— Опять вы меня удивляете. Минуточку, я сейчас вернусь.
«С ума сойти, — подумал Тревор, зачарованно глядя ей вслед, — у меня есть личное привидение».
Иногда он действительно чувствовал нечто едва уловимое в старых зданиях, на пустых участках, на заброшенных полях. Только ни о чем подобном не говорят на заседаниях советов директоров или с рабочими за стаканчиком холодного пива, разумеется, после тяжелого трудового дня. Обычно не говорят. Но здесь все иначе.
Тревора теперь интересовало все, что связано с Ардмором и его окрестностями. Хорошая легенда с привидением привлечет сюда людей так же, как и настоящий ирландский паб. Атмосфера очень важна, а «Паб Галлахеров» создает именно ту атмосферу, которую он искал, когда задумал строить свой театр. Старое дерево, потемневшее от времени и копоти, в сочетании с кремовыми стенами, каменным очагом, низкими столами и лавками.
А барная стойка просто произведение искусства — и это украшение паба Галлахеры протирают и полируют, не щадя сил. Возраст посетителей — отдельная песня — от младенцев на материнских руках до словно приросшего к табурету в дальнем конце стойки самого древнего старика, какого Тревор видел в своей жизни.
Здесь были и местные — судя по тому, как они сидели, курили, потягивали пиво, — и втрое больше туристов с сумками для фото и видеокамер под столами и картами, и путеводителями, разложенными на столешницах.
Разноязыкая, разноголосая речь, но преобладает чудесная напевность и приятный мягкий акцент, которые его дедушка с бабушкой сохранили до последних дней.
Скучали ли они по ирландской речи? Почему так никогда и не побывали в Ирландии? Какие горькие воспоминания удерживали их вдали от родины? Ну, как бы там ни было, любопытство перескочило через поколение и привело сюда их внука.
А самое интересное было то, что он узнал Ардмор и вид из коттеджа. Даже сейчас он знает, что увидит, поднявшись на скалы. Словно сделанные кем-то фотографии всю жизнь хранились в самых укромных уголках его памяти.
Но на тех немногих фотографиях, что сохранились у дедушки с бабушкой, не было никаких пейзажей, а отец приезжал сюда один раз, когда был еще моложе, чем Тревор сейчас, и его воспоминания были весьма отрывочными.
Правда, в отчетах Финкла были фотографии и подробные описания, однако Тревор точно знал, что увидит, еще до того, как раскрыл первую папку.
Генетическая память? Тревор не очень-то верил в такие вещи. Одно дело унаследовать отцовские глаза, их цвет, форму или дедовы руки и его деловую хватку. Но как можно через кровь передать память?
Тревор разглядывал посетителей, и ему даже в голову не приходило, что, сидя здесь в рабочей одежде, он практически не отличается от местных, и уж точно никто не принял бы его за туриста. У него были светлые волосы, узкое худое лицо, характерное скорее для интеллектуала, а не бизнесмена. Женщина, на которой он чуть не женился, как-то сказала, что такое лицо мог бы вылепить гениальный, но безумный скульптор. Тревор мог показаться резким, неуступчивым, а шрам на подбородке — память о торнадо в Хьюстоне, осыпавшем его стеклянными осколками, — лишь усиливал впечатление непреклонности. А еще лицо Тревора Маги редко выдавало истинные чувства, и только в том случае, если это было выгодно Тревору Маги.
Пока он сидел в одиночестве, его лицо сохраняло отчужденное выражение, но * тот момент, когда к столу вернулись Бренна и Джуд, его озарила улыбка. Поднос, как он заметил, несла Бренна.
— Я попросила Джуд немного передохнуть и рассказать вам о Красавице Гвен, — объяснила Бренна, разгружая поднос. — Наша Джуд — шанахи.
Увидев вопросительно выгнувшиеся брови Тревора, Джуд покачала головой.
