Я тут же смягчился и проникся к нему самой глубокой симпатией. Я его мог любить теперь хоть навеки, ведь больше он мне никогда не попадется. Я даже был согласен на Павлова!..
– Ну как, вы довольны?
– Как вам сказать. – Я доигрывал до конца. Не мог же я ему вешаться на шею и прыгать на плечи от радости.
– Вы что, хотели пять получить?
– Что вы, спасибо большое, этого достаточно. Мне захотелось ему сказать доброе:
– Вы знаете, может, вы и правы, и система Павлова хорошая и правильная, я ведь не отрицаю… Просто я чересчур завелся и меня увлекло по-другому пути, ну чуть-чуть поупрямствовал.
И тут он мне выдал:
– Эх, если бы вы это раньше сказали, я бы вам пять поставил.
Я чуть не умер от разрыва сердца.
– А сейчас нельзя?.. Он улыбнулся:
– Нет, уже поздно, я расписался. Вот если б до этого…
Я сгреб тетрадку, в дверь уже нетерпеливо заглядывали, и от греха подальше, как на облаке, выплыл из аудитории.
– Саш, что так долго, о чем ты с ним разговаривал? – Ирка смотрела на меня.
– О Фрейде, доказывал, что он прав.
– С ума сошел, Фрейда даже имя нельзя произносить в стенах этого института. – (Весь этот институт на Фрейде держится, подумал я, и на нем только!) – Что он тебе поставил?
– Вроде четыре балла. Ирка схватила зачетку.
– Ир, а почему он оценками ставит? Вот тут мне Ирка и объяснила:
– Это же экзамен, ты что, не знал, он уезжает куда-то.
– А я думал, что зачет.
– Ну, ты даешь, Саш: идешь отвечать, даже не зная, что сдаешь.
Потом она меня расспрашивает про билет, а я говорю про собаку Павлова, у меня из головы не идет эта собачья собака; Ирка не знает теории Морено, я ей говорю, что все равно этот билет не попадется.
Она спрашивает, не положил ли он его обратно в кучу. Я говорю, что – нет, кажется, и она убегает сдавать, пока он ей не попался.
Я стою и думаю ни о чем.
Потом вылетает, появляется Ирка, она, конечно, получает «отлично», у нее нет отчества, как у меня, но она молодая и скромная, это на один балл выше ценится.
И мы уходим с Иркой в буфет обсуждать наши последующие дела.
Я беру нам бутерброды, себе – чай, ей – кофе, и мы садимся за стол.
– Ну как, ты рада пятерке?
– Конечно. Еще бы он не поставил. – Она улыбается. – Я ему и так колени показывала и эдак выставляла.
Я знаю, у Ирки стройные ноги и красивые колени.
– Специально платьице коротенькое надела. Мы смеемся.
Как прекрасно, что эта психология позади и ее сдавать больше не надо, ведь ни одного вопроса не знал, даже не представлял о чем это.
Спасибо, дедушка Фрейд, думаю я. Ведь с отчеством – это тоже подсознание, подкорка работает…
– А где Шурик? – спрашивает Ирка.
– Не знаю, он вчера по физкультуре зачет получил, пьет на радостях, наверное. А по психологии с ним жена вроде заниматься собиралась.
– У него что, есть жена? – Иркины глаза широко раскрыты от возбуждения.
– Да, она с того третьего курса, где мы учились раньше.
– А я не знала!
– Ир, ну не можешь же ты все знать! – Она смеется. – Хотя знаешь ты, бесспорно, много…
Она заливается.
– Я тебе, Саш, еще и не такого расскажу. Все тайны этого блядского курса открою, все секреты. Они у меня вот все где. – Она смешно сжимает свой тощий кулачок, и тонкие венки через запястья на кистях проглядывают. – Саш, а какой у тебя иностранный язык? – спрашивает Ирка.
