Синяя веранда (сборник) - Елена Вернер 10 стр.


В рассветной мгле над кладбищем вставало солнце. Утренняя промозглая дрожь терзала сонное тело. Артем фотографировал – не по работе, а для души, то и дело подходя к Ларе и демонстрируя на дисплее камеры очередной кадр: туман, пронизанный косым солнечным лучом, севшая на крест птица, черная метелка конского щавеля в искристых каплях росы.

Лара оставила фотографа наедине с его восторгом и решила пройтись, чтобы согреться. Дорога была только одна, от павильона к кресту и обратно. Повсюду была разлита тишина. Изредка по дороге, отсюда не видной, громыхал грузовик, и все снова смолкало.

Девушка шла по дорожке и вдруг поймала себя на том, что читает имена. По обеим сторонам стояли невысокие серые плиты с выбитыми на них именами. Это были те, кого удалось опознать, когда перезахоранивали останки. Имена, которые удалось вырвать из цепких лап забвения, и даты жизни.

Страшно ей не было. И злобы никакой она тоже не чувствовала, одну горечь. Лара увеличила темп, дошагала до креста. Вернулась к павильону и повернула обратно. И опять потянулись перед ней имена. Даже перейдя на бег, она все равно успевала выхватить из потока темных символов латиницы имена и фамилии. И снова – дата, дата, дата.

Туман отступал к краям поля, кое-где уже проглядывали сквозь молочную завесу ровные столбики забора. У креста Лара замерла. А перед ней, за ней, под ней лежали люди, мертвые немцы, и она явственно почувствовала их молчаливое внимание.

– Ну здравствуйте, что ли… – пробормотала она им. Они, кажется, прислушались. Лара вздохнула. – Вы простите, что я тут хожу. Бегаю даже. Холодно просто, вот и бегаю. Скоро, правда, растревожат вас, народу соберется… Больше, чем вчера, кстати, так что не говорите потом, что я вас не предупреждала! А может, вам даже понравится. В конце концов, когда еще выдастся такой день…

Она оглядела поле, словно ожидая ответа. Провела рукой по твердой шершавости креста.

– Вы умирали страшно, я знаю, – вдруг всхлипнула она. – Было больно. Мне вас жалко. Я даже представлять не хочу, как это все было. Кровь, грязь, холод собачий. И всему этому ни конца, ни края. Я знаю… Но вы ведь сами сюда пришли! Черт, ребята, зачем же к нам сюда пришли… Как же так получилось? Как же это? Я все высчитываю… Большая часть вас – младше меня! Но я здесь стою, а вы здесь же – лежите. На этих полях, в этих болотах… Вместе с теми, кого вы пришли убивать и кто в ответ убивал вас. Вы пришли сюда, и именно поэтому вы тут остались. Но, наверное, вы и без меня это понимаете, у вас было много времени подумать. И кто теперь виноват, кто за это в ответе? Наши ведь тоже были такие же мальчишки. Ровесники ваши. Сколько ужасов вы натворили… Все натворили! Слава богу, что я тогда не жила, я бы умом тронулась. Да и вы тоже тронулись, если честно… Лучше бы с девчонками обнимались. Детей бы растили. Да хоть в футбол играли, честное слово! Зачем друг друга убивать-то! Вы же нам душу до сих пор вынимаете…

Лара шмыгнула носом и кулаком, по-детски, вытерла глаза. Ее голос стал глуше:

– Наверное, кто-то из вас, тут лежащих, действительно верил в то, за что воевал. Я не знаю, кто именно. Но ты – если ты здесь, слышишь? – ты все равно умер! Что мне с тобой делить? Мне с мертвыми делить нечего. Мы, живые, вас хороним. И теперь вы тут… Вряд ли кто-то из вас хотел бы, чтобы его тут похоронили. Я имею в виду, если бы каждого из вас спросили, но… То время, когда вы могли отвечать, оно уже прошло. Уже история. Такая вот получается история…