— Рассказчица, это по-гэльски. Но я вовсе не шанахи, я просто…
— А кто ждет выхода своей книги и пишет новую? Знаете, Тревор, первая книга Джуд поступит в продажу в конце лета. Если будете искать кому-то подарок, лучше не найдете. Не забудьте, когда отправитесь по магазинам.
— Бренна, перестань! — воскликнула Джуд.
— Не забуду, — пообещал Тревор. — Некоторые из баллад Шона основаны на легендах. Это старая и уважаемая традиция.
— Ой, ему бы понравились ваши слова. — Улыбаясь во весь рот, Бренна подхватила поднос. — Джуд, посиди, я помогу Шинед и подстегну ее за тебя. Начинай, я уже сто раз слышала.
— Ее энергии хватит на двадцать человек. — Джуд и в самом деле немного устала и с удовольствием взяла в руку чашку с чаем.
— Я рад, что нашел ее для этого проекта. Или она меня нашла.
— Поскольку вы оба хитрецы, думаю, вы нашли друг друга. — Джуд поняла, что сказала, и поморщилась. — Я в хорошем смысле.
— Я так и понял. Что, ваш малыш уже толкается? Я это понял по вашему лицу, — пояснил Тревор. — Моя сестра только что родила третьего.
— Третьего? — с благоговением выдохнула Джуд. — Иногда я с ужасом думаю, как справлюсь с одним. Он такой активный, но ему придется подождать еще пару месяцев. — Она погладила свой живот. — Если вы не знаете, чуть больше года назад я постоянно жила в Чикаго.
Тревор неопределенно хмыкнул. Разумеется, он знал. Полученные им отчеты были весьма подробными.
— Я планировала прожить здесь шесть месяцев. В коттедже, где когда-то жила моя бабушка после смерти своих родителей. Она унаследовала этот коттедж от своей кузины Мод после ее смерти. Она умерла незадолго до моего приезда.
— Женщина, с которой был помолвлен мой двоюродный дед.
— Да. В день моего приезда шел дождь. Я решила, что заблудилась. Я в самом деле заблудилась, и не только в пространстве. Меня все нервировало, я всего боялась.
— Вы приехали одна в чужую страну, — произнес Тревор. — Не очень-то похоже на пугливую женщину.
— Эйдан тоже так говорит. — Джуд почувствовала себя свободнее. — Наверное, я просто не подозревала тогда, на что способна. В общем, я свернула на улицу, вернее, в проулок, увидела домик под соломенной крышей и женщину в окне на втором этаже. Она была, очень красивой и печальной, а по плечам струились светлые-светлые волосы. Наши взгляды встретились, а потом подкатила Бренна. Оказалось, что я случайно наткнулась на собственный коттедж, а в окне я видела Красавицу Гвен.
— Привидение?
— Да, привидение. Кажется невероятным, правда? И уж точно необъяснимым. Но я могу точно сказать, как она выглядела. Я даже нарисовала ее. А ведь, когда я приехала сюда, я знала о той легенде не больше, чем вы сейчас.
— Я с удовольствием послушаю.
— Тогда я вам расскажу.
Джуд подождала, пока вернувшаяся Бренна усядется и примется за еду, и начала рассказывать. Ее рассказ лился плавно и неспешно, словно подстраиваясь под слушателя. Тревор узнал о юной девушке, мать которой умерла при родах. Эта девушка, скромная и добродетельная, жила в домике на холме, заботилась о своем отце, ухаживала за домом и садом.
Под зеленым холмом, на котором стоял домик, раскинулся серебряный дворец эльфов, дворец, в котором жил и правил принц Кэррик, гордый и красивый. У него были длинные, черные как вороново крыло волосы и пронзительно-синие глаза. И однажды Кэррик увидел Гвен, а Гвен увидела Кэррика.
