Чтобы потом никому не было горько, чтобы никто не ощутил утраты"
Отставив чашку с кофе, Глеб взял широкий граненый стакан с коньяком, одним глотком осушил его. Тепло разлилось по телу, а голова вдруг стала абсолютно ясной. Мысли больше не путались, все видения исчезли.
И Глеб принялся анализировать поведение Сергея Соловьева.
Глава 8
Когда «волга» полковника Соловьева остановилась во дворе дома в Лаврушинском переулке, Бортеневский, его жена и три телохранителя стремглав бросились вниз. Бортеневский подбежал к машине, рванул на себя дверцу.
Девочка с радостным криком бросилась на руки к отцу. Бортеневский ощупывал ребенка, ласкал, прикасался пальцами к глазам, к белесым волосикам и шептал:
– Доченька, доченька, ты себя хорошо чувствуешь?
– Да, папочка.
– Хорошая моя.
Бортеневский прижал ребенка к груди.
– Дай же. Дай же мне, – со слезами на глазах шептала жена и тянула руки к дочери.
Девчушка увидела мать и потянулась к ней.
– Мамочка, мамочка, как давно я тебя не видела.
– Родная моя, здравствуй, доченька.
Казалось, слезам не будет конца, они бежали по щекам Анжелы, и она ничуть их не стеснялась. Сейчас она была самой обыкновенной женщиной. Исчезла ее надменность, холодность, сейчас она не выглядела красавицей. Она была обыкновенной женщиной, но самой счастливой на всем свете. А то, что она чувствовала себя самой счастливой в Москве, это уже точно. Даже на лицах суровых телохранителей было какое-то смущенное выражение. Но они не забывали пристально поглядывать по сторонам, прикрывая собой хозяина, его жену и дочь.
– В дом. Идите же в дом, – сказал строго и уверенно полковник Соловьев.
Все тут же направились к подъезду.
– Как я счастлив! Спасибо вам, Сергей Васильевич, – Бортеневский жал крепкую руку полковника Соловьева. – Вы даже не можете представить, что сделали.
Соловьев пожал плечами.
– Это было сделать не очень-то легко.
– Да-да, я понимаю, Сергей Васильевич. Все затраты я компенсирую. Я отблагодарю вас за это по-царски. Я очень богатый человек, – счастливо и растроганно шептал банкир.
– Хорошо, об этом мы еще поговорим.
Один из телохранителей закрыл входную дверь подъезда и опрометью бросился наверх. Затем закрылась дверь квартиры. Сейчас все чувствовали себя в безопасности. Анжела наслаждалась радостью встречи с дочерью.
– У тебя ничего не болит? А где это ты так перепачкалась? Что это у тебя?
Ссадина, синяк! О, Боже! Смотри, смотри, Альфред, у нее ссадина. Сейчас же надо прижечь йодом.
– Да успокойся ты, дорогая.
– Как же я могу успокоиться? Видишь, они мучили нашего ребенка.
Полковник Соловьев стоял, прислонясь спиной к стене, наблюдая за идиллией, царившей в квартире Бортеневских. Анжела была вне себя от радости, она без умолку щебетала, охала, ахала, хохотала. А девочка взволнованно рассказывала:
– А знаете, дядя Федор стрелял! Там было такое, такое! Как в кино. Помнишь, папа, мама, помнишь, мы смотрели кино, и там один дядя всех застрелил. Всех до единого.
– Доченька, успокойся, не волнуйся, – Бортеневский взял девочку на руки. – Мы сейчас с тобой поговорим.
Он опустил девочку на пол, взял за руку и увлек в свой кабинет.
Соловьев направился следом за Бортеневским. Там Альфред Иннокентьевич усадил девочку на стул, опустился перед ней на колени, строго взглянул в глаза.
– Ты уже большая девочка, – сказал он.
– Да, мне почти семь лет, – ответила девочка.
– Так вот, послушай меня. Ты никому и никогда не должна ничего рассказывать. Ясно?