Она замолчала. Вдали, на краю между явью и туманом, подсвеченным солнцем, показалась мужская фигура. Лара, сощурившись, различила военный китель и фуражку. Человек шел медленно, то и дело исчезая в белесой, волнами наползающей пелене. Рядом с ним выныривала из тумана и снова пропадала немецкая овчарка. На мгновение Ларе стало не по себе. После разговора со здешними молчаливыми обитателями, в который выплеснулся ее так тщательно запрятанный душевный разлад, она была готова поверить в то, что это один из них. Но вот на дорожке от павильона появилось еще несколько человек, судя по форме, полицейские. Наверное, утренний обход перед мероприятием. Вдохнув поглубже, Лара отправилась искать Артема.


Вернер проникался важностью дня, надевая костюм, завязывая гладкий черный галстук вокруг белоснежного воротничка рубашки. Обычно, собираясь на официальное мероприятие, он думал только о том, чтобы все в его облике выглядело уместно, сообразно его должности и событию. Но сегодня он хотел быть чуть более… заметным? красивым?

На кладбище уже чувствовалась всеобщая лихорадочность. Рядом с крестом солдаты выставляли стулья для гостей, на входе дежурила полиция, коллеги Вернера уже раскладывали пресс-релизы, брошюры и списки на большом столе информации. Вернер и сам поддался беспокойству: даже русские беспокоятся, не выйдет ли какого скандала, все ли пройдет ровно. Ему нужен был человек, ответивший бы ему «да». Вернер поискал глазами, нашел и нарочито неторопливо направился к кресту. В этот момент он всей душой любил милую кладбищенскую дорожку, мощенную камнем, за ее узость. Потому что кудрявая журналистка шла ему навстречу, и с ней теперь невозможно было разминуться.

Когда они поравнялись, Вернер сказал:

– Hallo.

Вышло почему-то хрипло, резковато, не дружелюбно, а заносчиво, и девушка удивленно отозвалась, уже пройдя мимо:

– Hallo…

Вернер зажмурился от досады. Не так он себе представлял их утреннее приветствие. Здесь ему пришлось признать, что он все-таки успел прокрутить этот момент в воображении, даже не заметив, когда именно это произошло.

Потом им завладел вихрь маленьких происшествий. Оказалось, что стульев привезли меньше положенного, а один из автобусов, на котором ехали родственники погребенных немцев, сломался в дороге. В довершение всего, второпях пытаясь найти нужный документ, Вернер чуть не вывернул наизнанку свою папку с бумагами, и белые листы разметало во все стороны. Подхваченные ветром, они трепетали и улетали из-под самого его носа, словно издеваясь. Собирая их, он чувствовал, как горят от стыда уши. А ведь ему так хотелось быть сегодня безупречным.

Но хуже всего стало, когда он обернулся. Девушка шла с легкой, едва заметной улыбкой. Она все видела, огорчился Вернер. Журналистка протянула ему упущенный лист бумаги. Кажется, расписание церемонии.

– Spasibo, – пробормотал Вернер.

– Ага, – беспечно отозвалась она и зашагала дальше. Он заметил, что сегодня она надела лодочки на низком каблуке.


А Лара заметила, что под рубашкой у него не майка, а футболка, короткие рукава которой просвечивают на плечах сквозь тонкий хлопок. Взгляд Лары мучительно и медленно скользил по этим плечам, по затылку, переходящему в крепкую, но почему-то все равно беззащитную шею.

Прошел час с тех пор, как она поймала для него листок бумаги. Становилось жарко, даже несмотря на быстрые назойливые облака, впопыхах несущиеся по небу, и Господин Распорядитель снял пиджак. Лара понимала, что ей не стоит крутиться рядом, не стоит смотреть на него, но ничего не могла с собой поделать. «Ему не мешало бы насторожиться», – усмехалась она, понимая всю абсурдность своей тактики. Не было никакой тактики. Тактика подразумевает план действий, какую-то цель, а Лара боялась даже думать про цели, особенно в отношении этого немца. Особенно после того, как заметила на его правой руке кольцо.

