительной трибуне на фоне размытого президиума.
Меня поразило то, что в этих рамках не было ни одной Лешиной фотографии. Похоже, он был начисто вычеркнут из ее жизни…
Мы пили чай с покупными пирожными, и Екатерина Михайловна сетовала на то, что совершенно нет времени что-нибудь испечь. Она вскользь упомянула, что за это время стала сперва начальником брошюровочного цеха, а теперь вот освобожденный председатель месткома.
Она подробно расспрашивала о моей жизни. Но что я ей могла рассказать? Только внешнюю сторону. То, что побывала неудачно замужем, что закончила институт, теперь изредка подрабатываю переводчиком, а живу в основном с того, что шью по патенту. Мы договорились, что она как-нибудь зайдет ко мне, чтобы пошить официально — выходной костюм, а то на ее фигуру готовый подобрать трудно, а в ателье только материал испортят, да и времени туда ходить нет. А тут по соседству можно забежать вечерком, после работы…