Он побежал, не помня себя. Кто угодно живой – есть тут кто-нибудь? Охранник, сторож, Тим, Миро – кто угодно. Не в силах больше находиться на залитом лунным свинцом поле, он нырнул куда-то в сторону: стена оборвалась проходом. Пробежал еще несколько метров, оступился, когда из-под ног пропала земля, и кубарем скатился вниз.
Траншея, похожая на большой погреб, только без крыши. Все стенки выложены аккуратными деревянными спилами одинакового размера. Аксель встал, чувствуя, что сильно ушиб ногу и плечо, озираясь по сторонам и даже радуясь боли – она притупила его страх. Прихрамывая, он пошел к выходу из траншеи, наклонной белой дорожке. Он не представлял, что это за место, и страшился узнавать. Но глаза сами, против его желания, выхватили из полумрака табличку. Расстрельный ров. Он же тир – смерть как развлечение.
Сглатывая тошноту, Аксель попытался бежать. Мысль о поле и ветре все еще пугала его, поэтому он задержался у какого-то строения. Ровный короб в форме куба, одной стеной выходящий к общей территории. Вместо двери просто проем, приглашающий зайти.
Аксель знал, что туда идти не надо. Заходя внутрь, он понимал, что пожалеет.
Внутри было темно, свет от луны падал только на часть помещения – где отсутствовала крыша. Перед скульптурной композицией в красных лампадках подрагивали огоньки, зажженные еще днем. Аксель не стал вглядываться в скульптуры, зная, что от этого станет только хуже. Он чувствовал, что здесь, в этом лагере, ему становится только хуже, с каждой пережитой минутой все хуже и хуже.
Он вдруг вспомнил, что в кармане лежит фонарик. Теплый желтый луч скользнул по бетонным перегородкам и обнажил трещины и провалы в полу. Раньше помещение явно было перегорожено стенками. «Станция Z» – гласила табличка.
Откуда все эти знания в его помутневшей голове? Аксель не помнил, где он читал об этом месте. Но он точно знал, что было в этих отсеках. Что это такое, станция Z.
Это последняя буква алфавита. Это конечная станция.
«Осторожно, двери закрываются… Абсолютное зло. Никуда оно не исчезало, – в отчаянии думал Аксель. – Ему больше лет, чем этому лагерю, чем всем лагерям, вместе взятым. Его побеждали, но не уничтожали, и оно продолжало быть, тлеть, таясь в самых черных углах, – вот как этот. И выжидало, когда ослабнет воздвигнутая против него оборона».
Нет, только не так, слишком рано для конца. Акселю надо вернуться к началу! Превозмогая боль в колене, он бросился прочь. Теперь он бежал прямо через поле – только чтобы скорее оказаться у ворот, у башни А.
Наконец ужас стал отступать. Аксель замедлил бег, чувствуя, что задыхается, а потом и вовсе остановился, растирая ушибленную ногу. Оказывается, при падении он порвал штаны и разбил колено. Хромая, Аксель добрался до скрытых тенью здания ворот. Тех самых, что и были его целью еще недавно.
У ворот деловито крутились две тени.
– Эй! – донесся до него громкий шепот Тима. – Аксель! Какого черта? Ты где таскаешься?
– Упал.
– Ну ты даешь… Мы уже первый пруток без тебя перекусили.
Аксель посмотрел на ворота и впервые увидел ее наяву. Безнадежную. Ироничную. Надпись, из-за которой пережил все это. Она оказалась не такой большой, как он представлял. И обращена она была не к нему, находящемуся внутри, а к входящим, к тем, кто шел с другой стороны.
По спине Акселя пробежал озноб. Он больше не хотел иметь ничего общего с этим местом. Ни пылинки на подошвах кроссовок – не говоря уж о надписи или хотя бы воспоминаниях о ней в своей голове. Он мечтал, как окажется дома, выстирает одежду, вымоет обувь и примет душ, и жалел только о том, что душ нельзя засунуть внутрь головы, чтобы прополоскать и там тоже.