На какой руке немцы носят обручальные кольца? Она не знала. Мобильный интернет угрожал обнулить баланс ее телефона, но ей было все равно. Страницы открывались медленно, и Лара нетерпеливо листала пальцем дисплей, по одному и тому же месту. Ну же, скорее! Наконец она нашла ответ. И в груди почему-то ощутимо кольнуло, булавкой царапнуло.

Проходя мимо того места, где еще недавно разлетелись бумаги, девушка обратила внимание на что-то поблескивающее в траве. Ручка, темно-зеленая, в малахитовом корпусе, с серебристой кнопочкой и тонким стержнем. Лара в нерешительности покрутила ее в руках. Она была почти уверена, что ручку обронил ее Господин Распорядитель. Недолго поколебавшись, девушка сунула вещицу в карман джинсов, чтобы при случае – а она очень надеялась, что случай подвернется, – отдать ее владельцу. Сегодня он был отстраненный, еще более деловитый и официальный, и, признаться, Лара его побаивалась. Когда он общался с коллегами и, судя по тону, отдавал распоряжения, в линии его рта проступало что-то жесткое, незнакомое. Сегодня Лара боялась его отвлекать. Да и негоже лезть к серьезному женатому человеку со всякими глупостями, убеждала она себя.

«Серьезный человек», впрочем, все равно лишал ее покоя. Она научилась безошибочно выхватывать его из толпы, хотя людей на кладбище становилось все больше. «Мы передвигаемся по кладбищенскому полю, как фигуры по шахматному», – почудилось Ларе в какой-то миг. И тут же в ответ на ее мысль голубоглазый немец прошел мимо. Настроение его, менявшееся быстрее погоды, снова было лучезарное – он насвистывал залихватскую мелодию. То ли Ларе показалось, то ли мужчина действительно замедлил шаг рядом с ней. В любом случае его музыкальные данные девушка оценила. Но ей тут же пришлось себя одернуть – вообще, уместно ли все это? Лара постоянно чувствовала себя неловко: это ведь кладбище. А она скачет по нему, как трясогузка, и мысли ее заняты совсем не скорбью.

Девушка приказала себе сосредоточиться и приняться за дело. Стали прибывать первые автобусы с немцами, родственниками тех погибших, кто останется лежать здесь. Лара ныряла в толпу, с кем-то заговаривала и узнавала маленькие истории судеб – с той стороны. О не вернувшемся с войны отце, об умершем в русском плену дяде, о старшем брате, чьим местом гибели считали Литву, пока не пришло известие, что он – здесь.

– Все, что я помню, что он присаживался на корточки и я забиралась ему на шею. – Сухонькая седая немка в шляпе рассказывала это не Ларе, а пожелтевшей фотографии, на которой молодой парень прислонился к блестящему боку легкового «Вандерера». – Сабрина, говорил он мне, держись крепче, мы взлетаем. А потом вставал, со мной на плечах. И мне казалось, это так высоко-высоко…

Ветер шелестел в диктофоне, мешал, и у Лары уже не было возможности отстраниться, положившись на красный мигающий огонек Rec. Она вслушивалась в слова, впуская их в себя, и в ней сквозили картины из чужого прошлого, прошлого тех, кто был врагом, но кому эта вражда тоже причинила горе.

В кармане все еще ждала зеленая ручка. Лара хотела отдать ее и в то же время хотела оставить себе – на память.

Господин Распорядитель вышагивал взад-вперед у входного павильона. Он разговаривал по телефону, и девушка выжидательно застыла неподалеку. Наконец мужчина убрал телефон и откинул упавшие на лоб волосы. Лара вздохнула и быстрее, чем успела бы одуматься, шагнула ему навстречу.

– Excuse me… Is it yours? I’ve found it there… – Она протянула ему ручку. Он отступил назад:

– No, not mine.

– Ok.

