— Долго ты еще будешь трещать? — перебил ее дед, до сей поры молчавший.
— Тоже мне! — отозвалась Дета и гордо вскинула голову. — Вы тут делаете вид, будто я вам самые обыкновенные вещи рассказываю. А я вам доложу, что в Преттигау нет человека, который не благодарил бы небо, когда я ему сообщала ту новость, что сообщила вам.
— Да сообщай ты свою новость кому угодно, только я о ней ничего знать не желаю, — сухо произнес дед.
Тут Дета взвилась:
— Ну, ежели таково ваше слово, дядя, то я вам скажу, что я про это думаю. Девчонке уже восемь лет, она ничего не знает и не умеет, а вы не желаете ее чему-то учить. Не пускаете ее ни в школу, ни в церковь, мне в Деревеньке всё сказали, а ведь она мне не чужая, это единственный ребенок моей родной сестры. И я за нее в ответе. И уж коли девчонке привалило такое счастье, то мешать тут может только человек, которому до нее вовсе нет дела и который никому на свете добра не желает. Но я вам, дядя, заявляю: я не сдамся, и люди, они тоже все на моей стороне. Да в Деревеньке нет человека, который меня не поддержит, особливо против вас. А ежели вам охота иметь дело с судом, то советую прежде хорошенько подумать, дядя. Тут много чего может всплыть такого, о чем вам слышать не больно-то хочется, потому как кто один раз с судом дело имел, знает, что тут ох как много может выйти на свет Божий.
— Молчать! — загремел старик, и глаза его вспыхнули огнем: — Можешь забирать ее в город и вконец там испортить! Только никогда не показывайся с ней мне на глаза! Не желаю я видеть ее в шляпе с пером и с такими разговорами, какие ты нынче вела!
И старик большими шагами вышел за дверь.
— Ты разозлила дедушку, — сказала Хайди, смерив свою тетку не слишком дружелюбным взглядом.
— Беда невелика, он еще подобреет, — заметила тетка. — Давай, Хайди, собирайся! Где твои платья?
— Я не пойду, — отрезала Хайди.
— Что? Что ты сказала? — закричала было Дета, но тут же сменила тон и продолжала с ласковостью, сквозь которую, однако, проглядывала злость. — Давай, давай, идем, ты просто не понимаешь, как тебе будет там хорошо! Ты даже и вообразить себе не можешь.
Она подошла к шкафу, вынула оттуда вещи Хайди и связала в узел.
— Ну вот, теперь можем идти, надень свою шляпку, вид у нее неважный, но пока это большой роли не играет, надевай и пошли скорее!
— Я не пойду, — повторила Хайди.
— Не будь такой упрямой дурой, ты же не коза, вот уж точно, с кем поведешься… Да пойми ты, дурья башка, сейчас дедушка злющий, просто беда, ты же сама слыхала, как он сказал, чтобы мы ему на глаза не попадались. Он хочет, чтобы ты ушла со мной, и не надо его еще пуще злить. Ты же не знаешь, какая красота во Франкфурте, сколько всего ты там увидишь, ну а ежели тебе там не понравится, что ж, вернешься обратно, может, дедушка до тех пор подобреет.
— А можно мне сразу, прямо сегодня, вернуться обратно, не сходя с места? — спросила Хайди.
— Ах, что ты несешь! Давай, пошли скорее! Я же тебе говорю, если захочешь, вернешься. Сейчас мы пойдем с тобой в Майенфельд, а завтра утречком сядем в поезд. И вернуться ты тоже сможешь на поезде. Он летит как птица.
Тетка Дета взяла узелок с платьем, схватила Хайди за руку, и они пошли вниз.
