Иногда по вечерам, оставшись одна, Берта пыталась ответить на вопрос, любит ли она этого мужчину, нравится ли он ей, или он для нее только открывшаяся возможность приобрести необходимый жизненный опыт. Она по-прежнему иногда его сравнивала с отцом, но уже не пугалась этого, а просто удивлялась их сходству. Берте иногда очень хотелось написать отцу и рассказать обо всем, что с ней происходит…
Самое интересное, что юная Берта сохраняла полное спокойствие, обнаруживая в лучшем случае интерес ко всему происходящему. Казалось, что Берта живет по плану, одному лишь ей известному. И ее первые отношения с мужчиной были всего лишь одной из составляющих этого плана. Саймон Плант, человек опытный, встречавший на своем веку немало женщин, пребывал в недоумении и растерянности. Он уже знал, что Берта росла без матери, и этот факт добавил тепла и доброй снисходительности в его любовное отношение к ней: «Женская незрелость, странные рассуждения о любви, холодность и излишняя настороженность – это все отсутствие материнской любви. Бедный ребенок!»
Говорят, любая привычка формируется за шестьдесят шесть дней. На семьдесят восьмой день их знакомства Берта обнаружила, что Саймон Плант не звонил ей уже четыре дня и столько же они не виделись. Она с удивлением и беспокойством отметила, что в школе она его тоже ни разу за это время не видела. Правда, сейчас школа напряженно готовилась к ежегодному фестивалю, но для Берты это было слабое утешение. Она вдруг почувствовала, что красивую декорацию, которую создал вокруг нее Саймон, разобрали, и мир вдруг оказался тусклым и серым.
За все время их знакомства она сама ни разу ему не звонила – инициативу всегда проявлял Саймон. Берта совсем не хотела ждать – она уже для себя все решила, обозначив безграничность допустимого. «Когда-то это должно произойти, пусть это случится сейчас. Мне он нравится», – однажды так рассудив, она больше не углублялась в этот вопрос.
Внезапное исчезновение Саймона ее сначала озадачило, а потом разозлило. В ней заговорила гордость: «Я не хочу, чтобы со мной так обращались. Он, наверное, думает, что я буду сама звонить или прощу подобные выходки?! Нет, такого не будет». Берта прилежно ходила на занятия, посещала факультативы, участвовала в школьной жизни. Конечно, рано или поздно Саймон Плант и она должны были повстречаться. Они и повстречались – преподаватель старательно отводил взгляд, Берта, сердце которой выскакивало из груди от гнева, обиды и возмущения, делала вид, что ничего не произошло. На ее лице играла улыбка, она весело переговаривалась с однокашниками и, услышав звонок на перемену, подчеркнуто стремительно вылетала из аудитории. В глубине души она надеялась, что он окликнет ее или заговорит, но этого не случалось. Близились короткие каникулы, которые по традиции устраивались в школе в конце октября. Берта собиралась провести их в Лондоне – домой лететь на такой короткий срок смысла не имело. У нее теплилась надежда, что еще до конца занятий Саймон найдет возможность с ней объясниться – не может же взрослый, воспитанный человек так просто разорвать отношения.
«Может, для него отношений-то и не было, может, это все мне показалось, и ничего, кроме «отеческих» чувств, и не было?». Чем больше проходило времени с их такого внезапного расставания, тем больше мучительных вопросов возникало у Берты. Она пыталась анализировать свое поведение с Саймоном и, как всегда бывает у женщин, находила в нем одни изъяны. Она рассматривала себя в зеркало, пытаясь уяснить, насколько хороша. Раздевшись в ванной комнате, она придирчиво рассматривала свою фигуру, вздыхая по поводу своей, как ей казалось, катастрофической худобы. Она ворочалась в постели без сна, представляя, как Саймон Плант в это время обнимает свою немолодую жену, как он рассказывает ей что-то и та снисходительно улыбается. Берта вставала, бралась за книжку, но читать не получалось, тревога и обида кипели в ней, перемешивались и превращались в отчаяние. Ночью она готова была бежать к нему, выяснять и уговаривать. Наутро она вставала только с одной мыслью увидеть его. Но вот начались каникулы. На второй день она, отчаявшись, позвонила в Лондон Егору и договорилась, что приедет погостить на пару недель. «Подумаешь, опоздаю на занятия на несколько дней, ничего страшного не произойдет», – думала она по дороге на вокзал и представляла, как забеспокоится в этом случае Саймон Плант.