– Почему?
– Так надо Когда подрастешь, я тебе все объясню. А сейчас запомни никому не рассказывай о том, что с тобой произошло.
– Даже тебе и маме? – спросила девочка – Даже мне и маме, – сказал Бортеневский и взглянул на Соловьева.
Тот утвердительно кивнул головой – А как вы думаете, Сергей Васильевич, она не слишком взволнована? Может быть, у нее нервный срыв?
Соловьев абсолютно раскованно улыбнулся.
– Да нет, что вы, Альфред Иннокентьевич, ребенок прекрасно себя чувствует.
Она уже давным-давно успокоилась Это вы с Анжелой на грани нервного срыва, а с ней все в порядке. Правда? – Соловьев подошел и положил свою ладонь на плечо девочке.
– Да, правда, – спокойно ответила та и улыбнулась полковнику.
Ее улыбка была наивной и искренней.
– Вообще, я хочу искупаться и лечь спать, – она взглянула на отца.
Тот засуетился.
– Анжела, Анжела! Девочку нужно выкупать и уложить спать.
– Вначале я ее накормлю, – голос Жанны был полон заботы. – Сейчас, я уже готовлю ужин.
Девочка побежала на кухню к матери. Соловьев закрыл дверь кабинета.
– Ну вот, Альфред Иннокентьевич, все и закончилось.
– Да, слава Богу. Теперь они мне не страшны.
– Нет, напрасно вы так думаете, – Соловьев хрустнул пальцами и уселся в вертящееся кресло, в котором только что сидела дочь Бортеневского. – Они вас не оставят в покое. Пока у них есть хоть малейший шанс оказывать на вас давление, они вас не оставят.
– Но у них нет теперь никаких козырей.
– Они попытаются вас пугать.
– Это бессмысленно, – гордо вскинув голову, выкрикнул Бортеневский. – Бессмысленно! Я пошлю их к черту.
Лицо банкира, казалось, было преисполнено честности и гордости, преисполнено чувством собственного достоинства. Полковник Соловьев взглянул на банкира немного скептично и усмехнулся.
– А знаете, Альфред Иннокентьевич, с вас можно картины писать. Или снимать фильм о честном неподкупном банкире, который стоит на страже вкладов населения.
– А что, разве это не так? – на сто процентов веруя в свою порядочность, произнес банкир.
– Если вам нравится в это верить, пожалуйста, верьте. Мне нужны наличные деньги, прямо сейчас.
– Но у меня здесь нет такой суммы.
– Вы отдадите мне половину, а вторую переведете на мой счет.
– Хорошо, хорошо, – засуетился Альфред Иннокентьевич, направляясь к дальней стене своего кабинета.
Там был сейф Он размещался за картиной, которая тоже стоила немало. Это был женский портрет кисти Боровиковского. Бортеневский снял картину со стены, поставил на пол и принялся открывать сейф Он вытащил четыре довольно толстых пакета.
Соловьев следил за суетливыми и немного нервными Движениями банкира.
– Здесь сто тысяч, – положив деньги на лакированную столешницу, гордо произнес банкир.
– Сто тысяч, хорошо, – прошептал Соловьев, взяв деньги в руки.
– Можете не пересчитывать: все точно, как в банке.
– Я вам верю, Альфред Иннокентьевич, – улыбнулся Соловьев.
Он и не думал пересчитывать деньги, а только вскрыл Один из конвертов и заглянул внутрь. Там лежали стодолларовые купюры.
– Прекрасно, – констатировал он и, посмотрев по сторонам, увидел на стеллаже небольшую кожаную папку с молнией, – я возьму это.
– Да-да, – согласно закивал головой Бортеневский – Пожалуйста, считайте, она ваша.
Соловьев спрятал деньги в папку, застегнул молнию.
– Ну, Альфред Иннокентьевич, а что мы будем делать с Мартыновым и Богаевским?
Банкир пожал плечами.