– Так, парни, заканчиваем и сруливаем отсюда, – пробормотал он.
– Чего? – не понял Миро. Тим беспокойно оглянулся:
– Что, охрана?
– Нет. Просто нам это не надо.
Аксель взял у Миро ножницы по металлу и стал укладывать их в сумку. Миро крепко поймал его за руку:
– Эй-эй. Полегче.
– Мы уходим.
– Кто сказал? – сощурился Миро, и в глазах у него вспыхнул неприятный огонек. Аксель вздохнул. Его тело действовало на автопилоте, быстрее, чем голова отдавала приказания. Он нагнулся над краем тропинки, подобрал увесистый камень и, не прицеливаясь, на удивление точно залепил им в окно башни А. Где-то в глубине музея, едва слышно, но тревожно отозвалась сигнализация.
– Черт, Аксель!
– Валим! – сообразил Миро.
Через забор они перемахнули сразу за зданием и дальше бежали через сосновый перелесок.
Аксель несся, почти не обращая внимания на боль, и не чувствовал под собой земли, словно на кроссовках выросли маленькие сильные крылья. «Я Персей в крылатых кроссовках!» – чуть не заорал он сдуру. Ему хотелось петь, кричать всякую бессмыслицу, он был счастливым оттого, что мог уйти оттуда. Просто пожелал сбежать – и сбежал, и на него не спустят собак, и по проволоке забора, через который он только что перелез, не пущен электрический ток. Пусть та черная дыра, которую он почти пощупал, остается там, жить и ждать. Он будет держаться от нее подальше. Потому что может.
А потом его избили. Тим и Миро, поняв, что денег за надпись им не видать, словно обезумели. На первый удар в челюсть он ответил, но перевес был на их стороне, и гнев тоже. Ничего не понимающий Вольфи выскочил из машины и замер. Из левого уха у него выпал наушник, и оттуда донеслись приглушенные звуки. Бетховен.
Пропустив еще парочку апперкотов, Аксель поплыл, упал на землю и скрючился, а приятели, теперь уже, наверное, бывшие, продолжали метелить его ногами. Он закрыл руками голову и тихо повизгивал.
Наконец Миро умерил пыл. Он навис над Акселем, взял его за грудки и тряхнул изо всех сил:
– Гнида ты!
Аксель на всякий случай решил не спорить. По телу расползалась томная боль, еще не приобретя очертаний и остроты.
– Тим, Вольфи, в машину, – приказал Миро. – Кинем эту сволочь тут.
Домой он добрался только на рассвете. Несмотря на двенадцать пропущенных звонков от Элизы, он еще надеялся, что она спит, и не стал перезванивать и тревожить.
Элиза не спала. Осунувшаяся, с припухшими глазами, она ждала на пороге, заслышав его шаги еще на лестнице.
– О господи, – ахнула она. И тут же заплакала.
– Элиза, не плачь. Все хорошо… – промямлил он. Губа заплыла, и слова звучали невнятно.
– Я знала, что с тобой что-то случилось! Меня как будто ошпарило. Я проснулась и поняла, что с тобой что-то случилось. Ровно в три часа ночи. Аксель, ну как же…
– Иди ко мне.
Аксель наконец-то уткнулся носом в ее рыжеватую макушку. Она пахла яблочным шампунем. И в этом тоже было что-то абсолютное.
Это такая игра
Подернутое пеплом, серое сердце радостного и свободного Берлина. Здесь полагается скорбеть и пропитываться безысходностью: здесь мемориал жертвам холокоста. Две тысячи семьсот одиннадцать бетонных прямоугольных глыб, где нет двух одинаковых, как не было двух одинаковых людей среди тех… Катя уже была здесь днем, вместе с другими туристами, честно пытающимися проникнуться важностью этого момента – между посещением Рейхстага и сытным обедом.
