Вздохнув, Уайт вошел в атриум. Нечто огромное выступило из-за колонны, и конфедерат отпрыгнул назад, хватаясь за саблю, но тут же узнал великана. Скошенные глаза над высокими скулами смотрели на майора с бледного лица, окаймленного черными косами. Дикарский облик гиганта странно не совпадал с элегантно пошитым серым мундиром 19-го полка, и казалось, что перед Элиасом стоит волк в человечьей шкуре.
Уайт мысленно обозвал себя пугливым придурком — стоило ожидать, что великан-северянин будет здесь. Куда бы ни шла ведьма, её вералдур следовал за ней; воина связали с женщиной ритуальными узами, когда она ещё была маленькой девочкой, после того, как впервые проявилось её владение вюрдом. Как требовали обычаи, северянин терпеливо ждал возвращения подопечной из долгого странствия на Черных Кораблях, успешного завершения испытаний, во время которых в ней выискивали малейшие следы порчи.
Если бы ведьма не прошла проверку и не вернулась на Провидение в течение семи лет, то, по той же традиции, воину следовало совершить ритуальное самоубийство. Их судьбы были туго сплетены в жизни, и ещё крепче — в смерти. Обоюдоострый топор, висящий на спине великана, был освящен и предназначен для дарования его подопечной Милости, если она окажется во власти варпа. Неудивительно, что «путь вералдура» стал одним из немногих обычаев северян, получивших активную поддержку имперских властей.
— Бог-Император благослови тебя, мистер Мороз, — произнес Элиас, чувствуя странность такого обращения. Называть дюжего северного воина «мистером», как и произносить «леди» в адрес их загадочных, свирепых женщин, казалось абсурдным, но после войны имперские охотники на ведьм жестко прошлись по чужеземному народу. Хотя многие кланы сражались на стороне лоялистов, фанатики стремились «цивилизовать» всех подряд. В первую очередь они лишили дикарей их старых племенных имен. Забери у северянина имя, и ты наполовину завладеешь его душой: такой вот логикой руководствовались имперцы.
Майор попытался улыбнуться стражу.
— Твоя бдительность делает тебе честь, вералдур, но мне нужно поговорить с полковником, — Уайт хотел пройти мимо гиганта, но тот снова перекрыл путь. Посуровев лицом, Элиас поднял голос. — Я здесь по делам Бога-Императора, так что дай дорогу!
Ответа майор не ждал, поскольку воин не мог говорить — ему вырезали язык во время ритуального единения с ведьмой, — но сомнения во взгляде хватило. Простецкое благочестие Уайта было очень по душе солдатам, и после смерти пастора Хоуторна майор выступал в качестве полкового священника. Отсюда и происходила власть Элиаса над этим истово верующим дикарем.
— Отступись во имя Его, вералдур! — театрально прогремел Уайт.
Мороз нахмурился, снедаемый внутренней борьбой двух верностей. Внезапно он наклонил голову, словно внимая неслышимому голосу; разговор у окна смолк, и собеседники теперь смотрели на майора и северянина. С тошнотворной нервозностью Элиас понял, что не ошибся насчет неслышимой речи — ведьма говорила со своим стражем, касаясь его разума собственным сознанием. Секундой позже великан шагнул в сторону.
— Будь я проклят, но не припоминаю, чтобы просил кого-то явиться, — разнесся по галерее голос, полный гнева и прирожденной властности, — но кто-то пришел, так что я, должно быть, в самом деле проклят или просто дурак набитый!
— Вы не дурак, полковник! — откликнулся Уайт. — И ещё не прокляты, если мне позволено заметить.
Наступило молчание, а затем раздался смех, глубокий и горький. Кроме того, в нем звучали какие-то нотки, мало интересовавшие Элиаса.
— Тащи сюда свою тощую задницу, старина. Есть одна вещь, которую ты должен увидеть.
Теперь в голосе полковника сквозило искреннее веселье, и Уайт покачал головой, заранее уверенный, что не сможет подобрать нужные слова и переубедить командира.
Когда майор подошел к окну, ведьма отошла в сторону, скрывая лицо под темным сводом капюшона с чадрой. Энсор Катлер по-прежнему напряженно метался из стороны в сторону, от звезды к звезде, яростно сжимая и разжимая левую ладонь, не снимая правой с навершия сабли. На спине полковника висела широкополая шляпа, которая подскакивала в такт каждому шагу. Судя по черным пятнам на жакете из сыромятной кожи, он так и не почистил одежду после кошмара в каюте № 31, а на правой ноге виднелся глубокий порез от хлесткого удара шипастым щупальцем. Впрочем, Уайт знал, что бессмысленно советовать Катлеру показаться медику. В последнее время бессмысленно было вообще что-то советовать полковнику. В последнее время он слушал только ведьму.
