— Я не отнимал ее, — запротестовал Томас.
На изуродованном лице мессира Гийома появилась улыбка.
— Ну, отнимешь, мальчик. Отнимешь.
На следующий день они поскакали на восток, понимая, что английское войско неподалеку. До Кана доходили слухи о сожженных городах, но никто не знал, куда ушел враг, и потому мессир Гийом решил вести двадцать своих латников, оруженосца и слугу в Париж.
— Кто-нибудь должен знать, где находится король, — сказал он. — А ты, Томас, что будешь делать?
Томас думал об этом с тех пор, как очнулся в доме мессира Гийома, но сейчас нужно было принять решение, и на этот раз он не сомневался.
— Отправлюсь к своему королю.
— А что насчет сэра Саймона? Вдруг он снова тебя повесит?
— Я под защитой графа Нортгемптонского, — ответил Томас, хотя однажды это не помогло.
— А как же Элеонора?
Мессир Гийом обернулся к дочери, которая, к удивлению Томаса, отправилась с ними. Отец дал ей маленькую лошадку, и непривычная к верховой езде девушка неуклюже сидела в седле, ухватившись за луку. Она не знала, почему отец разрешил ей поехать, и сказала Томасу, что, возможно, он захочет держать ее при себе поварихой.
Томас покраснел. Он знал, что не сможет сражаться против своих товарищей, но и не хотел покидать Элеонору.
— Я буду приезжать к ней, — сказал он мессиру Гийому.
— Если останешься в живых, — буркнул француз. — А почему ты не хочешь сражаться за меня?
— Потому что я англичанин.
Мессир Гийом ухмыльнулся.
— Ты катар, француз из Лангедока. Кто знает, кто ты такой? Ты сын священника, полукровка еретического происхождения.
— Я англичанин, — повторил Томас.
— Ты христианин, — возразил мессир Гийом, — и Бог возложил на тебя и на меня долг. Как ты исполнишь этот долг в английском войске?
Томас ответил не сразу. Действительно ли Бог возложил на него долг? Если так, он не хотел признавать его, поскольку признать его означало поверить в легенду о Вексиях. В тот вечер после встречи с братом Жерменом Томас поговорил в саду мессира Гийома с Мордехаем и спросил старика, читал ли тот книгу Даниила.
Мордехай вздохнул, словно его утомили подобные вопросы.
— Много лет назад, — ответил он. — Много-много лет назад. Это часть Кетувима, писания, которое должны прочесть все молодые евреи. А что?
— Это пророк, да? Он предсказывал будущее?
— Вот те на! — воскликнул лекарь, сев на скамейку и теребя худыми пальцами раздвоенную бороду. — Вы, христиане, утверждаете, что пророки предсказывали будущее, но на самом деле они не делали ничего подобного. Они просто предостерегали Израиль. Они говорили нам, что если мы не исправимся, то нас постигнет смерть, разорение и ужас. Это были проповедники, Томас, просто проповедники, видит Бог, и они были правы насчет смерти, разорения и ужаса. Что касается Даниила… Он был странный, очень странный. Его голова была наполнена мечтами и видениями. Он был опьянен Богом.
— Но не кажется ли тебе, что Даниил предсказал происходящее сейчас?
Мордехай наморщил лоб.
— Если Бог пожелал от него этого, то да, но с чего бы Богу желать это? И я допускаю, Томас, что Даниил мог предсказать происходящее теперь здесь, во Франции, но какой интерес это могло представлять для Бога Израиля? Кетувим полон фантазий, видений и таинств, и вы, христиане, видите в нем больше, чем когда-либо видели мы. Но стоит ли принимать какое-то решение только потому, что когда-то давным-давно Даниил наелся тухлых устриц и перед ним возникли яркие видения? Нет, нет и нет. — Он встал и поднял к свету бутыль с мочой. — Верь тому, что перед твоими глазами, Томас, тому, что пахнет, что ты можешь слышать и ощущать на вкус, что можешь увидеть и потрогать. Прочее опасно.
Томас взглянул на мессира Гийома. Он полюбил этого француза, чья загрубевшая в боях внешность скрывала доброе сердце, и знал, что влюблен в его дочь, однако у него был более важный долг, долг верности.
— Я не могу сражаться против Англии, — сказал он, — как и вы не можете поднять копье против короля Филиппа.
Мессир Гийом только пожал плечами.
— Тогда сражайся против Вексиев.
Но Томас не мог чуять, слышать и ощущать на вкус Вексиев, он не мог видеть их и потрогать. Он не верил, что южный король пошлет свою дочь на север. Не верил, что Святой Грааль укрыт в каких-то еретических крепостях. Он верил в силу тисового лука, натяжение пеньковой тетивы и мощь стрелы с белым оперением, поражающей врагов короля. Думать о темных владыках и еретиках было все равно что заигрывать с безумными видениями, терзавшими его отца.