Они полюбили друг друга, эльф и смертная девушка, и по ночам, когда все спали, он прилетал за ней на огромном крылатом коне. Они никогда не говорили о любви, ибо гордость смыкала их уста. Но однажды ночью отец девушки проснулся и увидел дочь, эльфа и крылатого коня. В страхе за нее он сосватал ее за другого и приказал ей выйти замуж незамедлительно.
Кэррик полетел на крылатом коне к солнцу, собрал огненные искры в серебряный кошель. Когда Гвен вышла к нему перед свадьбой, он открыл кошель, высыпал бриллианты, сокровища солнца, к ее ногам и сказал ей: «Я принес тебе сокровища солнца. Это моя страсть к тебе. Прими их и меня». Он обещал ей бессмертие и жизнь в роскоши, но ни слова не произнес о любви. Гвен отказала ему, отвернулась от него, и бриллианты, лежавшие на земле, превратились в цветы.
Еще дважды приходил к ней Кэррик. Во второй раз — когда она носила под сердцем своего первого ребенка. Из серебряного мешочка он высыпал жемчужины, слезы луны, собранные для нее. «Это слезы луны, — сказал он ей. — Они — мое томление по тебе». Но томление не любовь, а она принадлежала другому. Когда Гвен отвернулась от Кэррика, жемчужины превратились в луноцветы.
Время шло. Гвен растила своих детей, потом внуков, ухаживала за больным мужем, похоронила его и совсем состарилась. А Кэррик все тосковал в своем дворце и по ночам летал по небу на белом крылатом коне.
Однажды бросился он в морские глубины и дальше в океан, вырвал сердце океана и пришел к Гвен в третий раз. Он высыпал к ногам Гвен свой последний дар — сверкающие сапфиры — его верность ей. Гвен в отчаянии разрыдалась, ибо было слишком поздно. Так она и сказала ему. Она никогда не стремилась ни к бессмертию, ни к роскоши, ей была нужна только его любовь. Если бы он сказал, что любит ее, может, она и отбросила бы страхи и покинула свой мир ради него. Когда и на этот раз она отвернулась от него, сапфиры превратились в цветы. Ослепленный гневом и болью, Кэррик наложил страшное заклятье. Не найти ей покоя без него, и не увидят они друг друга, пока трижды не встретятся влюбленные, не примут друг друга, не рискнут своими сердцами, поняв, что любовь превыше всего.
Триста лет, думал Тревор, входя в домик, где жила и умерла Гвен. Долгое ожидание. Он выслушал неторопливый напевный рассказ Джуд, ни разу не прервав ее. Он даже не намекнул ей, что эта история каким-то странным образом была ему знакома. Она снилась ему.
Как не сказал он Джуд и того, что мог бы описать Гвен вплоть до глаз цвета морской волны и нежного овала лица. И ее он видел во сне. И, как понял, чуть не женился на милой Сильвии потому, что она напоминала ему тот образ из сна. Поднимаясь по лестнице, Тревор вспомнил, как искренне надеялся, что у них все получится. Не получилось. Даже сейчас это воспоминание было болезненным. В конце концов оказалось, что они не подходят друг другу.
Сильвия поняла это первой и тактично отпустила его прежде, чем он сам признал, что уже смотрит на дверь. Может, именно это и беспокоило его больше всего. Ему не хватило мужества положить конец их отношениям. И, хотя Сильвия простила его, он себя еще не простил.
Тревор уловил легкий аромат сразу, как вошел в спальню. Тонкий, женственный аромат, словно от розовых лепестков, упавших на влажную от росы траву.
— Привидение пользуется духами, — с веселым изумлением констатировал он. — Ну а сейчас, если вы скромница, пожалуйста, отвернитесь. — Тревор быстро разделся догола и направился в ванную комнату.
Остаток вечера он провел в делах. Разбирал накопившиеся документы, просматривал факсы — все необходимое офисное оборудование он привез с собой, — отсылал ответы. Закончив, он вознаградил себя за труды бутылкой пива и вышел на крыльцо. В последних отсветах уходящего дня в пронзительной тишине одна за другой вспыхивали на небе первые звезды.
