Оказывается, я был не только подвозной и подвозящий, оберегающий и подносящий, но еще и отвозной и развозящий.
Ирка сначала не хочет, потом неожиданно соглашается.
Юстинов ухмыляется.
– На тебе деньги на такси. – Он достает пачку и отщелкивает: десятка. Я усмехаюсь про себя. У меня нет денег, но я отвечаю: «не надо». Я гордый.
– Спасибо большое, – говорит он, – ты меня здорово выручил. (Я вообще не собирался брать такси, метро было еще открыто. Но теперь придется.) Ирка идет, и ее голова на моем плече; повиснув, она обнимает меня. Я не знаю, она пьяная или придуряется.
Такси долго не ловится, как обычно, но потом одному, кажется, нравится Ирка и он останавливается. Мы едем в такси, вокруг темнота. Счетчик щелкает, раздражая меня.
Ирка отодвигается и осмысленно смотрит на меня.
– Ир, ну разве можно так делать?
– Да, я х… положила на него!
– Ну, положим, этого органа у тебя нет.
– Вот возьму и отдамся тебе сейчас! У меня никогда не было второго. – Я благоразумно помалкиваю. Но я не из пугливых!..
И вдруг она орет: «Шеф, не поворачивайся», и начинает мне отдаваться. Московских таксистов мало чем можно удивить, но этого Ирка, кажется, удивила – и он повернулся. И тут она заорала, что ему должно быть стыдно. А рука ее схватилась за мой пояс. У нее была тонкая рука, но очень цепкая. Мне пришлось долго сопротивляться…
Таксисту она, кажется, больше не нравилась.
Наконец я успокаиваю ее тем, что ей опять придется лезть на гинекологическое кресло. Она была этим потрясена (что от меня это может случиться тоже), она думала, что только от Юстинова такое в природе бывает.
Несмотря на свою «пьяность», она помнит:
– Но ты же мне сам сказал, что от тебя девочки не делали абортов.
– Но они ведь предохранялись.
– А чем?!
Мы порешили с ней на том, что она мне отдастся, когда начнет предохраняться.
Я с трудом завел ее в подъезд и попросил, чтобы она моментально протрезвела, не то у родителей начнется истерика. Она сказала, что они давно спят в спальне и видят какие-то сны; я еле втолкнул ее в квартиру, так как она хотела еще обняться…
До моего дома мы доехали быстро, мама, к счастью, еще не спала, и я попросил у нее деньги, чтобы рассчитаться за такси, а когда я вернулся, сказала:
– Санечка, я не могу давать тебе такие деньги на такси, я просто не зарабатываю столько.
На следующий день я пришел на стадион и там поселился. И хотя я жил на нем только последующие две недели, мне казалось, что это навечно.
– Здравствуйте, Борис Наумович, – сказал празднично я.
Он очень буднично взглянул на меня.
– Ну, как наши дела? – спросил я.
– Не понимаю, – ответил он.
– Насчет зачета.
– А-а. Отработайте все пропущенные занятия, сдайте нормы, и тогда я вам, может быть, поставлю.
– Как же я их отработаю?!
– А это уж ваше дело, вы ведь не волновались, когда пропускали. Почему же я должен волноваться, как вы отработаете?
Довод был резонный, и я попросил его тоже не волноваться.
Он посмотрел на меня:
– Как ваша фамилия, напомните мне еще раз. Я назвался. Он посмотрел внимательно в ведомость.
– Так вас и в прошлом году ни разу не было на занятиях.
– Я был в академическом.
– Что у вас болело?
– Голова.
– Но физкультурой вам, надеюсь, сейчас можно заниматься?
– Да, для нее ведь не нужна голова… Меня только для нее родители и рожали. Чтобы заниматься.
– А до этого?
– Что до этого? До рождения? Не было меня: был хаос, мрак и темнота.
– Нет, я имею в виду до академического, почему вы не приходили на занятия?
