Жаль, что роскошной Литвиновой Жене не стать. Внешне она похожа на папу, а папа – на дедушку. Каштановая шевелюра деда Паши напоминает дворницкую метлу, лицо могло быть чуть поуже, глаза – чуть поменьше. Правда, на фотографии они вытаращены в крайнем ликовании, потому что в руках таймень почти с самого рыбака.
Все-таки Женя явно не доросла до понимания некоторых вещей. Мама в юности, наверное, тоже мечтала о своем настоящем мужчине. Каким образом она обнаружила его в папе? Выбора тогда не было, или настоящие мужчины круто меняются под воздействием семейной жизни? А может, они – обычная возрастная фантазия, как Дед Мороз у детей? Последнее письмо этому мифическому разносчику подарков Женя написала в третьем классе. «Дорогой Дед Мороз, подари мне, пожалуйста, карликового котенка размером с мышь…»
«Я буду вместо, вместо, вместо нее твоя невеста», – нахально известил магнитофон механическим голосом Глюкозы. Его перебил страшный папин стон:
– Евгения, ты хочешь моей смерти?!
«Взрослым» именем Женю дома называют, когда сердятся, в остальное время – Женечкой. В сердцах она выдернула штепсель вместе с розеткой. Нормальные люди давным-давно обзавелись какими-нибудь девайсами с музыкой, а тут все системы старые. Есть даже древний проигрыватель с пластинками, папа говорит – музейная редкость. Он и сам – редкость, солист Театра оперы и балета. Такой ведущий примадонн. У него драматический тенор. Папу хлебом не корми, дай попиариться в средствах массовой информации. В рубриках о культуре журналисты пишут о его богатом оперном и концертном репертуаре, музыкальной эрудиции и отличном знании эталонных исполнений. Что-то там еще об артистическом обаянии…
О мамином обаянии – ни слова, ни в одной завалящей газетке. Мама преподает английский язык в обыкновенной средней школе и отсчитывает свою жизнь часами: столько-то учительских часов в неделю, столько-то репетиторских. Радуется, что с грехом пополам хватает платить за ипотеку.
Педагоги начала прошлого века имели возможность побывать по льготным ценам на ознакомительных экскурсиях в заграничных школах. Эта привилегия полагалась земским учителям наряду с ведомственным жильем и бесплатными свечами. А участь современного российского учителя такова, что хоть фэйсом об тэйбл забейся, – даром ничего не получишь. Недавно мамина ученица, дочь владельца супермаркета «Кипежград», съездила на каникулы в Англию и вручила маме туристический буклетик со словами: «Там было клево! Совсем-совсем как вы рассказывали!»
Свободное время мама жертвует слежке за дочерью и служению талантливому мужу. К тому же в мамины обязанности входит почти вся домашняя работа, кроме починки кранов. Женя пыталась завернуть протекающий в кухне кран – безрезультатно, еще сильнее закапало. Мелким ремонтом сантехники, по идее, должен заниматься папа, но он не умеет, или, скорее, не хочет. Он в доме главный, поэтому ничего не делает. К тому же нынче его нельзя беспокоить: у папиного тенора случилась нестыковка с ариозо Ленского.
А кран капает. Мама, вздыхая, подставляет губку, чтобы не долбило, как по камню. Капля же и камень точит. Терпение у Жени не мамино и тем более не каменное. Она представляет, как подойдет сейчас к папе чеканным шагом и поверх его вокальных упражнений мужественно напомнит об угрозе кухонного наводнения.
Мысленно Женя сказала это очень храбро. А папа в ее голове возмутился и принялся стенать, что все, кому не лень, норовят наступить на горло его песне, и т. д., и т. п. На что Женя, опять же мысленно, холодно ему ответила: «Кран закрой».
Этот диалог так и остается в воображении. На деле Женя, разумеется, молчит, папа и слушать ее не станет.