Поскольку ранней весной коз еще не выгоняют на пастбище, Петер ходил в школу, или, по крайней мере, должен был ходить. Но он то и дело устраивал себе каникулы на денек-другой, полагая, что ходить туда незачем. Читать ему нужды не было, поэтому куда полезнее пошататься по округе, поискать добрую хворостину, которая скоро ему понадобится. В тот день он бродил неподалеку от своего дома. Успех его блужданий был налицо — он волок за собой огромную связку лещиновых прутьев. Внезапно он остановился, с удивлением глядя на идущих ему навстречу Дету и Хайди. Когда они поравнялись с ним, он спросил:
— Ты куда?
— Мне надо ненадолго с тетей съездить во Франкфурт, — отвечала Хайди, — но сперва я хочу заглянуть к бабушке, она меня ждет.
— Нет, нет, даже и не мечтай, уже и так слишком поздно, — поспешно сказала Дета, крепко держа девочку за руку. Хайди пыталась вырваться. — Потом зайдешь, на обратном пути, когда вернешься!
И она потянула девочку за собой, все так же крепко сжимая ее руку. Дета боялась, что в лачуге Петера девочка вспомнит, как ей не хочется отсюда уходить, и бабушка будет ей вторить.
Петер бегом вбежал в дом и так плюхнул на стол свою вязанку, что все вокруг задрожало, а бабушка с перепугу бросила прялку и с громким воплем вскочила на ноги. Петер с трудом переводил дух.
— Что такое? Что стряслось? — кричала бабушка, а мать поднялась из-за стола и с присущим ей самообладанием спросила:
— Петер, что с тобой, почему ты так ведешь себя?
— Потому что она забрала Хайди с собой, — объяснил Петер.
— Кто? Кто? Куда? Петер, куда? — лепетала бабушка в испуге. Однако она быстро сообразила, о ком речь, так как дочка недавно сказала ей, что встретила Дету, идущую наверх, к Горному Дяде.
Вся дрожа от волнения, старушка распахнула окно и закричала:
— Дета! Дета! Умоляю тебя, не уводи от нас девочку! Не забирай у нас Хайди!
Обе путницы услышали ее крик, и Дета, похоже, поняла, что кричала старуха, потому что она еще крепче сжала руку племянницы и припустилась бегом. Хайди упиралась:
— Подожди! Меня бабушка зовет! Я хочу к ней!
Но Дета именно этого и боялась. Она принялась успокаивать Хайди и втолковывать ей, что им надо очень-очень торопиться, чтобы утром вовремя сесть на поезд. Вот тогда Хайди увидит, как ей понравится во Франкфурте, и ей уже не захочется оттуда уезжать. Ну а если она все же захочет вернуться домой, то сможет сразу уехать, а заодно привезти бабушке какой-нибудь гостинец, чтобы порадовать старушку. Это Хайди понравилось. И она шла уже не противясь.
— А что же я привезу бабушке? — спросила она немного погодя.
— Что-нибудь хорошее, вкусненькое, например, мягкую белую булку, бабушке она понравится, она ведь даже черствого черного хлеба не всякий день вволю ест.
— Да, она всегда отдает его Петеру и говорит: «Он мне не по зубам». Сколько раз я это видела, — согласилась Хайди. — Пойдем же скорее, Дета, может, мы еще сегодня поспеем во Франкфурт, чтобы скорее привезти бабушке булку.
И Хайди припустилась бежать, да так, что тетка с узелком в руке едва за ней поспевала. Она обрадовалась, что девочка так бежит, к тому же показались первые домики Деревеньки, а там снова начнутся разговоры и пересуды, которые могут настроить Хайди на прежний лад. И потому они пронеслись по деревне не останавливаясь, и весь деревенский люд видел, как девочка мчится впереди и что есть сил тянет за собой тетку. Выходит, Дета так спешит только ради ребенка. И Дета на все крики и вопросы на бегу отвечала:
— Сами видите, я не могу задержаться, девчонка так спешит, а нам еще далеко идти.
— Ты ее с собой заберешь?
— Это она от Горного Дяди так улепетывает?
— Просто чудо, что она вообще еще жива!
— Да смотри, какая румяная!