Берта вышла на одну остановку раньше, вспомнив, что хотела купить себе что-нибудь из одежды – а вдруг они в Лондоне куда-нибудь пойдут. В большом торговом центре она зашла в отдел женской одежды, выбрала себе несколько платьев и пошла в примерочную. Оживленная атмосфера магазина, парфюмерные запахи, яркий свет и ощущение, что все можно решить при помощи нового наряда и новых духов, вдруг заставили ее посмотреть на происходящее иначе: «Я веду себя глупо. Конечно, обидно, что он так поступил, ничего не объяснил, ничего не сказал. Хоть бы попрощался. Но с другой стороны, бесконечно об этом думать тоже нельзя. Самое важное и главное происходит с человеком здесь и сейчас. Прошлое – прошло. Будущее – только будет. А я – живу здесь и сейчас. Поэтому – сейчас – это главное!» Она надела платье цвета кофе из мягкой, чуть ворсистой шерсти. Она вышла из примерочной и обратилась к продавщице:
– Скажите, как вы думаете, это платье мне идет?
Миловидная девушка с преувеличенной серьезностью оглядела ее со всех сторон, а потом воскликнула:
– Великолепно! Вы просто созданы для него.
Берта критически посмотрела на себя в зеркале и вынуждена была согласиться. Она еще немного покрутилась перед большими зеркалами торгового зала, получила щедрую порцию завистливых и одобрительных улыбок и уже собралась вернуться в примерочную, как через огромную стеклянную витрину увидела пристальный взгляд Саймона Планта. Она вспыхнула – это был удар. Этот мужской взгляд, нерешительный, виноватый и любящий одновременно, выбил почву из-под ног Берты. Она вдруг ясно представила, что всего того, чем была наполнена ее жизнь последние два месяца, уже никогда не будет, новое платье показалось старушечьим, а поездка в Лондон неумелой авантюрой. Она зашла в примерочную, переоделась и, не задерживаясь, быстро вышла из торгового центра. Возвращаться домой не было сил. Берта поймала такси, доехала до вокзала, взяла билет до Лондона и уже почти бегом впрыгнула в уходящий поезд. В купе она была одна. Удобно устроившись у окна, Берта провожала взглядом монотонно бежавший вечерний пейзаж и думала о том, что в Лондоне ни к какому Егору она не поедет, а снимет номер в гостинице. Сама погуляет по музеям, по городу, а потом, как и положено, вовремя вернется в Бат. Она вдруг поняла, что ей не хочется нарушать правила, которыми пронизана теперешняя жизнь, – она закончит учиться в школе, и никакие личные невзгоды не помешают ей это сделать. Ее знакомый Егор останется другом, и никаких иных отношений она не допустит. «В такой правильной жизни есть смысл – не тратишь времени на угрызения совести и совсем не боишься будущего». Она, успокоившись, скинула туфли, положила ноги на противоположное кресло и приготовилась вздремнуть.
Постепенно Берта провалилась в дрему, сквозь которую слышала какой-то хлопок, потом чей-то голос, чувствовала прикосновение чьей-то руки… Она отмахнулась от сновидения, открыла глаза и увидела Саймона Планта.
– Откуда ты? – спросила она, почему-то совсем не удивившись.
– Откуда и ты, из Бата. Просыпайся, мы выходим.
Объявили остановку – почти пригород Бристоля, который они проехали ранее. Берта, не вполне проснувшаяся, машинально надела туфли, плащ ей помог надеть Саймон. Из вагона они выскочили в последний момент, когда двери зашипели сжатым воздухом.
Поезд уже вилял последним вагоном, а они стояли перед маленьким вокзалом, построенным еще во времена королевы Виктории и обильно украшенным ярко-брусничным вереском. В воздухе пахло вечерним октябрем – прелыми листьями, жухлой травой и печным дымом. Почти не разговаривая, они пересекли станционную площадь и вошли в маленький домик под вывеской «Three trees». «Три дерева», – прочла Берта и умилилась картинке, которую местный художник нарисовал рядом с названием. На ней были изображены три дерева с разными кронами – пирамидальный тополь, низкорослая яблоня и почему-то раскидистая пальма. Эта самая пальма и заставила Берту улыбнуться: «Тут во всей округе, наверное, ни одной пальмы не сыскать. А, судя по-всему, гостинице лет этак двести – двести пятьдесят». Между тем они уже входили в небольшой холл, потолки были укреплены темными дубовыми балками, на полу, выложенном коричневой керамической плиткой, лежал небольшой яркий ковер, а на нем – огромная лохматая собака. Эта собака преграждала путь к конторке, за которой высился немолодой грузный мужчина.
– Эль, ну-ка отойди! – крикнул мужчина. – Не видишь, людям мешаешь!
– Эль, ну-ка отойди! – крикнул мужчина. – Не видишь, людям мешаешь!
Собака только тяжело вздохнула и, положив огромную морду на лапы, исподлобья посмотрела на Берту и Саймона.