Впрочем, пытались не все. Высокий парень, похожий на античную статую во плоти, прижал к себе красивую черноволосую девушку в синей бархатной юбке до пят, и они замерли стоя, вместе переживая что-то, явно со скорбью не схожее. Смотреть на них было приятно и в то же время неловко. Неподалеку прямо на одной из мемориальных плит устроился мужчина средних лет характерной туристической наружности: бейсболка, красные шорты по колено, фотоаппарат, на длинном ремешке спустившийся с шеи к сильно выдающемуся брюшку. Мужчина сосредоточенно жевал бутерброд, шуршал оберткой, то и дело прихлебывая газировку из бутылки и щурясь от яркого солнца, плавившегося в зените. Загорелая дама в шляпе томно позировала своему спутнику, прильнув к бетонной гладкости одной из стел, и белозубо блестела в объектив улыбкой. Стайка ребят прыгала по соседним прямоугольникам памятника, по-птичьи взмахивая руками, стараясь вовремя не обратить внимания на окрики охранника, не успевающего контролировать всех и повсюду.
Вся эта картина уязвляла Катю, почти оскорбляла: ей хотелось погрузиться в переживания, в осмысление, хотелось вспомнить бабушку, чудом уцелевшую в военные годы, и дедушку, с которым чуда не случилось. А жизнь, пульсирующая вокруг, отвлекала от этого, отчаянно желала жить дальше, просто быть, растворяясь в бесконечной секунде настоящего. Жизнь была в верещании детворы, играющей в прятки за камнями, в резком сигнале клаксона, в треньканье велосипедного звонка, в бренчании гитары и монотонном голосе гида, у автобуса вещающего об истории создания мемориала. Об авторе, строительстве, о потраченных деньгах – и непременно о символизме и том, что каждый обязан испытывать, находясь здесь, по крайней мере по творческой задумке.
Катя не дослушала рассказ и побрела мимо каменных столбов в глубину памятника, занявшего целый квартал. Сначала он казался кладбищем: надгробные камни, высотой по колено или чуть больше. Потом волнистый пол стал уходить из-под ног вниз, дробленый на квадратики, как плитка шоколада, и вокруг поднимались все те же столбы, ровные, бетонные, на одинаковом расстоянии друг от друга. Они образовывали стройные ряды, строгие и бесстрастные, и скоро выросли выше нее, намного выше. Они давили со всех сторон своим безукоризненным порядком, они закрывали небо и резали его на четкие ленточки, которые на пересечении каждого ряда превращаются в кресты, если задрать голову вверх. Солнечный свет медленно передвигался и от резких углов камней становился таким же графичным, отрисованным по линейке. Он не достигал подножия столбов, внизу было сумрачнее и прохладнее.
Вокруг сновали люди. Их присутствие, такое ощутимое, все время получало и зримое подтверждение. Они появлялись на пересечении бетонных улиц, образованных колоннами, всего на мгновение – и снова пропадали. Иногда компанией, влюбленной парочкой, иногда поодиночке, иногда целой семьей. Мама, папа, ребенок. Моргнешь глазом – а их уже нет. Вспышка. Повернешься направо и случайно заметишь в нескольких перекрестках от тебя чье-то движение, занесенную для шага ногу, край сумки, в следующую секунду уже исчезнувшей. Люди. Сколько их тут? Десятки, сотни? Можно только догадываться, их мелькание так же осязаемо, как и мимолетно. Одиночество в толпе. В какой-то момент Кате показалось, что каменные глыбы тоже смотрят и тоже дышат в этом сером квартале. Только вот они пойманы временем в силки и уже никуда не исчезают, из всех человеческих чувств у них осталось только терпение.