Тим Райли, кем бы он ни был, похоже, прав. Дождь пока не намечается. Фундамент нового здания успеет затвердеть.
Возвращаясь в дом, Тревор краем глаза заметил в вышине какое-то движение, словно серебристо-белое размытое пятно пронеслось по темнеющему небу. Однако когда он оглянулся и прищурился, то не увидел ничего, кроме мигающих звезд и лунного серпа.
Падающая звезда, решил Тревор. Ну, ладно привидение, с привидением он уже смирился. Однако принц эльфов на крылатом коне — это совсем другая история… правда, когда Тревор запирал на ночь дверь коттеджа, ему послышалось, будто где-то вдалеке звучат флейты и трубят трубы.
2
Дарси Галлахер снился Париж и над ним безоблачное голубое небо. Теплым весенним днем она прогуливалась по Левому берегу, вдыхая аромат цветов, а самым приятным ощущением, пожалуй, была тяжесть фирменных пакетов в руках.
В своих снах Дарси владела Парижем не только в короткую неделю отпуска, а бесконечно. Она с удовольствием просидела бы час, а то и два за столиком уличного кафе, цедя изумительное вино и наблюдая, как мир — ибо окружающее казалось ей целым миром — неспешно проплывает мимо.
Длинноногие женщины в модных платьях, мужчины, не сводящие с них восхищенных глаз. Старушка на красном велосипеде с торчащими из пакета свежими багетами, опрятные ребятишки в школьной форме, парочками вышагивающие за чопорной учительницей.
Все они принадлежали Дарси, как и проносящиеся мимо машины, и цветочный лоток на углу. Ей вовсе не надо было взбираться на Эйфелеву башню, чтобы весь Париж лежал у ее ног.
Дарси сидела в уличном кафе, смаковала вино и идеальной зрелости сыр, слушала музыку принадлежащего ей города: воркование вездесущих голубей, резкий свист рассекающих воздух крыльев, когда несметная стая дружно взлетала, испуганная раздраженным ревом автомобильных сигналов, перестук тонких высоких каблучков по асфальту, смех влюбленных.
Дарси счастливо вздохнула… и вздрогнула от неожиданно ворвавшегося в ее блаженство раската грома. Она взглянула на небо. С запада подкрадывались темные грозные тучи. Дрожащий солнечный свет пронзал обманчивые сумерки, предшествующие буре. Громыхание стало ритмичным и таким невыносимым, что Дарси вскочила, хотя окружающие спокойно сидели, шли, переговаривались, словно ничего странного не видели и не слышали. Подхватив свои пакеты, Дарси метнулась в поисках безопасного укрытия, но тут ярко-голубая молния пронзила потемневшее небо и вонзилась в землю у ее ног.
Судорожно дыша, с бешено бьющимся сердцем, Дарси раскрыла глаза и уставилась… в потолок собственной комнаты над пабом, а не в бурное парижское небо. Родные стены и спокойный утренний свет принесли некоторое утешение. Еще больше успокоили разбросанные по всей комнате парижские безделушки и шмотки.
Ну что ж, она вернулась в реальную жизнь с вполне реальными трофеями.
Прошедшая неделя обернулась идеальным подарком на день рождения, и неважно, что она сделала его себе сама. Правда, в сбережениях теперь зияет огромная брешь, но зачем нужны сбережения, если не потворствовать хотя бы изредка своим капризам? А шикарно отметить первое двадцатипятилетие — святое дело!
Ничего, она все возместит и, испробовав вкус роскошной жизни, отныне станет путешествовать регулярно. На следующий год Рим или Флоренция, а может, Нью-Йорк — что угодно, но непременно что-нибудь потрясающее. Она сегодня же создаст отпускной фонд Дарси Галлахер.