Странный человек. Его даже не интересовало, что когда-то не было меня.
– Готовился уйти в заболевание, – пошутил я, но он не улыбнулся.
– Ну, что ж, посмотрим, что вам надо сдавать, – и он опять взялся за эту ведомость. Я смотрел на него ясными глазами, он смотрел на меня чистыми глазами, и это было неплохо.
– Так, прежде всего тридцать два занятия за пропущенные четыре месяца.
У меня с глазами стало плохо.
– Да вы что, Борис Наумович!
Он глянул на круг того, что называлась беговая дорожка.
– Вы видите, как бегают. Так же, как и вы, пропускали занятия.
Я глянул на дорожку – на замученных, загнанных, заморенных людей, полубредущих, полуплетущихся в загоне бегового стадиона, и мне стало нехорошо. Не только с глазами, а – общее состояние.
– Разрешите представить: это одна тысяча метров, которую вам нужно пробежать на время.
– Да вы что, я в жизни никогда так далеко не бегал. Да и не от кого было.
Он улыбнулся довольно:
– Вы все шутите. А ведь плакать придется.
О, что я вам говорил, у них у всех одинаковая песня. И не изменяется.
Он опять взялся за эту проклятую ведомость, которую я уже ненавидел.
– А также вам нужно будет сдать одиннадцать других нормативов. Поэтому я советую вам эти две недели усиленно потренироваться. Тем более раз вы не бегали никогда, а подготовка поможет пробежать вам на время.
– А какое время?
Он назвал, и мне показалось, что времени много. Я переоделся и вышел на круг. Легко так вышел. Молодцевато огляделся.
Лег я на первых четырехстах метрах и больше не поднимался, очень долго. Он подошел ко мне и сказал весьма участливо:
– Вот видите, я же вам говорил, что нужно тренироваться.
Как будто я уже был его учеником или собирался таким заделаться.
Около часа я приходил в себя, потом еле переоделся. Когда-то я бегал и очень быстро. Но когда это было? Потом была Верка, Москва, бардак, снимаемая квартира и через постель шли эшелонами, батальоны просили огня…
До бегов ли было? И хотя разминка была в движении, но на месте, и не стоя. Стоя неудобно было.
Но скажу я вам, как родным, а не близким и не далеким, что через три дня я уже бегал и не падал, пробегая эту тысячу, но – примерно, за время, которое отводят людям, чтобы пробежать пять. А мне еще надо было толкать ядро, метать мяч (не то гранату), прыгать куда-то, не то в длину, не то в ширину, а может, и в высоту когда-то, плавать в бассейне резче всех, а я еще не мог с бегом разделаться. И я бежал.
Я бежал, как самая последняя падла, но никак эта тысяча не влазила во время у меня. А Пенис мне вежливо улыбался. Злости на него никакой не было, это же была не его вина, что он таким уродился, а родительская. А родителей его я не знал. Да и не стремился. Поэтому злости у меня не было. И я бежал. Хотя я и сознавал, что он мог мне поставить зачет и так, без всякого выеб… то есть – выделывания.
Скоро меня на стадионе знали все, от служителя до последнего занимающегося. Мне, конечно, была приятна такая слава, однако тысяча не выходила у меня: ног не было, есть не хотелось, тело умирало, а температура вялая была. Но ему, моему мучителю, это нравилось, он наслаждался. Я уже три раза забегал на нее, эту тысячу, официально, и три раза не получалось необходимое время.
Я ему посоветовал, чтобы он позже на секундомер нажимал. Когда я пробегу уже полкруга, или стартану, по крайней мере, тогда время будет хорошее. Он опять вежливо улыбался, но секундомер успевал нажимать вовремя. Он этому, видимо, долго учился и теперь хорошо получалось. Он был доцент уже, наверно, и кандидатская у него была: как нажимать секундомер.