– Я думаю… мне уже все равно…
– Но ведь вы же заказывали?
– Да ну их к черту. Они уже не опасны.
– Вы думаете не опасны?
– А вы как думаете, Сергей Васильевич? – насторожился банкир.
– Поживем, увидим Но думаю, что они не оставят вас в покое.
– Черт подери, как все это дорого стоит.
– Я думаю, все это стоит намного дешевле, чем платить им.
– Да-да, это уж без сомнения. Ведь они меня могут разорить.
– Вы мне будете должны, Альфред Иннокентьевич, еще двести тысяч – и один из этих бандитов исчезнет навсегда, а второй будет так напуган, что ему уже будет не до вас.
Бортеневский задумался Его лоб сморщился, а глаза забегали.
– Даже и не знаю, как быть.
– Давайте подождем пару дней и потом решим, – спокойно, как о поездке на дачу, сказал полковник Соловьев, подошел к Бортеневскому и подал руку.
Тот судорожно схватил ее и пожал. Соловьев ощутил, какие холодные и липкие ладони у банкира Его чуть не передернуло от этого скользкого прикосновения.
«Как лягушка», – подумал Соловьев, направляясь к выходу.
Он не стал прощаться с женой Бортеневского. Один из телохранителей услужливо открыл дверь, предварительно выглянув в глазок. И полковник Соловьев покинул квартиру банкира.
Он вышел на улицу, взглянул на часы. Настроение было радостное: он держал в руках деньги, а когда в руках Соловьева были деньги, он всегда чувствовал себя радостным и возбужденным, как от бокала хорошего шампанского.
"Так. Теперь Глеб, – подумал Соловьев, – наверное, он меня уже заждался.
Надо из первых уст узнать все, как было. Надо поговорить с Глебом и сказать ему, что пока надо остановиться и ничего не предпринимать. Выждать хотя бы несколько дней"
"Так. Теперь Глеб, – подумал Соловьев, – наверное, он меня уже заждался.
Надо из первых уст узнать все, как было. Надо поговорить с Глебом и сказать ему, что пока надо остановиться и ничего не предпринимать. Выждать хотя бы несколько дней"
Через двадцать минут петляния по московским ночным улицам Соловьев въехал в арбатский переулок, через подворотню загнал машину во двор и затормозил прямо у подъезда. Сунув за пояс пистолет, одернув свою неизменную вельветовую куртку, в которой он любил ходить, когда был не на службе, и спокойно вошел в подъезд пятиэтажного кирпичного дома.
Подойдя к лифту, Соловьев хлопнул себя по лбу: он вспомнил, что Глеб ему не откроет без предварительного звонка по телефону.
– Чертова конспирация, – зло буркнул полковник, вышел на улицу, сел в машину и снял трубку.
Предупредив Глеба, он вернулся в подъезд и поднялся на дребезжащем лифте на пятый этаж. Преодолев один лестничный пролет, Соловьев оказался у нужной двери Она медленно открылась, и Сергей Васильевич вошел в мансарду. В руках у него была кожаная папка банкира Бортеневского В мастерской было полутемно, пахло кофе и коньяком, негромко играла музыка – Как ты, Глеб? – поинтересовался Соловьев.
– Уже все в порядке. Понемногу пришел в себя, – улыбнулся Глеб Сиверов – Ну-ну. Сильно задело?
– Изрядно, – сказал Глеб, вспомнив рану.
– Укол сделал?
– Да, конечно, – Глеб небрежно махнул рукой Соловьев посмотрел на светильник, в котором горела только одна лампочка.
– А чего ты сидишь в потемках?
– Так легче приходить в себя. От яркого света режет в глазах.
Соловьев вспомнил, почему Глеб имел кличку «Слепой» – ему никогда не нравился яркий солнечный свет, зато он как никто другой прекрасно ориентировался в темноте. В темноте он видел так, словно у него на глазах был прибор ночного видения. Соловьев усмехнулся.
– Ты при таком свете, наверное, даже можешь читать?