– Вам номер? – спросил их мужчина. – Могу только на одни сутки, завтра у нас состязание стрелков начинается, местный клуб все забронировал.
– Давайте, – кивнул Саймон, а Берта подумала, что присутствие собаки избавило их от неизбежной неловкости. Она заметила любопытствующий взгляд хозяина гостиницы – совсем молоденькая девушка и солидный мужчина. В конце концов ключи, брошенные хозяином, пролетели над головой невозмутимого пса.
Номер, в который они вошли, был похож на сотни номеров сотен деревенских гостиниц, владельцы которых получали и передавали свой бизнес из поколения в поколение. Мелкая розочка в убранстве – занавески на маленьких окнах, чехлы на старых креслах, скатерть, покрывало на кровати и балдахин над ней – царила во всем. Оставшись одни, Саймон и Берта не произнесли ни слова. Он старательно задернул шторы на окнах, откинул тонкое стеганое покрывало, она тем временем вытащила из своей сумки длинную белую футболку и прошла в душ…
Утро было ясное, все расцвеченное темно-красными кленами, которые вчера в темноте казались черными. Теперь ветки стучались в окно, размахивая яркими листьями, как растопыренными ладонями. Берта лежала с закрытыми глазами, она ждала, когда Саймон перестанет делать вид, что спит. Он проснулся – это можно было понять по его неровному дыханию. Берта сознавала, что он тянет время в надежде, что утренняя неловкость исчезнет сама по себе. Он ждет, что как-то сама собой отпадет необходимость произносить дежурные фразы, за которыми стоит только одно – тревожное ожидание.
Они оба сейчас стеснялись друг друга. Она – из-за того, что ночью, не выдержав боли, закричала и, как ей казалось, не смогла себя вести, как ведут себя опытные женщины, и боялась, что кто-то в соседних номерах или прислуга ее могли слышать. Он – из-за того, что был недостаточно осторожен и причинил ей эту боль. Еще он догадывался, что этот утренний яркий свет лишил его преимуществ возраста, обнажив лишь его недостатки – вялые складки на животе, белесые ногти на пальцах ног, пигментные пятна на руках. Без одежды, добротной и подобранной со вкусом, он превратился в рано постаревшего мужчину. «Она – совершенна. Я влюбился, сделал ее женщиной, но со мной она не останется. Она молода и красива». Он все это уже понял, и происшедшее между ними заставило его испугаться, умилиться и огорчиться одновременно. Он лежал рядом с Бертой, прислушивался к ее дыханию и мучился от мысли, что опоздал со своей любовью лет так на пятнадцать. И все, что он предпринял вчера, не больше чем приступ ярости и сожаления. Да, жизнь его обманула. Спокойствие, помноженное на привычку, не есть счастье. А счастье, оказывается, может иметь облик белокурой девушки со стальным характером и железной выдержкой. Счастье пахло чем-то трогательно милым, похожим на запах детской присыпки, во всяком случае, ему так казалось вчера, когда он обнимал и целовал ее тело. Счастье это сегодня же уедет – он себя не будет обманывать, а потому надо встать и пройти в ванную. И пусть она увидит, что вчера легла в постель с немолодым мужчиной, опыт которого сейчас бессилен против ее юности и красоты.
Саймон аккуратно встал и, стараясь не пришлепывать босыми пятками, скрылся в ванной.
«Он – старый», – Берта проводила его взглядом из-под опущенных ресниц. Как только закрылась дверь ванной, она открыла глаза и с облегчением вздохнула. Притворяться спящей не было уже сил – хотелось обернуться к лежащему рядом мужчине и спокойным ровным голосом произнести: «Все было замечательно, но мне пора». Берта сейчас не понимала, зачем она вчера согласилась с ним пойти в гостиницу, почему не поинтересовалась, куда он без всяких объяснений пропал на неделю, и она не понимала своего недавнего горя. Сейчас она пыталась сообразить, как выйти из положения, – отношения эти ей были не нужны, а переживания минувших дней оказались не чем иным, как возмущенным женским самолюбием.
Берта мучительно старалась затолкать в самый дальний угол памяти свои ночные неловкие движения и торопливый сюсюкающий шепот Саймона. «О господи, и зачем я только пошла за платьем перед отъездом! Надо уехать в Лондон». Берта вскочила и стала быстро одеваться. Ей хотелось как можно скорее убежать от этого душного номера, от белых простыней, испачканных капельками ее крови и старательно прикрытых ею же одеялом, от запаха терпкого мужского одеколона, который когда-то ей казался восхитительным, а теперь навязчивым и почему-то неприличным.