Она прошлась в одну сторону, вернулась обратно. Везде одно и то же: голоса тех, кто рядом и кого не видно, появляющиеся и пропадающие на перекрестках люди или их тени. Густая матовая серость. Сотни перекрестков. Тысячи бетонных глыб. Катя прислонилась к одной из них, провела ладонью и ощутила прохладную гладкость, почти мягкость, как будто камень обтянут тканью. Ей стало тоскливо, и она прижалась к столбу всем телом, чтобы почувствовать что-то в ответ, но камень оставался камнем. И тогда ей мучительно захотелось сбежать. Но чтобы не быть похожей на малышню, с воплями носящуюся по мемориалу без капли почтения, она только немного ускорила шаг.
Через минуту ее окружила привычная суета улицы, и Катя с удивлением заметила, что кончики ее пальцев дрожат.
Но к вечеру внутри заворочалось какое-то требовательное чувство. Оно все росло и с наступлением темноты все же выгнало ее из отеля на улицу. Самой себе Катя объяснила это волнение нежеланием сидеть дома: еще бы, не так уж часто удается посетить другую страну, да еще Германию, да еще Берлин. Глупо сидеть в номере. Надо успеть обойти как можно больше интересных мест, надышаться впечатлениями, которые будут иногда вспыхивать в памяти, и фотографиями, которые она никогда по возвращении не посмотрит. Только вот вместо новых туристических троп ноги сами привели ее обратно, в темный низенький квартал, который – благодаря Интернету она уже знала это – сверху выглядит как разламывающаяся под ногами вздыбленная земная твердь.
Она подошла с другой стороны. Вход в подземную, архивную часть мемориала был ярко освещен. Охранники, вооружившись фонариками, гоняли веселую молодежь, прыгающую с плиты на плиту. По камням памятника метались лучи света, выхватывая из темноты четкие рубленые углы. Здесь было легко затеряться, и скоро только хохоток откуда-то из глубин темного квартала возвестил о счастливом спасении от преследования. Очередной луч скользнул по Катиному лицу, но она, видимо, производила впечатление полной благонадежности, так что никто ничего ей не сказал. Вдохнув поглубже, Катя направилась по одной из узких аллей в глубину. Бетонные стелы столпились вокруг нее, словно только и ждали ее прихода, и мгновенно стали выше ее роста. Стараясь сдержать их напор, она выставила вперед обе руки и коснулась поверхности плит.
После дневного зноя на город наползала прохлада. Но плиты были на ощупь тепловатые, по-прежнему мягко-твердые. Катя поняла, что напоминает их покрытие. Человеческая кожа. Они все как будто обтянуты человеческой кожей, особенно теперь, необъяснимо теплые по сравнению с воздухом вокруг. Ее вдруг замутило. Катя отдернула руки и быстро пошла по проходу. Сердце заколотилось где-то в горле. Она перешла на бег. Справа и слева мелькали такие же проходы, один за другим, один за другим, дробно и быстро. Повинуясь какому-то интуитивному ощущению, девушка свернула в один из них и тут же заблудилась. Все эти аллеи были похожи как две капли воды, и сколько ни крути головой, нет никакого шанса понять, откуда ты только что пришел. Вокруг было тихо. Вдалеке, на самом краю темной мемориальной аллеи, в мире живых горел фонарь на уличном столбе и, кажется, на дороге даже промелькнула машина. Катя снова побежала, слыша вокруг себя только эхо собственного дыхания и шагов. И опять свернула, и снова, и снова.
А потом остановилась и неожиданно рассмеялась. Гнетущее ощущение рассеялось внезапно, как будто его выключили. Катя почувствовала себя ребенком в каком-то причудливом лабиринте. Он был абсолютно безопасен, этот лабиринт, ведь из любой его точки есть как минимум четыре выхода. Можно уйти сразу, как только захочешь этого. И потеряться тоже – когда хочешь. Она захотела потеряться. В голове звенела пустота. Стоило замереть и перестать двигаться, как вокруг оживало множество звуков и шорохов, чьих-то шагов по соседним проходам, отдаленный смех, речь незнакомых языков. Пространство полнилось призраками, шепотами, тенями. Но как только девушка пускалась бежать, бездумно сворачивая то направо, то налево, то тут же оказывалась в полном одиночестве, в запутанной пещере биения собственного сердца. Никто не видел ее, она словно существовала и не существовала одновременно, и никому не было до нее дела. Она становилась такой же – одной из теней в темном лабиринте, и другие тени, проскальзывавшие мимо нее, не имели лиц, как и она.