В голове нарисовались весы с домом на одной чаше и сценой на другой. Дом сцену не перетянул. А может, где-то за нею скрывался зал театра. Куда маме с Женей против двухсот с лишним зрительских мест!
…Летом, на песке у курятника в бабушкином дворе, среди квохчущих кур вышагивал надменный петух с иззелена-рыжим хвостом. Его золотые глазки-бусины настороженно наблюдали за хозяйкой – богиней кормов и финальной кастрюли. Когда дело доходило до житейских куриных проблем, глазки петуха заволакивались пленкой презрения и досады. Время от времени он распускал хвост дугой и клекотал, пробуя горло к утренней поверке. Плевать было этому эгоцентристу на окружающую среду. Так и папа. Важнее всех для него Мельпомена, а жена с дочерью где-то сбоку. Вернее – побоку.
– Женя, прости, пожалуйста, я не смогу пойти на концерт… Педсовет, – говорит мама с умоляющими нотками в голосе.
Это не Жене. То есть Жене, но не дочери, а мужу. У них одинаковые имена и, соответственно, фамилии. Они оба Евгении Шелковниковы, что Женю раздражает, хотя к своему имени она не относится отрицательно, ведь другого у нее нет. Просто странно: такое впечатление, будто колбасно-джинсовый дефицит, о котором с такой неувядающей ностальгией вспоминают родители, распространялся и на имена.
– Как хочешь, дорогая, – слышен папин притворно безучастный голос. – Дело не подневольное.
Мама с горечью спрашивает:
– Тебе все равно?
– Ах, оставь, Аня! Ты знаешь – мне не все равно! Это ты равнодушна к моему творчеству, несмотря на то что Ленский меня истерзал! – голос повышается с каждой фразой. – Между прочим, это моя премьера! По сравнению с ней твои школьные собрания, извини, – мелочь, чепуха! Их у тебя в год миллион, этих педсоветов!
Понятно: если Женя не пойдет на премьеру, мало ей не покажется. Папе по барабану, что заставлять человека слушать одно и то же сто раз дома, а потом в театре – подлинный садизм.
Папа творит собственный образ Ленского, ищет серьезного однолюба вместо оторванного от жизни «осьмнадцатилетнего» мечтателя. Кто знает, каким Ленский был на самом деле? Читатели же знакомы с ним заочно, со слов Александра Сергеевича, еще того насмешника. Но Жене все-таки кажется, что расхождения у папы не с персонажем знаменитого романа, а с автором. Самому герою тоже может не понравиться задуманный папой вариант. Она содрогнулась: ох, сколько же искаженных артистами ленских и онегиных жалуются на том свете солнцу нашей поэзии! А сколько гамлетов и отелло дергают бедного Шекспира как ромашку? «Быть не быть, любить не любить, к сердцу прижать, на фиг послать…» Театр – вечный спиритический сеанс, фабрика призраков. Становились бы эти фантомы материальными, давно б уже случился демографический взрыв… Пожалуй, не стоит поступать в театральный институт.
Глядя в зеркало, Женя скопировала мученическую гримасу папы, передразнила шепотом его атаки на маму: взмах рукой, пренебрежительный тон в слове «педсоветов». Недавно где-то слышала подобное. Тонко чувствовать нюансы эмоций в звуке – дедовское наследство… Вспомнила: химера (учительница химии) вчера после контрольной сказала, что большинство будущих выпускников – кандидаты в ассенизаторы. «Педсоветы» и «ассенизаторы» произносятся в одной тональности, творчество папы – в высокой октаве. Женя оскорбилась за мамин педагогический кворум и, подхлестнутая обидой, высунулась в гостиную.
– Ну? – спросил папа. С таким выражением лица Юлий Цезарь в известную минуту воскликнул: «И ты, Брут!»