Жизнь моя сузилась в овчинку, и небо для меня существовало только над стадионом. Интересно, думал я, как же бегают бегуны, чемпионы там всякие, неужели им от этого не херово. Я думал, что еще один день, еще два дня, и я пойду к врачу освобождаться, брать справку, что у меня климакс, как у Ирки. Девичества.
В институте шли лекции, люди занимались, а я бегал по стадиону. Теперь – я уже хотел на занятия. Но для этого института были важней мои упражнения по физкультуре.
В пятницу, когда очередной физкультурный день закончился, мы ушли с ним со стадиона последние. Всю жизнь мечтал о такой жизни. И вот она настала!
Бегун и тренер шли к метро, нам был по пути. Чтоб этот путь у него под ногами провалился.
– Как насчет пивка, Борис Наумович? Я угощаю, – спрашиваю я.
– Нет, спасибо, я не пью.
– А фирменную сигарету?
– И не курю тоже.
– Но с женщинами хоть живете? Он был большой и широкий.
– Да, у меня есть жена. – Он улыбнулся.
– Значит, от меня – ничего не хотите?
– Дело не в этом, я, правда, не люблю пива или курения.
– А то я подумал, что вы подумали, что я вас покупаю.
– Ничего страшного, я знаю, что ты хороший мальчик и этого делать не будешь.
– Откуда вы взяли?
– Я наблюдал: бегаешь старательно. Я долго смеялся.
– Что же делать с вашим проклятым зачетом, я ведь его не сдам никогда?
– Во-первых, он не мой, а ваш, я свои все давно сдал, когда в институте физкультуры учился, а во-вторых, если захочешь, то сдашь. Надо только постараться.
– Скорее мое тело и организм сдадут и уйдут из бытия, чем он у меня сдастся.
– Ничего страшного, все так говорили сначала.
– Но я не хочу такого конца!
Он улыбнулся. А я шел и думал, неужели у него нет слабого места. Как точка разбивания у пуленепробиваемого стекла, критическая точка раскалывания. Не может быть, такое место есть у всякого. Но как ее нащупать?
– Но я не хочу такого конца!
Он улыбнулся. А я шел и думал, неужели у него нет слабого места. Как точка разбивания у пуленепробиваемого стекла, критическая точка раскалывания. Не может быть, такое место есть у всякого. Но как ее нащупать?
– Я слышал, что те, кто ходит в секции и в них занимается, получают зачет автоматически, и им не надо ходить на занятия?
– Но ты ведь не ходил.
– Но у вас нет такой секции.
– Какой?
– Волейбольной.
– А ты что, умеешь играть?
– Да, у меня первый взрослый по этому виду спорта.
– Когда же ты успел, молодой такой?
– Играл за сборную города у себя. В «Динамо» тренировался.
– Молодец, а я и не знал, что ты спортивный мальчик. Да, секции у нас нет на факультете, секций вообще мало. Жалко.
И тут я ляпнул:
– А хотите, я вам создам волейбольную команду на факультете?
– То есть?
– Сделаю команду, оттренирую и выставим на соревнования.
– И сам играть будешь?
– Конечно, я обожаю волейбол.
– Ты серьезно об этом говоришь?
– Абсолютно!
Вот оно! Нашлось слабое место. То-то же, а я думал, что в мире уже правят не умные, а… физкультурные, и ума больше не надо. А работать надо не ногами, а мыслью, словом работать надо. Управляя.
Ему нужна была зачем-то команда. Он ухватился за нее, и с этого момента командующим стал я.
Хотя еще за мгновение до этого казалось, что, правда: не справиться, не перескочить этого буйвола стройного вида.
– Что тебе для этого нужно, Саша?
О, вот я уже и «Саша» стал, а я думал, он не помнит, как меня зовут.
Теперь командовал я. Парадом, и я хотел им насладиться:
– Зал, расписание, мячей пять-шесть, хороших только, а не нашего, советского производства. Польских, например, золотистых таких, охряного цвета.