— Посмотри наружу, Элиас, — произнес командир, не сбиваясь с неистового ритма шагов.
Уставившийся в стекло майор увидел раскинувшуюся под кораблем серо-зеленую округлую громадину планеты. Она выглядела влажной и пятнистой, словно огромный гриб-дождевик. Нечистой. У дуги горизонта, на той же высоте, что и транспортник, висел ещё один звездолет — гигантский боевой корабль с тупым носом воинственного вида, с палубами, усеянными орудийными турелями и шипами датчиков. Броню гиганта покрывала мешанина шрамов, среди которых выделялась глубокая борозда в средней части корпуса, след удара, который едва не рассек его надвое. Пробоину явно не ремонтировали, и Уайт подозревал, что любая попытка переместить корабль закончится катастрофой. Левиафан получил смертельную рану, и мир под ним станет его могилой. Если бы не огоньки, мерцающие в бортовых иллюминаторах, Элиас решил бы, что звездолет уже мертв; прищурившись, майор попытался разобрать выцветшее клеймо названия.
— «Реквием по добродетели», — произнес Катлер, словно заглянув в мысли Уайта. — Чертовски странное имя для боевого корабля.
Внезапно полковник остановился и смерил звездолет взглядом.
— Я не доверяю ему, Элиас. А этой поганой планете я доверяю ещё меньше.
Майор помедлил, не зная, ждет ли Энсор какого-то ответа. Уайт всегда гордился умением читать в сердцах людей, но последние пару лет Катлер шаг за шагом становился всё более переменчивым. Всё началось с Троицы и её колокола — клянусь Провидением, этот наполненный демонами город отбросил на 19-й длинную тень.
— Зебастейн. Эстевано. Кирхер, — командир прожевывал слова по одному за раз, явно неособенно наслаждаясь их вкусом.
— Не пойму, о чем вы, полковник…
— Ещё одно имя, которому я не доверяю. Кирхер — имперский командующий Федры, наш лорд и господин до конца войны, — Катлер кивнул на корабль. — Типчик заправляет всем представлением, скрываясь в этом парящем гробу. Не пачкает свои скрипучие сапоги, только посылает хороших парней гоняться за плохими, дергает ниточки и смотрит, как упадут фишки. Называет себя «Небесным маршалом», чтобы, во имя Преисподних, это не значило! Непонятно, откуда он — из армии? Флота? Может, вообще лакей Инквизиции…
Энсор покачал головой.
— Я вообще ничему здесь не доверяю. Это старая война, Элиас. Рядом с ней наше маленькое восстание кажется потасовкой на заднем дворе.
Разозлившись, Катлер всегда начинал растягивать слова, возвращаясь к ефсиманскому говору. Как и Уайт, полковник не заканчивал благородных академий, и это отличало их от большинства представителей арканского офицерства. Да, Энсор был патрицием, но его семья сидела по уши в долгах, поэтому юный Катлер присоединился к Пылевым Рейнджерам, жесткому, но эффективному кавалерийскому отряду. Пока остальные офицеры изучали теорию тактики и стратегии в Темпест-Пойнте, будущий полковник делал себе имя, участвуя в рейдах против диких зеленокожих на Пустошах. Сыромятный жакет, который Катлер носил вместо уставного серого мундира, был наследием тех дней, и в его перевитой шнуровке остались клыки и костяшки пальцев чужаков. Когда Энсор наконец-то получил из Капитолия патент на офицерский чин, на такое одеяние кое-кто посматривал косо. Однако же, ефсиманец не собирался отказываться от жакета. Это была одна из тех вещей, которые делали Катлера самим собой и навлекали на него неприятности. Разумеется, в конце концов Старая Гвардия подрезала Энсору крылышки — полковничьи звезды командир 19-го получил только после окончания войны, и начальство тут же сплавило его в космос.
— Мне это не нравится, Элиас, — Катлер неожиданно уставился на Уайта сверкающими глазам, злобно растянув губы. Взглянув на свирепое, львиное лицо полковника, спутанную бороду и гриву волос, спадающую на плечи, майор почувствовал, что в этом обедневшем аристократе больше дикости, чем в любом северянине. Но больше всего Элиаса беспокоила белизна.
Катлеру ещё не исполнилось пятидесяти, но его волосы были матово-белыми от скальпа до кончика бороды. До Троицы на голове полковника не имелось ни единого седого волоска. Город очень многое изменил в Энсоре, но белизна стала самым явным напоминанием о случившемся. Уайт спросил себя, знает ли Катлер, что подчиненные прозвали его «Белой Вороной» — а если знает, то обращает ли на это внимание?