— Если найду человека, убившего моего отца, — уклонился он от предложения мессира Гийома, — я убью его.
— Но будешь ли ты искать его?
— Где же мне его искать? Где вам его искать? — спросил Томас и сам же ответил: — Если Вексии действительно еще существуют, если они в самом деле хотят уничтожить Францию, то с чего бы они начали? Пошли бы в английское войско. И я буду искать их там.
Такой ответ был отговоркой, но он отчасти убедил мессира Гийома, который ворчливо признал, что Вексии в самом деле могли присоединить свои силы к Эдуарду Английскому.
В ту ночь путники нашли пристанище в руинах сожженной фермы. Они собрались вокруг небольшого костра и поджарили подстреленного Томасом кабана. Латники относились к чужаку настороженно. Он был одним из ненавистных английских лучников, чьи стрелы пробивали даже латы. Не будь он другом мессира Гийома, они бы отрезали ему указательный и средний пальцы в отместку за все те неприятности, которые стрелы с белым оперением доставляли французским всадникам, а так приходилось относиться к нему со сдержанным любопытством.
После ужина мессир Гийом сделал знак Элеоноре и Томасу, чтобы они отошли с ним. Его оруженосец был начеку, и мессир Гийом отвел их подальше, на берег ручья, где со странной торжественностью взглянул на Томаса.
— Значит, ты покидаешь нас, — сказал он, — и будешь сражаться за Эдуарда Английского.
— Да.
— Но если увидишь моего врага, что будешь делать?
— Убью его, — сказал Томас.
Стоявшая чуть в стороне Элеонора внимательно смотрела и слушала.
— Он будет не один, — предостерег мессир Гийом, — но ты клянешься мне, что он и твой враг?
— Клянусь, — сказал Томас, удивленный, что нужно задавать такой вопрос.
Мессир Гийом протянул ему правую руку.
— Ты слышал про братство по оружию?
Томас кивнул. Титулованные рыцари часто заключали такие договоры, давая клятву помогать друг другу в бою и делиться добычей.
— Тогда я клянусь тебе в братстве по оружию, — сказал мессир Гийом, — даже если мы будем сражаться на разных сторонах.
— И я клянусь в том же, — неловко произнес Томас.
Мессир Гийом отпустил его руку.
— Что ж, — обратился он к Элеоноре, — я обезопасил себя от одного проклятого лучника. — Потом помолчал, не отрывая глаз от девушки, и вдруг сказал: — Я снова женюсь и снова заведу детей, и они будут моими наследниками. Ты понимаешь, о чем я, верно?
Стоявшая с опущенной головой Элеонора быстро взглянула на отца и опять потупилась. И ничего не сказала.
— А если у меня милостью Божьей будут еще дети, — проговорил мессир Гийом, — что останется тебе, Элеонора?
Она чуть заметно пожала плечами, словно говоря, что этот вопрос не представляет для нее большого интереса.
— Я никогда ничего у вас не просила.
— А чего бы хотела попросить?
Девушка посмотрела на рябь на воде и немного погодя ответила:
— То, что вы и так мне давали. Доброту.
— И больше ничего?
Она помолчала.
— Я бы хотела называть вас отцом.
Мессиру Гийому как будто стало неловко от такого ответа. Он посмотрел на север.
— Вы оба незаконнорожденные, — проговорил он после небольшой паузы, — и я завидую этому.
— Завидуете? — спросил Томас.
— Семья — она как берега у реки. Берега не дают реке менять русло. А незаконнорожденные прокладывают собственный путь. Они ничего не ждут и могут двигаться, куда хотят. — Мессир Гийом нахмурился и бросил в воду камешек. — Я всегда думал, Элеонора, что выдам тебя за кого-нибудь из своих латников. Твоей руки просил у меня Бенуа, и Фосса тоже. Тебе пора замуж. Сколько тебе лет? Пятнадцать?
— Пятнадцать, — кивнула девушка.
— Ты зачахнешь так, девочка, если и дальше будешь ждать, — угрюмо проговорил мессир Гийом. — Так кого же ты выберешь? Бенуа? Или Фосса? — Он помолчал. — Или предпочитаешь Томаса?
Элеонора ничего не сказала, и Томас тоже молчал в смущении.
— Хочешь ее? — грубо спросил его мессир Гийом.
— Да.
— А ты, Элеонора?
Она посмотрела на Томаса, потом снова взглянула на ручей и просто ответила:
— Да.