И тут я вспоминаю, и от этого воспоминания мне становится нехорошо. Я вспоминаю, как орал в прошлом году на преподавательницу немецкого языка, что ненавижу этот язык нацизма и меня коробит от одного его запаха, что не буду изучать язык, убивший двадцать миллионов человеческих душ одной России, и что она предательница интересов народа, и как она может преподавать этот язык, да еще сует его в меня. Я помню: она побелела и сказала, что только через ее труп я перешагну зачет по немецкому языку. Я еще много чего орал, потом успокоился.
Я правда ненавижу этот язык, даже запах этого языка, как и все, что с немецкой нацией связано. Я им никогда не прощу вторую мировую войну, а также не только русских, но и шесть (а на самом деле больше) миллионов евреев (ни за что), – не им, не их потомкам, выплодкам до пятого колена.
Они все равно волки, и сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит…
В школе я этого не понимал, меня родители на него отдали, а когда вырос, понял, но было поздно. Хотел переучиться на английский, но мне не разрешили и сказали, чтобы продолжал заниматься своим языком и дурью не мучался.
– А кто у вас по-немецкому, Ира?
– Я не знаю, я английский всегда учила. Но ее фамилия, кажется, Михалкова, зовут вроде Юлия…
– Михайловна. Ну все. Я этот экзамен, то есть зачет, в жизни не сдам. Никогда!
– Почему, Саш?
И я рассказываю Ирке всю историю, как я орал на нее тогда у деканата.
– Ты что, Саш, прямо так ей и сказал «предательница» и прочее?
– Да-а, меня вечно за язык кто-то тянет. Ирка восхищена.
– Ну ты даешь! А знаешь что, переходи ко мне в подгруппу и мне так скучно не будет!
– Да ты что, Ир, с ума сошла, я в жизни не учил английского.
– Какая разница, его никто не учил и не знает, хотя в школе прозанимались по десять лет. А я тебе помогу, Санечка! – Она возбуждена и взбудоражена.
– Нет, нет, Ира, это невозможно. Я же ни одного слова не знаю, и как я зачет в этом году получу, а?
Глаза у нее сияют.
– У меня идея! Она ко мне хорошо относится и завтра я ее увижу, она мне зачет выставлять должна автоматический, и поговорю насчет тебя. Приезжай только к десяти утра, чтобы она тебя увидела.
– Я записан на немецкий.
– Какая разница, зачет же по иностранному языку, им в деканате все равно какой у тебя язык, лишь бы зачет стоял. Скажешь, что вундеркинд и учил два языка!
– Да, ни одного не зная. – Хотя немецкий я знал когда-то на "отлично*. Когда не понимал…
Я допиваю остывший чай, доедая кусочки хлеба. Я никогда хлеб не оставляю и не выбрасываю, он дорого дается. Что делают многие другие, не сознавая.
С иностранным языком она, кажется, убедила меня. Оттого что Ирке скучно и тоскливо одной на занятиях, она круто меняет парус моей жизни. А я сижу и думаю, что эта фантасмагория с зачетом по неизучаемому никогда языку, что эта фантастика, этот феерический мираж, даже в нашем институте точно никогда не пройдет. Это же не физкультура, где говорить не надо. Однако Ирка другого мнения. И все потому, что ей грустно. И она хочет меня. (Как развлекателя.) В деканате у Зинаиды-инспектора мы быстро улаживаем все дела, и я оказываюсь в ведомости английского языка.
Я уворачиваюсь от преподавательницы немецкого языка, не перешагивая ее трупа. Остается мне пережить завтра, но завтра я не переживу точно, однако выбора нет у меня. Немка хочет моей смерти; англичанке – она будет еще манной небесной казаться.
Надо рисковать: кто не рискует, тот не пьет шампанское. И я рискую, хотя и не представлял, что можно идти или падать на такие дела: это даже не мизер в темную с тремя дырками, когда в «горе» у тебя тьма.
Ночью я сплю возбужденно, мне уже нравится эта афера. Так интересней учиться…
В десять часов утра мы встречаемся с Иркой в вестибюле нашего института.