Она развернулась с улыбкой и быстро отошла, чувствуя себя полной дурой. Надо же, в кои-то веки решила проявить инициативу! Как жалко, должно быть, она выглядела…

Все еще негодуя на себя и – почему-то – на него, Лара дошла до стола информации и оставила ручку там. Кому-нибудь пригодится. А ей чужие вещи не нужны.

Вскоре прибыли официальные лица. Кладбище, с которым Лара успела примириться и даже сродниться, переполнилось суматохой, голосами и утратило свою задумчивость. Яркое солнце слепило глаза, Артем, вглядываясь в глазок камеры, чертыхался, бормоча что-то про жесткость и пересвет. И все, кажется, вздохнули с облегчением, когда гости расселись, а ведущий мероприятия начал вступительное слово.

Лара не захотела присесть на стул. С высоты роста ей удобнее было беспокойно оглядывать поле, пока она не нашла знакомую фигуру. А найдя, уже не могла сесть, чтобы не потерять его из виду. Голубоглазый человек, имени которого она так и не узнала, стоял неподалеку от креста, в окружении нескольких коллег, лицом к толпе – и к ней тоже.

Вернер вслушивался в слова, через усилитель гремевшие над притихшим полем. Каждый из выступавших говорил о примирении, о памяти, о трагедии мира… Все правильно. Вернер не мог сосчитать, сколько раз он слышал подобные слова. Поначалу они производили на него впечатление, а теперь все меньше и меньше. То, что он делал, что имело важность именно для него, закончилось к началу мероприятия. Мертвые могут обрести покой, а их родные всплакнуть над их могилами, которые теперь – есть. Над кладбищем высится крест, напоминая о том, что на свете есть зло, а значит, и добро тоже. И слова, сказанные в микрофон, не имеют к этому особого отношения.

Жара дурманила, затягивая глаза масленой дымкой. Казалось, что волосы на макушке готовы вспыхнуть. Вернер отступил чуть в сторону, в узкую полоску тени от креста. «Тень, конечно, скоро сместится, но хоть какая-то передышка», – подумал он и понадеялся, что его перемещений никто не заметил. Надо держать лицо. Вслушаться в громкие изречения… Не увлекаться своими мыслями, особенно о той девушке. Где она, кстати? На открытие приехало много женщин, и гостей, и волонтеров, и супруг официальных лиц. Но Вернер почти сразу нашел ту, необходимую. Прямо напротив него, позади устроившихся на стульях людей, слитых в одну бесформенную дышащую массу.

Ее волосы поблескивали, стекая по плечам. Он знал, что ей жарче, чем ему, и досадовал, что не может укрыть ее ни от холода, ни от дождя, ни от жары. Куда она смотрит? С такого расстояния Вернер не мог определить точно, но знал, что теперь будет смотреть на нее.

Куда он смотрит, интересно? Это только кажется, что на нее, скорее всего, просто в пустоту, вслушиваясь в слова чиновников. Интересно, сколько раз он все это слышал, гадала Лара. От ее внимательного глаза не укрылось ни его едва заметное перемещение, чтобы скрыться в тени креста (это ее ужасно развеселило), ни его осторожное покачивание взад-вперед, с носочков на пятки. Он явно делал это неосознанно, и теперь Лара знала о нем то, чего он сам о себе не знал.

Когда заиграли гимны, он вытянулся и замер, заложив руки за спину, и даже после того, как аккорды смолкли и все зашевелились, ее Господин Распорядитель не шелохнулся. И Лара застыла, как его отражение. Артем в очередной раз принялся шепотом уговаривать ее присесть, но она упрямилась. Она хотела быть прямой, как натянутая тетива, потому что внутри ощущала себя именно так. Ее подбородок был не просто поднят, он был вызывающе вздернут. Уже не было никаких сомнений, что они смотрят друг на друга. Лара не боялась, что кто-то еще заметит их связь. Эта ниточка взгляда, протянутая через поле мертвых и живых людей, в общем-то и все, что у них есть. Смущаться или бояться – на это больше нет времени, на это никогда не должно быть времени.