Катлеру ещё не исполнилось пятидесяти, но его волосы были матово-белыми от скальпа до кончика бороды. До Троицы на голове полковника не имелось ни единого седого волоска. Город очень многое изменил в Энсоре, но белизна стала самым явным напоминанием о случившемся. Уайт спросил себя, знает ли Катлер, что подчиненные прозвали его «Белой Вороной» — а если знает, то обращает ли на это внимание?
С неожиданной уверенностью майор ощутил, что у всех них почти не осталось времени. Он должен был найти верные слова, чтобы достучаться до человека, некогда бывшего ему другом. Он должен был узнать, что нашел Катлер внутри гниющего храма в сердце Троицы. Уайт очищал город бок о бок с полковником, но источник бедствия видели только сам Энсор, ведьма и её страж. Только они видели колокол демонов.
Почему я позволил ему отговорить меня? Почему не настоял на том, чтобы зайти внутрь вместе с ним?
Но в глубине души, наполненной чувством вины, Элиас Уайт знал, что никогда бы не согласился войти в оскверненную церковь.
— Ублюдки обещали мне полную оперативную сводку после выхода на орбиту! — разбушевался Катлер. — Информация о кампании, дислокация войск, полевые карты, доклады разведки… Хоть какую-то Императором проклятую ориентировку! А прислали вот это!
Полковник ткнул пальцем в скомканный лист пергамента на полу.
— Одну хренову страницу!
Уайт потянулся было за документом, но Катлер жестом остановил его.
— Не утруждайся. Скоро услышишь всё, что там написано, но не жди откровений.
Внезапно нахмурившись, Энсор взглянул на ведьму и прищурил глаза. Женщина шептала в его разуме, и от глубокой интимности происходящего у майора по телу пошли мурашки.
Люди называли её «леди Ворон», и, в отличие от несерьезного прозвища стража, это имя казалось уместным. Уайт нутром чуял, что ведьме нельзя доверять — она была псайкером, мутантом, несшим в себе проклятие увеличенного психического потенциала. Это превратило северянку в живую, дышащую бомбу порчи замедленного действия. Да, женщина пережила испытания, которые отсеивали почти всех, кроме самых могучих созданий такого рода, и получила разрешение практиковать свое ремесло во имя Империума… но с ведьмой ни в чем нельзя быть уверенным. Элиас считал санкционированных псайкеров чудовищами с проставленным штампом «разрешено». Как мог полковник открывать перед ней собственный разум? Не было ли крупицы правды в том, что шептали об этих двоих? Как и все северянки, женщина постоянно скрывала лицо, но ходили слухи, что она прекрасна.
— Энсор… — начал майор, сообразив, что почти целый год не обращался к товарищу по имени. Неожиданно он уверился, что сможет найти верные слова. — Энсор, нам нужно поговорить о Троице. Как это существо в каюте № 31 узнало…
Но Катлер жестом приказал ему умолкнуть, прислушиваясь к ведьме. Наконец полковник кивнул и выпрямился, приглаживая нечесаную бороду.
— Я должен привести себя в порядок, Элиас. Высадка на поверхность через несколько часов, и парни заслуживают лучшего зрелища, чем это. Увидимся на общем сборе, старина.
С этими словами Катлер зашагал прочь, сопровождаемый ведьмой и её стражем. Оставшись один во тьме, Элиас Уайт понял, что снова утратил дар речи.
— Грят, Норлисс подхватил пустотную шизу и покромсал остальных, пока те спали. А потом принялся их жрать.
Клетус Модин со значительным видом облизнул губы. В танцующем свете запального пламени своего огнемета боец выглядел, словно ощерившаяся горгулья. Впрочем, этот здоровяк с бочкообразной грудью при любом освещении выглядел не слишком симпатично. Со своей уродливой физиономией и ярко-рыжим гребнем волос он смотрелся, как типичнейший пустошник, и отделение «Пылевые змеи» было для Клетуса словно дом родной.
Сейчас они сидели в углу ангарного отсека, обсуждая разную хрень, как всегда делают солдаты перед развертыванием. В огромном помещении, гулком, словно пещера, разбрелись по отделениям почти восемьсот конфедератов. Гвардейцы сидели вокруг своих фонарей, маленьких островков света в полумраке — длинные узкие лампы аварийного освещения работали, но их слабое красное сияние было почему-то неуютнее полной темноты. После того, что случилось три дня назад в каюте № 31, все стали какими-то дергаными, хотя никто точно не знал, что именно произошло. Никто, кроме офицеров, а те помалкивали. Правда, Верн Лумис тоже видел случившееся своими глазами, но с тех пор парень мало что говорил.
— Слопал их? — мордатый, как тыква, Горди Бун слушал с широко распахнутыми глазами.