Наконец Катя остановилась. Ощущение сторон света и времени улетучилось, и вместе с ним пропало чувство реальности. Она не имела ни малейшего представления, где находится, и это совершенно ее не беспокоило. Спиной она вжалась в каменную плиту вдвое выше нее, и теперь плита показалась ей не отталкивающей, а, наоборот, надежной и спокойной. Катя распласталась по плите и даже повернула голову, чтобы прислониться к гладкой бархатистой поверхности щекой. И на мгновение зажмурилась.
На нее кто-то посмотрел.
Она дернулась, открыла глаза и завертела головой по сторонам. Странное место. Здесь легко затеряться, но невозможно спрятаться: каждый проход просматривается на свет от края до края. Катя поняла, что ее силуэт привлек чье-то внимание. Но кто это был и в какой стороне?
Неуверенно шагнув от плиты, она прошла пару проходов и снова остановилась. Рядом раздался мягкий приглушенный смех. Девушка хихикнула в ответ и перебежала к соседней плите. Справа от нее мелькнула мужская фигура и пропала. Смех повторился. Катя осторожно выглянула из-за плиты и успела увидеть чью-то голову, поспешно исчезнувшую за поворотом. Через секунду человек опять осторожно выглянул, и тогда она рассмеялась во весь голос и бросилась по проходу. После нескольких поворотов она нырнула налево и замерла, прислушиваясь.
Вокруг стало сгущаться темное волнующее напряжение, клубы невидимого дыма.
– Hallo, – донеслось до нее.
– Hallo, – весело отозвалась Катя и почувствовала, как внутри у нее все замирает. Она выглянула из-за плиты и увидела незнакомца на расстоянии двух проходов от себя. Нарочно медленно шагнула за укрытие соседней плиты.
– Кто ты? – пробормотала она довольно громко по-русски. Ответом ей был мягкий смех.
Мужчина выглянул из-за очередного камня. Она помедлила, прежде чем снова скрыться за поворотом. И поймала себя на том, что прячется только для того, чтобы быть пойманной. Ей не хотелось отходить далеко, она боялась, что этот незнакомец может ее потерять.
Они перемещались перебежками, словно кружили друг вокруг друга. Катя чувствовала, что мужчина стоит прямо за ближайшей к ней колонной и смотрит на нее, и специально сворачивала в соседний проулок. Они мелькали совсем рядом, но их пути все еще не пересекались.
– Как дела? – донеслась до нее его русская фраза с гортанным акцентом. Она почему-то тотчас поняла, что на этом его познания в русском языке закончились, и засмеялась. Выждала какое-то время и выглянула из-за угла.
Эта аллея просматривалась полностью, но была пуста. Катя с беспокойством нахмурилась. Прошла туда-обратно и остановилась, уже не уверенная, что вернулась на то же место. Все стало тихо.
Воздух вокруг вибрировал, накаляясь. Где-то в груди холод сменялся жаром, который волнами скатывался вниз и тут же приливал к щекам. Катя прислонилась лицом к плите, надеясь унять дрожь. Потом вдруг встрепенулась, бросилась куда-то вслепую, налетела лбом на угол плиты и вскрикнула от боли. На пару секунд пришлось остановиться. Растирая рукой ноющую бровь, она ругала себя за неловкость и благодарила Бога за то, что здесь темно и этой глупой неловкости никто не видел.