– Ну, Санечка, вперед, – говорит она.
А у меня ноги деревенеют. Я только сейчас соображаю, на какую авантюру падаю, и в голове немного кружится от этого падения. Мы идем по полу института, он мне тоже деревянным кажется. Хотя его строили в прошлом веке, и он каменный.
Она подводит меня к учительнице английского языка и знакомит.
Сегодня первый и последний день зачета. Ее зовут Магдалина, нужно такое имя выдумать. А на носу у нее бородавка.
– Магдалина Андреевна, – начинает Ирка, – вот, познакомьтесь, новый мальчик, зовут его Саша.
– Очень приятно, – говорит Магдалина Андреевна и тоже представляется: высокая, крупная, неинтересная. Да, тяжело будет на внешних данных работать, думаю я.
– Давай, Ир, свою зачетку, – говорит она, – а то у меня времени мало. Ты у меня хорошая студентка была на протяжении всего семестра.
Я смотрю на Ирку и думаю, когда же это она такой была. Ирка сияет. Та расписывается.
– Магдалина Андреевна, – снова начинает Ирка, – а вот новый мальчик.
– Ну и что, Ира, я это уже слышала. Какое он имеет ко мне отношение. В какой он группе учится?
– Как – в какой, – недоумевает Ирка, – в нашей, конечно.
– А какой он язык учил?
Я собираюсь все-таки признаться, но Ирка затыкает меня:
– Английский, естественно.
– Он что, в другой подгруппе занимался?
– Да нет, он у вас, Магдалина Андреевна, – и она озаряет ее сияющей улыбкой, удивляясь, что она не понимает.
– Подожди, подожди, Ира. Я его в жизни никогда не видела.
– Ну как же, посмотрите в ведомость. Она открывает ведомость.
– Как ваша фамилия? Я называю.
– И правда, в самом конце стоит, приписанная. Почему же я вас никогда не видела?
Я не успеваю раскрыть рта.
Я не успеваю раскрыть рта.
– Он в академическом был, у него со здоровьем плохо было, неважно.
– Ну а сейчас-то как?
– Сейчас прекрасно, – отвечает Ирка, – он занимался, и ему… зачет получить у вас надо.
– О чем ты говоришь, Ира, его же полгода не было, мы двадцать тем прошли, когда же он успеет все это ответить, у меня и времени нет сегодня столько.
И тут я ляпаю:
– А я и не смог бы вам все это ответить.
– То есть что это значит? – говорит она.
– Ну, он имеет в виду, что сегодня – много, – перебивает меня Ирка, – а через два дня экзамены начинаются. Да и у вас времени нет, а, Магдалина Андреевна?..
– Нет, Ир, это невозможно, я его даже в глаза не видела. Ну, ладно, с занятиями, я согласна – болел, но двадцать тем, которые мы прошли по английской литературе, и тексты, их-то я должна спросить для зачета.
Иркины глаза зажигаются.
– Ну, Магдалина Андреевна, он все лето будет готовиться, учить их, я сама буду с ним заниматься, а в сентябре он все до единого ответит, а?
– А сейчас что?
– А вы поставьте заочно…
– Это что-то новое! Я впервые о таком способе слышу. – Она улыбается Ирке, не глядя на меня.
– Ну, Магдалиночка Андреевна. – Ирка умоляет, чуть ли не повисая на нее. – Пожалуйста. У вас же такая добрая душа.
Я не верю в происходящее. А Ирка работает так и с такой отдачей, что ей впору на опустившуюся сцену Вахтангова выступать. И поднимать ее.
– Ну а как он, как студент?
– Магдалина Андреевна, да что вы, он прекрасный ученик, всю свою жизнь английским занимался. – (Это напоминает мне Шурика – волейболиста.) – Вы еще им гордиться будете, лучше всех в группе учиться будет.
– Сомневаюсь, Ир, – шутит серьезно та.