Эти слова долетали со всех сторон, и Дета радовалась, что не надо останавливаться, отвечать на вопросы. А Хайди только стремилась вперед, ни слова не говоря.
С этого дня Горный Дядя, если ему случалось спуститься в Деревеньку, еще больше обычного супил брови. Он ни с кем не здоровался, идя по деревне с заплечными носилками для сыра, со здоровенной палкой в руке, сдвинув косматые брови. Вид у него был устрашающий, и женщины говорили маленьким детям:
— Смотри не попадайся на дороге Горному Дяде, а то он тебя пришибет!
Старик не водился ни с кем в Деревеньке, он просто проходил через нее и спускался в долину, где продавал свой сыр и пополнял запасы хлеба и вяленого мяса. В Деревеньке за его спиной люди сбивались в кучки и перемывали ему кости. Каждый знал о нем что-то свое. Говорили, что он теперь еще страшнее прежнего, ни на кого не глядит и не здоровается ни с кем. Все сходились в одном — просто счастье, что ребенка у него отобрали, вся деревня видела, как девчонка от него улепетывала, словно боялась, что старик за ней гонится, чтобы вернуть. Только слепая бабушка Петера неизменно защищала Горного Дядю, и, когда кто-нибудь из женщин захаживал к ней, чтобы отдать ей шерсть или забрать готовую пряжу, она всякий раз рассказывала, как заботливо, по-доброму обходился с внучкой Горный Дядя и что он сделал для них с Бригиттой, как бродил с инструментами вокруг дома, который без его попечения давно бы уже развалился. Таким образом, эти вести тоже доходили до Деревеньки, но большинство из тех, кто их слышал, говорили, что бабушка попросту выжила из ума. Она-де ничего уже не соображает, плохо слышит, а не видит и вовсе ничего.
Горный Дядя никогда больше не появлялся возле хижины Козьего Петера. Славу Богу, он успел починить да подлатать хижину, потому что, кроме него, некому было это сделать. А слепая бабушка вновь проводила дни в тяжких вздохах, и не было дня, чтобы она ни причитала:
Горный Дядя никогда больше не появлялся возле хижины Козьего Петера. Славу Богу, он успел починить да подлатать хижину, потому что, кроме него, некому было это сделать. А слепая бабушка вновь проводила дни в тяжких вздохах, и не было дня, чтобы она ни причитала:
— Ах, вместе с этой девонькой всю радость у нас забрали. И дни теперь такие пустые! Хоть бы мне еще разок услыхать Хайди, покуда я не померла!
Глава VI. НОВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Во франкфуртском доме господина Зеземанна его больная дочка Клара сидела в кресле на колесиках. Она проводила в этом удобном кресле весь день, и ее перевозили из одной комнаты в другую. Сейчас она сидела в так называемой классной комнате, расположенной рядом с большой столовой. Классная комната тоже была очень просторной, и множество самых разных вещей придавали ей жилой и уютный вид. Здесь приятно было задержаться. При взгляде на большой красивый книжный шкаф со стеклянными дверцами сразу было понятно, откуда происходит название комнаты. Здесь больная девочка каждый день брала уроки.
У Клары было бледное узкое личико с мягкими голубыми глазами, которые сейчас были устремлены на стенные часы. Казалось, сегодня время тянется медленнее, чем обычно. Клара, которую нельзя было назвать нетерпеливой, сейчас с явным нетерпением в голосе спрашивала:
— Все еще рано, фройляйн Роттенмайер?
Фройляйн Роттенмайер очень прямо сидела у маленького письменного стола и вышивала. Казалось, она окутана какой-то тайной. А высокий воротник и короткая пелеринка придавали ей торжественности. Это еще больше подчеркивала ее высокая прическа. С тех пор как умерла хозяйка дома, фройляйн Роттенмайер вот уже несколько лет жила в доме господина Зеземанна, вела хозяйство и надзирала за прислугой. Господин Зеземанн частенько бывал в отъезде и препоручал весь дом фройляйн Роттенмайер. Он ставил только одно условие: чтобы ничего в доме не делалось вопреки его дочурке. Ее желания — закон.