– Еще?
– Человек пятнадцать ребят, чтобы имели хоть какое-то понятие о волейболе.
– Да ты что! Где ж это я тебе наберу в педагогическом институте, к тому же на филологическом факультете, столько ребят, да еще нормальных, то есть здоровых. Да еще с понятием о волейболе.
– Хорошо, десять, – согласился я. (Я соглашался.) Он и этой цифре ужаснулся. Не был уверен, что найдет столько нормальных на нашем факультете.
– Когда ты начнешь? Розыгрыш института в ноябре.
– С первого сентября нового учебного года.
– Успеешь создать команду?
– Попробую, я ведь не волшебник.
– Но сам-то играть будешь хорошо? Не опустив рукава, лишь бы отделаться?
– Я никогда не играл плохо, всегда выходил на площадку, чтобы побеждать! И как так можно говорить, вы ведь даже не видели, как я играю. – Я завелся. – Зверею перед подачей мяча. Бьюсь, не отдыхая, до последнего удара.
Я актер тоже. Как и Ирка, только другого амплуа. Но от нее мне многое уже передавалось. Она лучше знала эту сцену жизни – институт.
– Ну хорошо, успокойся, я верю тебе. Ты такой легковозбудимый, – говорит он, удивляясь.
– Это чисто нервное, – отвечаю я.
– Теперь, кого я могу дать тебе в команду. Ты будешь на третьем курсе…
– Если буду, – вставил я.
– Постараешься. – Он улыбнулся. – Естественно, со старших курсов, где нет физкультуры, никто не подумает ходить и играть. Следовательно, я могу дать ребят только с первого или второго курса, чтобы они ходили к тебе заниматься вместо меня: ты будешь вести табель, отмечать их посещения, и от тебя будет зависеть, поставлю я им зачет или нет.
Это мне понравилось – из просителя в даватели.
– Только отнесись к этому серьезно.
– Обязательно, – о моем зачете речи уже не шло, но я догадывался.
– Не жди, что придут к тебе мастера спорта, скорее всего они играть не умеют. Но ты научишь. – (Интересно, как это он себе представлял, – я не догадывался.) Никто не говорит, чтобы они играли, как ты, но нужна команда, какая бы она ни была, это не важно, зато факультетская. А значит, ведется какая-то спортивная работа на факультете.
Вот что ему было нужно. Но я догадывался, у меня умная головка.
– Капитаном, естественно, я назначаю тебя.
– А?..
– Ну, команды. Ты ее и тренировать будешь.
– А-а, спасибо за доверие. Мы подошли к метро.
– Теперь так: в понедельник подъезжай к двенадцати дня, и мы обговорим условия твоего зачета.
– Они новые будут?.. – Я скромно опустил глаза.
– Скорее всего да. – Он улыбнулся. Однако не легко мужик сдается: я думал, сразу мне на шею бросится.
– Так как насчет пива? – Я не верил ему, думал, не хочет со мной запанибрата – дистанция. Она не только в беге, она и в жизни важна…
– Я, правда, не пью, спасибо. Ну, до понедельника.
Расстались мы, как первые друзья, которые были когда-то последние.
Естественно, никакой команды ему я создавать не собирался.
В субботу мы встретились в стенах института. Это у вас суббота выходной, а у нас учеба. Ирка даже вся засияла, когда увидела меня:
– Тебя почему целую неделю не было?
– Она аж вся извелась, – вставил Юстинов.
– На стадионе бегом занимался, – ответил я.
– Как это? – спросил Боб. И тут я начал им рассказывать о Пенисе: вся компания полегла. Кроме Юстинова.
– Ты, кстати, особо не радуйся, – сказал он, – так как на следующий год собираются вроде ввести физкультуру в течение всего третьего курса и два зачета.