Женя не вняла скорбному лицу полководца и дерзко заявила, что, если бы какой-нибудь графоман вроде Ленского целыми днями пел ей, как он влюблен в нее и счастлив-счастлив, она бы сама с удовольствием его пристрелила. Папа от моментальной ярости едва не задохнулся, но тотчас прокашлялся и закричал о диких детях, свинском отношении общества к культуре и власти денег. Последнее в том смысле, что все на свете теперь можно купить запросто: землю, бриллианты, образование в виде диплома, науку в виде диссертации. Все, кроме одного.
– Кроме таланта! Да! Ни за какие коврижки! Талант – от Бога, а Его ничем не подкупишь! Талантливый человек всегда стоит над толпой, он сам – творец! – кричал папа страстно, но не очень громко, жалея связки. – Быть творцом – возвышенное страдание, остальным этого не понять!
В мамин скромный учительский огород и, потенциально, Женин смачно шлепнулись булыжники безнадежной посредственности. У мамы дар преданности и самопожертвования, но люди почему-то не считают его талантом, хотя без оперного пения можно прожить, а без любви нельзя.
Дед Паша считался первым парнем на деревне – был запевалой в народном хоре, играл на баяне, частушки сочинял на ходу. Папа стал «первым парнем» в театре. На Жене природа, видимо, решила отдохнуть. Не совсем, но явно обленилась. Творческие позывы Женя ощущает только у зеркала. В нем она умеет отражаться многими политиками, обоими родителями и отчасти – Ренатой Литвиновой.
Куда же податься после школы? Мама хочет, чтобы Женя поступила в медицинский.
«Всю жизнь вожкаться со всякими органами и вместо человека видеть букет болезней? Благодарю покорно», – разговаривает Женя с мамой по пути в школу. Мамы рядом нет. Она работает в другой школе, и ушла раньше, но дочь очень надеется решиться на эту беседу в недалеком будущем. «Не выйдет актрисы? – отвечает она сомневающейся маме. – Тогда попробую себя в эстраде. Ну и что, что нет папиных вокальных данных. Зато хороший слух, музшкола и голос, сама говорила, довольно милый».
Куда же податься после школы? Мама хочет, чтобы Женя поступила в медицинский.
«Всю жизнь вожкаться со всякими органами и вместо человека видеть букет болезней? Благодарю покорно», – разговаривает Женя с мамой по пути в школу. Мамы рядом нет. Она работает в другой школе, и ушла раньше, но дочь очень надеется решиться на эту беседу в недалеком будущем. «Не выйдет актрисы? – отвечает она сомневающейся маме. – Тогда попробую себя в эстраде. Ну и что, что нет папиных вокальных данных. Зато хороший слух, музшкола и голос, сама говорила, довольно милый».
Женя вздыхает: тут на мамины гипотетические возражения ей ответить нечем. Для попсовой сцены больше важны не слух и голос, а отец-олигарх. Или наглость, возведенная в степень искусства.
– Привет, – хмуро бурчит Женя однокласснику Дмитриевскому и пропускает его вперед по школьной тропе. Дмитриевский живет в одном из соседних домов. Кто самый наглый в классе, так это он. Смотрит прищурившись и ухмыляется, словно добыл на Женю какой-то компромат.
Она увлеченно перебирает свои проступки, начиная с первого класса, и не без разочарования признается себе, что в ее коротеньком досье нет ничего, за что можно было бы зацепиться и обнародовать с позором. Вряд ли Дмитриевский умеет читать мысли, а снаружи Женя – пай-девочка. Он, кстати, и сам весь «белый и пушистый». Не матерится, не пьет пива, не курит. Занимается спортом. Наглость его выражается в многозначительных взглядах и обидной ухмылке. Дмитриевский слывет продвинутым, потому что читает все положенное и неположенное школьной программой. Причем не в комиксах и даже не в кратком изложении. Изображает из себя интеллектуального перца (боится показаться ботаном). Пишет стихи и заметки в школьную газету, рисует красиво… Ирина Захаровна убеждена, что он самый талантливый и начитанный в классе.