И пока звучали речи, и музыка, и церковные песнопения с молитвами, пока тень от огромного серого креста скользила по полю, как стрелка солнечных часов, они стояли и смотрели друг на друга.

А потом все кончилось. Время хлынуло в прореху, наверстывая упущенное. Люди стали разбредаться по зеленому ковру, укрывшему могилы, чтобы сверяться с планом и искать те полметра земли, ради которых преодолели путь из Германии в Россию. Лара вдруг задумалась, что чувствуют сейчас тридцать тысяч лежащих тут немцев. Ее утренние туманные знакомцы. Наверное, они завидуют тем немногим, кого навестить приехали отыскавшиеся родственники, а еще лучше – потомки. Неслыханная радость для этих избранных, хоть и мертвых. А остальные ощущают себя примерно так же, как дети в летнем лагере, когда родители приехали к соседям по комнате, а к тебе – нет.

Она тоже ощущала себя девчонкой из летнего лагеря, чьи каникулы подошли к концу. Можно обменяться адресами и обещать писать письма, но это время, рассыпающееся в памяти яркими осколочками с острыми краями, это время уже не вернуть и не повторить.

Лара хотела его найти, своего человека с пронзительными глазами. Обменяться визитками, да хоть взглядами встретиться. Но он затерялся в толпе.

Пока Артем зачехлял фотокамеру и протирал тряпкой лобовое стекло, Лара забралась на земляной вал, отделявший парковку от входа на кладбище. От большого куста полыни пахло жарко и терпко. Отсюда девушке было видно всех, кто бродил рядом с павильоном. Она заметила русского майора и майора бундесвера, с которыми успела вчера пообщаться. И наконец разглядела Господина Распорядителя. Он спешил навстречу кому-то, держа под мышкой ноутбук. Ей безумно хотелось хоть чем-то привлечь его внимание, но она знала – у нее нет на это права. Так что она просто стояла и смотрела.

– Лар? Ну что, поедем?

Вернер хотел ее найти, эту светловолосую журналистку. В животе было гулко и тревожно, совсем не так, как бывало после завершенных мероприятий, в которых он принимал участие до этого. Он едва держал себя в руках. Один из коллег попросил у него ручку, и Вернер полез в карман, но вовремя спохватился – теперь у него нет ручки. Когда девушка протягивала ее ему, он почему-то смутился и не признался. Но ему было приятно осознавать, что у нее осталась его вещь.

На площадке перед входным павильоном Вернеру почудилось, что его зовут. Крепко сжимая ноутбук, он остановился и оглядел земляной вал, оставшийся после строительства кладбища – сюда бульдозер сдвинул слой земли, и теперь за валом скрывалась парковка. На гребне вала покачивался одинокий куст полыни.

Пока Артем вел машину, Лара смотрела в окно. Разговаривать не хотелось, и она была благодарна напарнику за его молчаливость. Она старалась не думать о человеке, которого больше не увидит. Все эти мелочи, взгляды, незначащие встречи… Разве можно быть до конца уверенной в том, что она все это не выдумала? Что ей это не привиделось? Лара изо всех сил отгоняла эти колючие мысли и снова прокручивала в голове то, что напишет в статье. Статья будет такая же сухая и отстраненная, как и предыдущая (и пусть главред брызжет слюной), только факт открытия кладбища и выдержки из интервью на этот счет всех: и солдат, и организаторов с русской и немецкой стороны, и местных жителей. С Лары довольно. Пора уже каждому включить мозги и начать думать своей головой. Права решать за всех у нее не было. Но для себя она решила. Ради себя самой и пусть отчасти ради немца с пронзительными глазами, который мог бы быть врагом, но не был. Она четко и ясно, как будто знала это всегда, поняла, что война закончится, только когда каждый закончит ее внутри себя. Ее Великая Отечественная заканчивалась прямо сейчас.

Назад Дальше