– Да, что вы, вчера он психологию сдавал доценту Берхину, так тот ему пять поставил и потом всем хвалил до конца экзамена – какие знания!
Нет, ее точно теряет сцена: феноменальная актриса.
– Ох, Ир, и не знаю, что делать, задала ты мне загадку. Хочется, конечно, тебе верить и времени нет. А вдруг это не так окажется?
– Магдалина Андреевна, это невозможно, я лично над ним шефствовать буду и следить, и отвечать за все буду я, только одна.
– Ну ладно, уговорила ты меня. Давайте свою зачетку, молодой человек. Саша вас, кажется, зовут?
– Да, – говорю я.
Зачетка из кармана у меня не вынимается, Ирка помогает ее достать. В голове совсем у меня ничего не соображается, не понимается, а только кружится.
– Смотри, Ир. – Она открывает зачетку и расписывается, почти не глядя; теперь самое главное, ведомость остается, без нее зачетка не действительна.
– В сентябре его спрошу, все темы, чтобы назубок знал, досконально. Под твое честное слово зачет ставлю.
– Обязательно, Магдалина Андреевна, вы такая добрая, я вас так люблю, ужасно.
Ведомость ложится под ее ручку. Я замираю, мне НЕ ВЕРИТСЯ.
И тут она мне говорит:
– How do you do? – и смотрит на меня. Я спрашиваю:
– Ир, что она говорит? Ирка улыбается:
– Ну, он шутит, Магдалина Андреевна, вы же понимаете, – и делает мне неописуемые глаза.
Она выставляет все в ведомость через мгновение размышления (показавшееся мне тремя вечностями) и, пожелав нам успешно сдать экзамены, удаляется.
Я тут же опускаюсь на пол. Ирка поднимает меня.
Мне бы даже не приснилось, что она сделала, не могло бы мне это присниться.
Я не держусь на ногах, падает мое тело.
– Идем сядем, – говорит она. – Ну как я все исполнила, а?! А ты боялся, говорил, что не получится.
Я сижу обалдевший и не верю: я получил зачет под Иркино честное слово. Оказывается, так тоже можно получать зачеты. И какие!
– Ты бесподобная актриса, – говорю я.
– Это что! Я единственно, когда испугалась, что она в зачетке у тебя увидит по психологии четверку. Но и ответ сразу приготовила.
Я смотрю на Ирку и не верю, она же гениальная девочка.
И тут она мне признается:
– Я свои зачеты почти все так получаю. Преподавателю иногда не знания, а доброе слово нужно. А я – такая хорошая девочка, и скромная, и паинька, и вежливенькая, – им приятно это слушать от меня.
А я-то думаю, откуда у нее такой отрепетированный взгляд, такая артистичность и высокий профессионализм движения, – она этим полтора года уже занимается.
– Ир, дай я тебя поцелую. Я целую ее в щеку – долго. И вдруг она мне шепчет:
– Я это сделала все-таки…
– Что? – не понимаю я.
– Ну, с Лилькой… помнишь, то, что ты рассказывал про…
– Да ты что, Ир?! Ты разыгрываешь меня или это неправда?
– Нет, правда. Это такая обалденная вещь. Я потом полчаса отключенная лежала. Мы теперь решили, только этим и будем заниматься.
– Ну, ласточка, ты изумляешь меня. Она смотрит, сияя.
– Жаль, Санечка, что ты не девушка, потому что теперь ты не интересуешь меня… как мужчина. А раньше я так хотела с тобой попробовать.
И ресницы мечтательно опускаются на ее глаза.
– Расскажи мне что-нибудь еще, о позициях, способах и чем любить можно, когда две женщины… встречаются.
Я обалдел от всего полностью, и от зачета, и оттого, что Ирка мне сказала.
– А как же Юстинов?
– Да ну его, надоел, ничего, кроме своего члена, не имеет. Да и тот в меня сует. Никакой фантазии или разнообразия…
Я смеюсь:
– Ты ему уже сказала?