В то время как Клара с явным нетерпением второй раз спрашивала у домоправительницы, не пора ли появиться долгожданным гостям, Дета, держа Хайди за руку, уже стояла у дверей дома. Она спросила кучера Иоганна, только что слезшего с козел, можно ли в такой час беспокоить фройляйн Роттенмайер.
— Это не моего ума дело, — отвечал Иоганн, — позвоните, Себастиан вам откроет.
Дета позвонила, и вскоре ей открыл лакей в ливрее с большими круглыми пуговицами. Глаза у него тоже были большие и круглые.
— Я хотела спросить, могу ли я в такой час побеспокоить фройляйн Роттенмайер? — опять сказала Дета.
— Это не моего ума дело, — отвечал лакей. — Позвоните вот в этот звонок, и к вам спустится горничная Тинетта, — сказал Себастиан и без всяких объяснений исчез.
Дета снова позвонила. На лестнице появилась горничная Тинетта в ослепительно белой наколке на голове и с насмешливым выражением лица.
— В чем дело? — спросила она сверху.
Дета в третий раз задала свой вопрос. Тинетта ушла, но вскоре опять появилась и крикнула сверху:
— Вас ждут!
Дета с Хайди поднялись по лестнице и пошли вслед за Тинетгой в классную комнату.
Дета вежливо остановилась в дверях, все еще держа Хайди за руку. Мало ли что может взбрести в голову такой девчонке в господском доме.
Фройляйн Роттенмайер медленно поднялась со стула и подошла к Хайди, чтобы получше рассмотреть будущую компаньонку больной девочки. Внешний вид малышки, казалось, не слишком ее обнадежил. Хайди была в простеньком платьице из бумазеи и в старой соломенной шляпке. Она простодушно озиралась вокруг и с нескрываемым изумлением смотрела на высокую, как башня, прическу домоправительницы.
— Как тебя зовут? — спросила фройляйн Роттенмайер после того, как довольно долго смотрела прямо в глаза девочки, а та храбро не отводила взгляда.
— Хайди, — звонким голосом ответила девочка.
— Как ты сказала? Как тебя зовут? Да это, похоже, не христианское имя, ты, видимо, некрещеная?
Немного помолчав, фройляйн Роттенмайер вновь приступила к допросу.
— Какое имя тебе дали при крещении?
— А я уже не помню, — отвечала Хайди.
— Вот это ответ! — дама возмущенно покачала головой. — Дета, эта девочка просто глупа или она изволит шутить?
— С вашего позволения, мадам, я все скажу за нее, она очень уж неопытная в жизни, — затараторила Дета, а сама украдкой больно ткнула Хайди в бок за неподобающий ответ. — Она вовсе не глупа и, Боже упаси, конечно же, не шутит, просто она что думает, то и говорит.
Нынче она первый раз в господском доме и хорошим манерам не обучена. Но она послушная и, ежели мадам будет столь снисходительна, очень способная к учению. А крестили ее Адельхайдой, как и ее мать, мою покойную сестру.
— Ну что ж, это имя по крайней мере можно произносить, — сказала фройляйн Роттенмайер. — Однако, фройляйн Дета, я все-таки должна вам заметить, что девочка для своего возраста кажется достаточно странной. Я ведь вам говорила, что компаньонка для фройляйн Клары должна быть ей ровесницей, дабы они могли вместе учиться и вообще все делать вместе. Фройляйн Кларе уже двенадцать лет, а сколько лет этой девочке?
— С вашего позволения, — опять начала Дета, — я, сказать по правде, уже запамятовала, сколько ей годков. Она и впрямь маленько моложе барышни, но ненамного, а точно я сказать не могу. Ну уж десять-то годков ей есть, а может, и побольше.
— Мне восемь лет, дедушка говорил, — заявила Хайди.