– Не знаю, не пробовал. Но думаю, смогу.
Глеб поставил на стол еще один широкий стакан и бутылку с коньяком, принес кофейник и две маленькие чашечки.
– Кофе выпьешь? – заглянув в глаза Соловьеву, спросил Глеб.
– И от кофе и от коньяка не откажусь, так как дело почти закончено.
– Почему почти? – Глеб возился с кофейником и говорил, не оборачиваясь к другу.
– Потому почти, что еще не ясно, следует продолжать операцию или нет.
– Ладно, садись, потом расскажешь.
Соловьев опустился в мягкое кресло, в котором только что сидел Глеб, а тот правой здоровой рукой подвинул кресло потяжелее и устроился напротив.
Соловьев наполнил чашки дымящимся кофе и посмотрел на кожаную папку, сиротливо лежащую на краю стола.
Глеб перехватил взгляд.
– Там деньги? – спросил Сиверов.
– А как ты угадал?
– Это несложно, – ответил Глеб, – у тебя всегда блестят глаза, когда в твоих руках деньги, и кажется, что ты вот-вот заплачешь от счастья – Да ну тебя к черту, Глеб, – усмехнулся полковник Соловьев, – но там действительно деньги.
Он взял папку, мягко прошуршала открывающаяся молния, и на стол легли два темно-синих конверта.
– Здесь ровно пятьдесят тысяч, – сказал Соловьев, – Это твой гонорар.
– И кто это так хорошо платит? – улыбнулся Глеб, бросив короткий взгляд на конверт, а затем – на сильно похудевшую кожаную папку.
– Думаю, ты знаешь, кто заплатил.
– Догадываюсь: банкир Бортеневский.
– Да, он, – спокойно подтвердил полковник Соловьев.
– Что ж, я рад.
– А теперь плесни-ка коньяка, – сказал Соловьев. Глеб левой рукой взял бутылку и аккуратно налил, следя, дрожит ли горлышко. Он хотел проверить, хорошо ли работает его рука.
Пальцы слушались, рука сгибалась. Наполнив до половины стаканы, Глеб поставил бутылку на середину стола.
– Что, проверял руку?
Сергей Соловьев посмотрел на окровавленную рубаху, валявшуюся на полу.
– Да, проверял. Не люблю, когда пальцы меня не слушаются.
– Остался доволен?
– Да, – просто ответил Глеб.
Они подняли стаканы и, глухо чокнувшись, пригубили коньяк.
– Я закурю с твоего разрешения? – сказал Соловьев.
– Кури, если хочешь, – Глеб повернулся и коснулся Пальцем левой руки кнопки напольного вентилятора.
Лопасти завертелись и исчезли, будто бы их не было. Легкое приятное жужжание заполнило тишину мансарды.
– А теперь расскажи, как все было. Только с подробностями. Так, чтобы я был в курсе всего.
Глеб пожал плечами.
– Честно говоря, не хочется вспоминать.
– Надо, Глеб, – сказал Соловьев.
– Если надо, то слушай.
Глеб отхлебнул кофе и, посмотрев на конверт с деньгами, сказал:
– Младшего брата Мартынова пришлось убить, но он был не один в квартире.
Там был еще телохранитель.
– Небритый? Его тоже пришлось убить? – спросил Соловьев.
– Да, конечно. Но следов я там не оставил. От Цыгана я узнал, где находится девочка.
– И где она была?
– На его даче. Там пришлось попотеть. Правда, охраняли ее непрофессионалы, но их было много. Шесть человек, я убрал пятерых, шестого они убили сами.
Именно шестой меня и ранил.
– А ты говоришь, непрофессионалы.
– Если бы не девочка, я думаю, все обошлось бы без моей крови. Кстати, как она?
– Да с ней все в порядке. Ее, наверное, уже накормили, вымыли и уложили спать. Она называет тебя дядей Федором и говорит, что все было как в кино.