Женя тоже любит книги, но никому это не интересно. А она и не собирается проталкиваться локтями в лидеры книгоедов. Очень надо. Ей не нравится новая школа, и класс не нравится. Ирина Захаровна – единственный человек, из-за которого Женя согласна вытерпеть остаток учебного года. И не она одна. Если бы не Ирэн, Миша Шишкин протирал бы штаны в ПТУ. Классная упорно тянет отстающего по литературе Мишу к аттестату зрелости, будто заключила с кем-то пари, что выведет парня в люди.
В начале сентября Ирэн возила класс на экскурсию по реке на теплоходе. Было солнечно, вода и небо синие, берега живописные – желто-багряные, местами с летней прозеленью. От радуги красок и ветра в лицо ребята расслабились. Пользуясь случаем, Ирэн оптимистично принялась ломиться к ним в души с детской игрой в рифмы. Вспомнила, видимо, «Незнайку»:
– Скалка!
– Палка, – лениво откликнулась Женя по той же ассоциации.
– Русалка, – сказал айтишник Леха Гладков.
Ребята перемигнулись: Ирина Захаровна и есть «русалка». Учительница русского языка и литературы.
– Птичку жалко, – всхлипнул Дмитриевский, как Шурик в старом фильме.
Миша Шишкин стоял рядом мрачнее тучи.
– Чалка, – продолжил он, тяжко вздыхая.
– Нет такого слова.
Шишкин уныло возразил:
– Имя это. Кобылино имя.
Раздались первые смешки.
– Одну лошадь на ипподроме так звали, по чесноку, – Шишкин даже руку к сердцу приложил.
– Не пойдет, – упорствовала въедливая Ирэн.
– Калка тогда, – раздражаясь, сказал он. – Калка – пойдет?
– Что такое калка?
– Какушка, – пояснил Миша с отвращением. – Которая для врачей. На медицинском – анализ, по простонародному – калка.
Ирэн чуть не заплакала с горя. Ребята, обвисая на перилах и рискуя свалиться за борт, ржали как лошади Пржевальского.
Шишкин смешной, медлительный и большой, как медведица в картине художника-однофамильца. Только он не медведица, а медведь. Два метра без десяти сантиметров, центнер с лишним веса, и размер обуви зашкаливает за сорок седьмой. Где-нибудь на юге Шишкин мог бы отжимать своими ножищами виноград, цены бы ему не было, здесь же эти ласты не приносят никакой пользы и зимой мерзнут вдвое больше, чем у людей человеческого роста. Сигареты Мише продают с восьмого класса, не спрашивая паспорта.
Шишкины родители не подумали о ФИО-сочетании сына, и Женя тайно ему сочувствует. Быть Евгенией Евгеньевной (масло масляное) тоже радости мало, но все же лучше, чем три шипящих и дразнилка Мишка-Шишка.
Дмитриевский на втором месте по росту и величине ног. На уроках Женя спиной чувствует, как он смотрит на нее с дурацкой ухмылкой. Женя невольно выпрямляется, слыша в голове мамины всегдашние наставления о правильной осанке и сколиозе. Изредка, когда Дмитриевский с Шишкиным начинают о чем-нибудь спорить и размахивать руками, до Жени долетают запахи тушенки и кефира. Тушенкой несет от Шишкина. Неудивительно – мяса на нем много. К кефиру Жене хочется принюхаться сильнее, и это ее злит. Странно, что у мерзкого Дмитриевского приятный запах. Женино обоняние неравнодушно к кисломолочным продуктам.
Компьютерщика Гладкова отсадили на камчатку, чтобы никого не отвлекал своими гаджетами. Леха – модератор школьного сайта, уважаемый всеми, не исключая завуча по воспитательной работе. С молодым учителем информатики на «ты», Женя собственными ушами слышала. Думать о Гладкове без компьютерных терминов невозможно. Юзеры тихо обижаются на его баны, а походя съездить кому-нибудь по шее за троллинг он может и в реале на перемене, благодаря чему контент на веб-странице редкостно благопристоен.