– Нет, позже, а то его удар хватит.
И еще два часа разговора, в благодарность за Иркин зачет, мы посвятили основам лесбоса и позициям в этой любви.
Окончилась та чокнутая неделя зачетов, из которой я вырвался как из ада. И больше такой я бы не хотел пережить никогда.
Непонятно как, каким чудом, наверное, все-таки Бог, хотя я не верю в него (прости меня, Господи), есть, но я сдал, и в моей зачетной книжке были проставлены все зачеты. До единого. Я как-то извернулся, вообще никак, ни к чему не готовясь.
Папа был удовлетворен, мама была счастлива. А я думал, что впереди у меня еще четыре экзамена, и нет к ним ни одного вопроса. Впрочем, экзаменов оставалось три, так как психологию я уже сдал. На четыре балла.
Второй раз я подступался к летней сессии второго курса, и опять она чуть не зависла у меня из-за зачетов, которые, я думал, не сдам, не проскочу через них, никогда.
Через последующие три экзамена я прорвался не глядя, как сквозь подступающий ужас или кошмар. (Кошмарный ужас ужасного кошмара, – опять в голове закручиваться стало.) Русскую литературу я сдал на четыре, не готовясь и вопросов не зная. Так как сплел два разных стихотворения Пушкина в один цикл, это было неважно, я по ходу дела разобрался, но было поздно, за что и получил свое.
Диалектический материализм сдал, имея раскрытый учебник на коленях и успев по своему билету и вопросам молниеносно начитаться. И на хрен только такие экзамены придумывают. А?!
Но был такой страшный предмет: «Историческая грамматика» (это от Рождества Христова нашей письменности до нынешнего времени – все знать надо), и на нем я чуть не попался, едва не залетел, с ободранными боками из него вырвался. В Москве существовал такой старинный род Тетерниковых, и эта 80-летняя курва его последняя представительница была (и меня она чуть таким не сделала – последним представителем моего рода, так как папа точно прибил бы меня).
Она меня, естественно, не видела никогда, а я ее – тем более. Ирка же мне ее не представила. И о предмете этом понятия не имел никакого, и если б не Иркина шпора, виртуозно мне проброшенная, я бы и этого не получил. Тройку мне с громадной натяжкой поставила, говорила, молодость мою пожалела (а я думал – род…). Хотела на осень переносить. Вот на этом экзамене мне чуть действительно дурно не стало. Он был последний.
Ведь через все же прорвался! А-а-а-а-а-а….!!!!!!!
Тихо и мягко как-то наступил конец июня. Вот и эти горячечные и чокнутые дни позади, сдана сессия, отняты шмотки нервов и кучи здоровья.
Душе загул нужен, разгул, праздник!
Душе грохотать и скакать с телом хочется, и мы все приглашены к Ленке на день рождения. Суббота, восемь часов вечера. А впереди два прекрасных месяца: не видеть стен этого бесподобного института.
ИНТЕРМЕЦЦО
(Здесь, буквально, в данном случае, смысле значит – перерыв, отрезок, время, промежуток между двумя курсами, в который что-то происходит.) А происходит Ленкин день рождения, и пьянка торчала до космоса или до исчадия, фено-фантасмо-гротескно-колос-сально-фаллическая, фантастическая стояла пьянка.
Купив две бутылки шампанского и самую большую коробку конфет, ровно в восемь я появился возле ее дома, который находился напротив венерологического диспансера, около зоопарка на Красной Пресне. Приметное место – я не о зоопарке. Я поднялся на второй этаж и надавил пипку звонка.
Ленка встретила меня с распростертыми объятиями, буквально. От нее благоухало, пахло и несло ароматом чего-то далекого, не нашего.
Вся компания была уже в сборе. Ирка царственно улыбнулась мне и, поцеловав в обе щеки, томно села. Я передал имениннице «подарки» и сказал, чтобы она росла большая.