— До косточек обглодал, — подтвердил Модин. — Полковник потом быстренько прикрыл там всё. Взял огнемет и сжег всё, чё осталось. Не хотел, чтоб мы, серобокие ребята, углядели, чё там натворил Норлисс.
— Точняк, — глубокомысленно кивнул Джейкоб Дикс, всегда готовый поддержать своего героя-Клетуса. Такой же пустошник, он был худощавой копией Модина, вплоть до торчащего гребня рыжих волос.
— Как-то не складывается, братья, — донеслось из не освещенной фонарем полутьмы, из-за пределов внутреннего круга «Пылевых змей».
— Чё ты там бормочешь, зеленый? — злобно бросил огнеметчик через плечо.
— Просто вслух думаю, и всё, — говоривший неторопливо подошел к фонарю, явно не обращая внимания на враждебность Клетуса. Он был почти болезненно молод, но при этом возвышался над Модином на целую голову и обладал мышцами грокса. Соломенные волосы парня были аккуратно подстрижены, на тщательно выглаженной форме не имелось ни единого пятнышка. Зеленая кайма на плосковерхом кепи и мундире выдавала в нем необстрелянного новобранца, а псалтырь, висевший на поясе — самозабвенного приверженца Имперского Евангелия.
Оди Джойс не вписывался в это отделение ветеранов-мерзавцев. Юноша присоединился к «Пылевым змеям» прямо перед тем, как полк отбыл с Провидения, и Модин уже сожрал бы и выплюнул его, если бы за парнем не присматривал их серж. Поговаривали, что старый козел водил шашни с мамашей Оди, а то и был его папашей, но никто из рядовых, даже Бун, не был настолько глуп, чтобы спрашивать твердолобого Уиллиса Калхуна о таких вещах.
Хмуря брови, Джойс продолжал:
— Я имел в виду, не только его отделение погибло. Норлисс ведь и комиссара убил, а тот уж точно не спал, — юноша с мрачным видом осенил себя аквилой. — Нет, братья, цепной меч комиссара жужжал, изрекая ярость самого Императора, когда офицер входил в обиталище зла. И вошел же он туда не один.
— А зеленый-то прав, парни, — раздался другой голос из теней, ещё дальше от внутреннего круга, насмешливый и низкий. — Ни хрена один-единственный псих не смог бы уложить комиссара, особенно если того прикрывал старина Белая Ворона.
Чистая правда, и все они знали это. Каждый из серобоких был там, когда начался кошмар, привлеченный звуком — глубоким, беспорядочным колокольным звоном, проникавшим сквозь стены. Зубы солдат дрожали от него, словно от какого-то адского землетрясения, и это невозможно было оставить без внимания, поэтому Змеи отправились на поиски. Они оказались возле каюты № 31 в тот момент, когда Верн Лумис выползал наружу. Боец захлопнул за собой люк и тут же безвольно сложился, будто сломанный изнутри. Безумное выражение на лице Верна мигом исцелило всех от любопытства, и Модин врезал по тревожной кнопке. К двери в каюту никто не подходил.
Тут все освещение погасло, а конфедераты, оказавшись во тьме, стояли и вертели в руках лазвинтовки, и слушали, как что-то рвется, и кто-то жует, и кто-то кричит из закрытой каюты. Может, если бы с ними был серж, всё пошло бы иначе, но Калхун в тот момент сидел в столовой, играя в карты с другими унтер-офицерами. Тогда бойцы вроде как порадовались этому.
Очень быстро примчался полковник, как будто знал, что должно произойти. Может, и правда знал, ведь с Белой Вороной была ведьма со своим сторожевым псом, а она-то, наверное, предвидела это, как и все остальное. Потом явились майор Уайт с комиссаром Броди, и все пятеро вошли внутрь, заперев за собой люк. Пять лучших бойцов полка против одного безумного парня.
Затем раздалось намного больше рвущихся звуков, и началась ругань, а потом адское рычание, словно звериное, а не человечье — но таких зверей ни один арканец раньше не слышал. Дальше зазвучали голоса, и это было хуже всего. Они просачивались через стальной люк, словно целый хор трупов, тонущих в океане червей, смеялись, и тараторили, и распевали одни и те же слова, раз за разом, круг за кругом: «Троица в огне… Троица во мне…»
Где-то посреди всего этого они услышали, что комиссар вопит так, как не полагается ни одному комиссару. Крики продолжались целую вечность, и серобокие удивлялись, как один человек может столько кричать, но, в конце концов, наступила тишина. Некоторое время спустя люк распахнулся, и рубаки вышли наружу, все до единого заляпанные кровью и какой-то черной слизью, которая воняла, будто яма с трупами. Ведьма тряслась под своими одеяниями, и майор Уайт наблюдал за северянкой, словно ястреб, вроде как даже боялся её. Полковник тут же схватил огнемет и зашел обратно.