Гладкову бояться нечего – Шишкин и Дмитриевский всегда рядом. Эта троица дружит с детского сада и живет недалеко от Жени, в одном дворе. Ирэн зовет их «три богатыря». Васнецов бы услышал и выпал в осадок. Первые двое еще кое-как сойдут за былинных героев, если не будут бриться ближайшие пятнадцать лет, а сходство Гладкова с Алешей Поповичем только в имени. Леха мелковатый, тощий и любит ходить в черном, хотя не гот. Волосы он не мыл предположительно с прошлого года. От него разит гремучей смесью хорька, дешевого дезодоранта и сигарет «Петр I» (вот кому покупает сигареты некурящий Шишкин). Мальчишки в классе, и параллельных тоже, вообще, мягко говоря, неблагоуханные. Из-за этого физрук называет их раздевалку «амба и уксус».
…А настоящий мужчина Родриго-Игорь ничем не пахнет. Не курит. Не ковыряется в носу, не скатывает сопли пальцами и не намазывает их под сиденьем, думая, что никто не видит. Не зевает с челюстным хрустом и подвыванием, с выражением лица, присущим кретину, не вертит карандаш в ухе, не рыгает после столовки, открыв рот буквой «о». Совсем не издает неприличных звуков. Изысканный костюм льется с прямых плеч Родриго-Игоря, как струи дождя. Волосы цвета эбенового дерева откинуты, на высоком лбу ни одного прыщика. С угрями Родриго-Игорь незнаком по определению… До Жени вдруг доходит, что ее настоящий мужчина – манекен. Она видела его в витрине супермаркета «Кипежград». Там и одежда продается, которую манекен рекламирует.
Почему изобретатели не придумали ароматизировать манекены? Мужчинам было бы интереснее и легче искать духи в подарок своим дамам к 8 Марта. Женино воображение живо набросало выставку полиуретановых красавиц, от которых исходят легкие нотки парфюма… Фу. Значит, раз в год Родриго-Игорь станет нюхать женщин. Это Жене не нравится, пусть женщины и ненастоящие. Да, чуть не забыла: он и сам должен пахнуть по-человечески. Ряженкой, например.
Судя по сегодняшним размышлениям и прожитой жизни, Евгения Шелковникова – нестандартный человек. Как соседский бульдог, питающий страсть к цветам. Сразу не разберешься, хорошо это или плохо. Выяснится, наверное, только в старости. Или никогда.
Где-то в ожидании истинной любви бродят правильные мужчины, но настоящей взрослости, очевидно, не существует. Похоже, старшие выдумали ее для того, чтобы придать больше значения физическому росту и половой зрелости.
Интересно, есть ли на свете вуз для нестандартных людей, где обладателей патологически чутких носов учат редким профессиям дегустаторов пищи и парфюмерии? А может, изощренные Женины рецепторы – издержка возраста?
А эротические флюиды иссякают когда-нибудь?
От добра добра не ищут
Утро купалось в сиреневых тенях, сугробы казались ватными одеялами, выстеганными стежками тропинок. Восход сквозь туман золотил восточные выступы крыш. В окне третьего этажа дома напротив зашевелилась зеленая портьера, и показалась женщина с пышными волосами чуть выше плеч. Из-за яркого электрического света она была только тенью, но Санька знал, что женщина молода, и верхние пряди ее волос соломенного цвета. Она часто сидела у окна с биноклем в руках, а стопроцентное Санькино зрение и без бинокля позволило ему хорошо ее рассмотреть. Он находил женщину симпатичной, но ни разу не видел улыбающейся и никогда не встречал ее ни во дворе, ни в булочной. Теперь, возвращаясь домой в обед из спортзала, Санька оглянулся: женщина оказалась на месте. Он обрадовался – без нее известный во всех подробностях двор был бы неполон. Вот только кивнуть ей, как старой знакомой, он постеснялся.