– Тогда мы все будем зависеть от тебя, – сказал Боб. – Ты у нас бо-оль-шой человек будешь, Сашка!
Все опять засмеялись, не смеялся только Юстинов, он никогда чужому не смеялся, а смеялся только своему.
Он начал:
– Хорошо, что ты появился, а то твой лучший друг Ирка была уже близка к коме. Боялись, не выживет.
Ирка подарила мне лучезарную улыбку.
– Боб, пошли пиво пить, угощаю, – сказал Юстинов.
– С удовольствием, – согласился Боб. – Саш, ты пойдешь?
– Нет, спасибо, после пяти дней кросса, безостановочного, мне нужна передышка.
– Так, – сказал Юстинов, – а Ирке после последней выходки категорически запрещается.
– Ну, Андрюшенька.
– Я кому сказал, Ира!
– А я и не люблю это пиво, к тому же мне надо поговорить с Санечкой. – Она невинно посмотрела на меня.
– Прекрасно, – сказал Юстинов, – смотри только, заделает она тебя. И не такие храбрецы попадались, и то уделывала.
– А мы с ней ничего такого не собираемся делать, чтобы она меня уделывала… – мне было весело.
– Да, – сказал он, – а жаль, я бы тебе ее даром отдал, вот сейчас прямо!
Вся компания полегла. Юстинову это нравилось. Он улыбнулся.
– Спасибо, – сказал я. – Но не надо.
– Обижаешь, Саш. Как у вас там на Кавказе говорят: прямо в сердце плюешь, такую девушку предлагаю. Ирка, пошла бы к нему?!
– Конечно, Андрюшенька. Да он не хочет, я уже предлагала.
Боб по перилам покатился.
– Ты видишь. Боб, Ирка не теряет времени зря, я же тебе говорил, что она профессионалка-блядь, только прикидывается, что девственница.
И вся компания со смехом ушла.
– Санечка, – Ирка уже висела на руке у меня, – ты мне расскажешь еще, я целую неделю ждала? Ты же обещал.
– Что, Ир?
– Ну, про противозачаточные средства и как предохраняться.
– А что тебе рассказать?
– Все-все, что ты знаешь, мне так интересно. – Она действительно была очень заинтересована.
В это время в аудитории шла лекция. А я начал свою, из области очень далекой от той, по которой шла лекция. Та называлась «Русская литература XIX века», моя называлась «Гинекология и предохраняющие средства XX века» (Общий курс для незнающих).
– Ну, что такое гинекология и женские половые органы, я думаю, тебе известно, ты имеешь представление или видела. Они есть у самой тебя, поэтому я не буду на них останавливаться. Однако их надо предохранять, я думаю, тебе это тоже уже известно. Предохранять – я не имею в виду личную гигиену, а от проникновения в них мужского члена.
Ирка улыбается.
– И даже это не совсем правильно – не от него, а от того, что из него выливается и внутри у тебя (или любой другой) быстро передвигается, расползается и разливается. То, что двигатель всего мира, создатель и вершитель судеб людских, пик всего человечества: ненавистный и прекрасный сперматозоид! – или ее величество – сперма.
Ирке нравилась такая лекция.
Но дальше я ушел в серьезный материал.
– Все предохраняющие средства (в медицине так называемые контрацептивы) делятся на три вида: механические, химические и комбинированные.
– Комбинированные, это когда механические и химические вместе, – сказала Ирка.
– Умничка, – улыбнулся я. – К механическим средствам относятся: шеечные колпачки, они бывают разные, колпачок Кафка, Менсинга, Миспа, Френша и так далее, надеваются пальцами на влагалищную часть шейки матки и подбираются точно по размеру самой шейки.
– А я не знаю моего размера.
– Да подожди, я тебе еще ничего не предлагаю. – А также к механическим средствам относятся пессарии, всякие петли и спирали, это уже внутриматочные средства и вводятся они внутрь матки непосредственно.