Из гостиницы она вышла незамеченной, тайком от Саймона, который, приняв душ, старательно шепотом по телефону врал жене, пытаясь объяснить, куда он так внезапно исчез.
Неделя в Лондоне пролетела быстро – Егор с друзьями устроили ей отличные экскурсии по старому городу, сводили в музеи, по вечерам затевали шумные вечеринки. Берта чувствовала себя прекрасно – история с Саймоном Плантом завершилась так, как она и хотела. Теперь она смотрела на мужчин, как коллекционер на предметы искусства, заплатить высокую стоимость имеет смысл лишь при гарантии получения в будущем приличных дивидендов.
– Ты изменилась, – Егор потягивал пиво и смотрел, как Берта, уютно устроившись в кресле, листает журнал.
– Неужели так заметно? – она улыбнулась.
– Что – заметно? – не понял Егор.
– Заметны изменения.
Егор пожал плечами. В эту их встречу Берта его удивляла своей раскованностью и громким смехом. Она очень переменилась – это была уже не вчерашняя десятиклассница. Сейчас перед ним сидела уверенная девица, которая оценивающе посматривала на мужчин и не замечала ревнивых взглядов женщин. Ее английский стал беглым, она подправила произношение, и Егор видел, что ее принимают за гостью из какой-нибудь англоговорящей страны. Ему льстило общество такой красивой девушки. К тому же его обнадеживало, что она сама его разыскала и предложила эту неделю провести вместе. При этом она настояла, что жить будет в гостинице.
– Я все-таки совсем не знаю Лондон, – произнесла она так, что Егор был готов забросить все дела и служить при ней экскурсоводом.
Ее возвращение в Бат и появление в школе почти повторили ситуацию трехнедельной давности. Только теперь настал черед переживать Саймону Планту. Они встретились в одной из аудиторий, и ее неприятно удивило возмущенно-брезгливое выражение его лица. Она не смогла себе отказать в удовольствии повести себя точно так же, как вел себя он, и ограничилась любезно-равнодушным приветствием. «Зря он так. Я не заслужила брезгливости, не воспользовалась ни его влюбленностью, ни тем, что он фактически меня соблазнил», – думала она, наблюдая за тем, как преподаватель старательно отводит взгляд. Относительно «соблазнил» – это она, конечно, преувеличила, но в целом его поведение уважения у нее не вызвало. Она решила, что поступила правильно, «использовав» Саймон Планта. Само событие, превращение ее в женщину Берта не воспринимала как что-то, о чем следовало много размышлять. Случилось и случилось.
Навестить родных она смогла только на пасхальные праздники. Накануне отъезда, набегавшись по лондонским магазинам и накупив подарков, Берта позвонила Егору.
– Как ты смотришь, если я у тебя остановлюсь? У меня самолет только послезавтра, не хочется в Бат возвращаться, – Берта эти слова произнесла так, словно спрашивала о том, где купить тростниковый сахар.
– О чем ты говоришь, конечно! Это – классно! – Егор пытался еще что-то сказать, но Берта, бросив короткое «Тогда – жди», положила трубку. Купив немного деликатесов и фруктов («Вино или пиво у Егора есть всегда!» – справедливо рассудила она), Берта позвонила в знакомую чугунную витую калитку. Этот звонок был не более чем знак вежливости – калитка, как и ворота, к большому удивлению Берты, никогда не запиралась. Даже дом стоял вечно открытым, в этом она могла не раз убедиться. И сейчас она спокойно прошла через лужайку сада и толкнула незапертую дверь. В большом холле, как всегда, царил беспорядок – одежда, мотоциклетный шлем и краги, клюшка для гольфа, куча обуви. «Что за странность, клюшка для гольфа – дорогая, шлем тоже. Обувь – копеечная». Берта придирчиво оглядела хлам, брошенный прямо на красивый, с рисунком, каменный пол. Она поняла, что дом пуст, спустилась на кухню и положила продукты в холодильник. Эта кухня в цокольном этаже дома ей всегда нравилась. В больших помещениях – три прямоугольные с невысокими потолками комнаты – стояли длинные деревянные столы с мраморными столешницами. «Песочное тесто надо месить на чем-то холодном! Тогда оно будет действительно рассыпчатым. Идеально подходит мраморная доска. Если дрожжевое тесто любит тепло рук, то песочное тепла боится, масло начинает таять, мука мокнет», – эти слова бабушки Берта помнила с детства. Бабушка пекла ванильные полумесяцы, кончики которых обмакивала в растопленный шоколад. Такое печенье любила и ее мама. Сейчас, на этой старой кухне, где древняя чугунная плита и узкая резная колонка соседствовали с современными сложными агрегатами, Берта вдруг поняла, как соскучилась по дому.