– Не совсем как в кино. Но, наверное, похоже. Ей виднее.
Глеб допил свой коньяк и взялся за кофе. Соловьев сидел, понуро опустив голову. Глеб ждал, что же скажет его друг. Но тот упорно продолжал молчать.
– Серега, мне не нравится выражение твоего лица. Ты чем-то озабочен?
– Нет, все в порядке. Просто я очень устал.
– Ну, устать и я устал.
– Если все будет хорошо, ты можешь снова уехать куда-нибудь отдыхать. Но необходимо, чтобы несколько дней ты побыл в городе, и чтобы я мог тебя найти.
– Ты думаешь, Мартынов предпримет какие-то действия против Бортеневского?
– Я в этом просто уверен. Тем более, он не настолько глуп, чтобы не понять, что девочку спасала не милиция, а профессионалы, нанятые банкиром. И тем более, что он не простит убийства своего младшего брата.
– Ты, как всегда, рассуждаешь логично. Недаром ты считался хорошим аналитиком.
– Да ладно тебе, Глеб, шутить, – сказал полковник Соловьев, взял бутылку и наполнил свой стакан до половины, – давай еще немного выпьем, расслабимся.
– Я больше не буду. Я уже выпил до твоего прихода, плечо болело.
– Понятно-понятно. Может, тебе стоит показаться врачу?
– В этом нет необходимости. Рану я обработал и думаю, что вскоре она затянется. Кость не задета. Просто повреждена мышца сквозным ранением.
– Как ты считаешь, что подумает питерская милиция, когда увидит, что ты наворотил? – задал вопрос полковник Соловьев.
– А, пусть думают что хотят. Скорее всего они спишут все это на разборки между бандитскими группировками. Ведь Цыган, как я понял, торговал нефтью, скупал антиквариат и тому подобное.
– Было бы хорошо, если бы было так. А вот Мартынов, наверное, догадается.
Соловьев в два глотка допил коньяк, вытряхнул из пачки сигарету и жадно затянулся.
– Как хорошо, – прошептал он, – музыка, ты. Словно не было долгих лет, словно нам с тобой по двадцать… Только не хватает женщин, – ехидно продолжил Соловьев.
– Да, действительно, на первый взгляд ничего не изменилось. Только ты, Серега, стал другим, да и я, наверное, тоже.
Глеб взял чашечку с кофе и сделал маленький глоток.
– Как ты можешь пить такой крепкий кофе? – Соловьев откинулся на спинку кресла и снова затянулся.
– Мне нравится.
– Ты совсем себя не бережешь.
– Ну ты, Сергей, даешь… Сам посылаешь меня черт знает куда, и еще упрекаешь, что я себя не берегу, попивая крепкий кофе.
– Ладно, я пошутил.
– Больше так не шути, – Хорошо, не буду. Ты останешься ночевать здесь? – спросил полковник, не глядя в глаза Глебу.
Тот пожал плечами.
– Наверное, здесь. Уже довольно поздно. К себе домой ехать не хочу, больше, как ты понимаешь, мне ехать некуда.
– Так уж и некуда? – шутливо переспросил Соловьев.
– Вот представь себе, некуда.
– Тогда мне тебя жаль.
– Знаешь, Серега, мне тоже себя жаль. Мужчины молчали, из динамика плыла музыка.
– Как ты можешь слушать эти оперы? По-моему, ты их слушаешь уже в тысячный раз.
– Их можно слушать всю жизнь. Когда звучит Моцарт, не стыдно плакать.
– Но ты же не плачешь? А насколько я понимаю, это как раз Моцарт?
– Да, это Моцарт. И прекрасно, что я его слышу.
– Временами ты меня пугаешь, Глеб. Ты бываешь таким сентиментальным и непонятным, таким загадочным, словно находишься… в трансе.
– Это все музыка, Сергей, музыка. Она виновата.
– Знаешь, я бы еще посидел с тобой… – сказал полковник Соловьев, поднимаясь с кресла.