Как же ей не терпелось убраться отсюда, увидеть что-то, даже неважно что, лишь бы не то, что она видит каждый божий день. К беспокойству она привыкла, даже считала его неотъемлемой частью своей жизни, но в последнее время оно металось в ней, рыча и огрызаясь, будто пантера в клетке, и рвалось наружу, готовое наброситься на людей, которых она любит больше всех на свете.
Лучшее, что она могла сделать для себя и своих близких, — хоть ненадолго убраться подальше. И помогло. Беспокойство еще тлело в ней, но то звериное бешенство угасло.
Она даже радовалась возвращению домой и с нетерпением предвкушала встречу с родными и друзьями. Ей не терпелось поделиться незабываемыми впечатлениями от тех ослепительных семи дней.
А сейчас, пожалуй, пора вставать. Она вернулась посреди ночи и, несмотря на усталость, порылась в чемоданах, любуясь покупками, — на большее сил не хватило. Необходимо разобрать свои вещи, отложить купленные подарки — она не из тех женщин, кто в состоянии долго терпеть беспорядок.
Как же она соскучилась по родным! Даже наслаждаясь прогулками по Парижу, его поразительными видами, самим изумлением от того, что она в Париже(!), она не раз ловила себя на том, что скучает. Она не ожидала от себя ничего подобного!
Но по работе она точно не скучала. О чем ей скучать? О тяжелых подносах и пивных кружках? Какое же неземное удовольствие, когда — для разнообразия — обслуживают тебя! Однако ей хотелось поскорее спуститься вниз и посмотреть, как паб обходился без нее. Даже если это означало провести остаток дня на ногах.
Дарси потянулась, высоко подняла руки, помотала головой, с удовольствием ощущая, как мышца за мышцей просыпается тело. Все чудесно! И ни капельки не жаль потраченных денег. Она никогда ничего не растрачивает впустую — ни деньги, ни чувства. Только выбравшись из постели, Дарси осознала, что непрерывный грохот за окном вовсе не раскаты грома.
Она и не притворялась никогда, будто что-то понимает в строительстве, однако увиденное из собственного окна показалось ей кошмарным разгромом, оставленным бандой полоумных хулиганов. Окруженная горами строительного мусора и глубокими канавами, на площадке распласталась огромная бетонная плита, по углам которой торчали приземистые башни из каких-то блоков, ощерившихся металлическими прутьями. Венчала этот кошмар безобразная махина, перемалывающая что-то с отвратительным лязгом и чавканьем, а кучка работяг в грязных комбинезонах и сапогах с воодушевлением наваливала новые груды мусора и каких-то конструкций.
При виде Бренны в сдвинутой на затылок кепке и в измазанных почти до колен сапогах, своей лучшей подруги, а теперь и сестры, Дарси умилилась чуть ли не до слез.
И признала, страдая от угрызений совести, что прочь из дома ее гнала не только жажда путешествий, но и свадьба Бренны и Шона и восторженное ожидание первенца Эйданом и Джуд. Разумеется, она радовалась их счастью, не могла не радоваться, но чем счастливее они были, тем сильнее разрасталось в ней непонятное беспокойство и смутная тревога.
Ей хотелось погрозить небу кулаками и потребовать ответа на рвущие душу вопросы: а где мое? когда я получу то, что причитается мне?
Эгоистично и грешно, но ничего с этим поделать она не могла.
Ладно, она вернулась, и — будем надеяться — к лучшему.
Дарси смотрела, как подруга обходит котлован, помогает одному из строителей перетащить блоки. Бренна в своей стихии. Довольна, как щенок, растолкавший собратьев и присосавшийся к мамке. Дарси уже решила было распахнуть окно и окликнуть подругу, но замерла, представив, какой сбой произойдет в слаженной работе строительной бригады при виде высунувшейся из окна растрепанной женщины в ночной рубашке.