Тетка опять ткнула ее в бок, но Хайди не поняла почему и нимало не смутилась.
— Что? Только восемь лет? — вознегодовала фройляйн Роттенмайер. — Четыре года разницы! И что с ней прикажете делать? Чему ты училась, девочка? По каким книгам?
— Ни по каким, — отвечала Хайди.
— Что? А как же ты научилась читать?
— А я не научилась, и Петер тоже, — сообщила Хайди.
— Боже милостивый! Ты даже читать не умеешь? Неужели ты и вправду читать не умеешь? — в ужасе воскликнула фройляйн Роттенмайер. — Но как это может быть? Чему же ты училась?
— Ничему, — честно призналась Хайди.
— Фройляйн Дета, — сказала домоправительница через несколько минут, в течение которых она собиралась с мыслями, — все это противоречит нашей договоренности. Как вы могли привести сюда этого ребенка?
Но Дета не позволила себя так быстро запугать и смело ответила:
— С вашего позволения, мадам, я думала, что именно такая девочка вам и нужна. Мадам говорила мне, какой она должна быть. Совсем особенной, не как все другие дети, вот мне и пришлось взять эту малышку, потому как дети побольше у нас совсем обыкновенные. По моему разумению, она вам как раз подойдет. А теперь мне пора идти, моя госпожа, поди, уже заждалась. Если мадам позволит, я вскоре еще зайду поглядеть, как ей тут живется.
Сделав книксен, Дета шмыгнула за дверь и бегом сбежала с лестницы. Фройляйн Роттенмайер чуть помедлила в раздумье, а затем бросилась вслед за Детой. Она вдруг сообразила, что ей необходимо обсудить с теткой девочки кучу важных вещей, если ребенок и впрямь у них останется. А это уже случилось. От домоправительницы не ускользнуло, что тетка была твердо намерена оставить племянницу здесь.
Хайди по-прежнему стояла у двери. А Клара все это время внимательно к ней приглядывалась, сидя в своем кресле. Потом она поманила девочку к себе:
— Подойди сюда!
Хайди подошла к креслу.
— Как тебе больше нравится, чтобы тебя называли: Хайди или Адельхайдой?
— Меня зовут Хайди, и больше никак.
— Значит, я буду звать тебя Хайди, — сказала Клара, — по-моему, это имя тебе очень подходит, хотя я прежде никогда такого не слышала, да я и детей, похожих на тебя, тоже никогда не видела. У тебя всегда были такие короткие курчавые волосы?
— По-моему, да, — ответила Хайди.
— Ты рада, что приехала во Франкфурт? — продолжала спрашивать Клара.
— Нет, но завтра я все равно вернусь обратно и привезу бабушке белую булку, — доложила Хайди.
— Какая ты смешная! — воскликнула Клара. — Тебя ведь привезли во Франкфурт для того, чтобы ты осталась со мной и чтобы мы вместе учились. А это, кажется, будет очень весело, ты ведь даже читать не умеешь. По крайней мере, на уроках теперь будет повеселее. Хоть что-то новенькое. А то эти уроки — такая скучища, утро тянется бесконечно. Вот ты сама увидишь, каждое утро ровно в десять является господин кандидат и начинаются уроки, до двух часов. Это так долго! Даже сам господин кандидат иногда подносит книгу к самому лицу, как будто он вдруг стал ужасно близоруким, а это он просто зевает, прикрывшись книгой. А фройляйн Роттенмайер время от времени достает свой большущий носовой платок и прикрывает им лицо с таким видом, словно она глубоко захвачена темой урока, а на самом деле она тоже зевает. Тогда и на меня нападает зевота, но мне приходится с ней бороться, потому что если я хоть разочек зевну, фройляйн Роттенмайер тотчас же принесет рыбий жир и скажет, что у меня опять слабость. А хуже рыбьего жира ничего на свете нет, поэтому лучше зевоту скрывать. Но теперь мне уже не будет так скучно, я буду слушать, как ты учишься читать.