— Конь, кольчуга, меч и деньги — приданое моей незаконнорожденной дочери, — сказал Томасу мессир Гийом. — Береги ее, иначе снова станешь моим врагом.
— Да.
— Конь, кольчуга, меч и деньги — приданое моей незаконнорожденной дочери, — сказал Томасу мессир Гийом. — Береги ее, иначе снова станешь моим врагом.
Он отвернулся.
— Мессир Гийом, — окликнул его Томас.
Француз обернулся.
— Когда вы пришли в Хуктон, — продолжил Томас, сам удивляясь, почему спрашивает об этом, — то забрали с собой одну темноволосую девушку. Она была беременна. Ее звали Джейн.
Мессир Гийом кивнул:
— Она вышла за одного из моих воинов. А потом умерла при родах. И ребенок тоже. А что? — нахмурился он. — Ребенок был твой?
— Она была моей подругой, — уклончиво ответил Томас.
— Хорошенькая подружка, — сказал мессир Гийом, — я ее помню. Когда она умерла, мы отслужили двенадцать месс за ее английскую душу.
— Спасибо вам.
Мессир Гийом перевел взгляд с Томаса на Элеонору, потом снова на Томаса.
— Хорошая ночка, чтобы поспать под звездами, — сказал он. — А на рассвете мы уходим.
Рыцарь пошел прочь, а Томас с Элеонорой сели на берегу ручья. Небо еще не совсем потемнело, в нем оставалось матовое мерцание, как от свечи за роговой пластиной. С другого берега ручья соскользнула в воду выдра. Она вынырнула, и ее шкурка заблестела в вечернем свете. Зверек поднял голову, взглянул на Томаса и, снова нырнув, скрылся из виду, лишь на темной поверхности осталась полоска серебристых пузырьков.
Молчание прервала Элеонора; она произнесла единственные известные ей английские слова:
— Я женщина лучника.
— Да, — улыбнулся Томас.
На рассвете они поскакали дальше, а к вечеру увидели на горизонте на севере столб дыма и поняли, что английское войско продолжает свое дело. Утром следующего дня они расстались.
— Не знаю, как вы доберетесь до этих ублюдков, — сказал мессир Гийом, — но, когда все закончится, отыщите меня.
Он обнял Томаса, поцеловал Элеонору и залез в седло. На его коне была длинная синяя попона, расшитая желтыми ястребами. Рыцарь устроил свою больную ногу в стремени, разобрал поводья и тронул шпорами коня.
Дорога вела на север через заросшую вереском пустошь, где пахло тимьяном и порхали голубые бабочки. Томас с висящим на луке седла шлемом и мечом на бедре двинулся на дым. Элеонора, настоявшая на том, что будет носить его лук, потому что она женщина лучника, поехала следом. На небольшом возвышении они оглянулись, но мессир Гийом отъехал уже на полмили к западу и не оборачивался. Он спешил к орифламме.
И Томас с Элеонорой поехали дальше.
* * *Англичане шли на восток, постоянно удаляясь от моря в поисках места, где можно перейти Сену, но все мосты были разрушены или находились под охраной какой-нибудь крепости. Войско продолжало уничтожать все на своем пути. Чинимые им разрушения простирались на двадцать миль в ширину, позади на десятки миль оставался выжженный след.
Простой народ Франции бежал от вражеского войска, забирая с собой скотину и только что убранный урожай, так что солдатам Эдуарда приходилось в поисках пищи продвигаться все дальше. Позади них оставалась пустыня, а впереди возвышались грозные стены Парижа. Некоторые думали, что король возьмет Париж штурмом, другие считали, что он не будет зря губить солдат на этих огромных стенах, а нападет на один из мощно укрепленных мостов, который позволит ему перейти на северный берег реки. И войско в самом деле попыталось захватить мост у Мелёна, но защищавшая его южную часть крепость имела такие массивные стены и в ней было столько арбалетчиков, что атака кончилась неудачей. Французы со стен показывали англичанам голые задницы. Говорили, что король, уверенный в форсировании реки, велел послать припасы в порт Ле-Кротуа, находившийся далеко на севере, не только за Сеной, но и за Соммой. Но если даже припасы и дожидались там, до них было не добраться. Сена стала стеной, за которой англичане оказались заперты на опустошенных ими же самими землях. Захромали первые лошади, а у солдат стоптались сапоги, и некоторые шли босиком. Англичане приблизились к Парижу и вошли в обширные охотничьи угодья французских королей. Они заняли охотничьи домики Филиппа и содрали со стен гобелены и гравюры, а во время охоты Эдуарда на его королевских оленей французский король прислал ему официальный вызов на бой. Это было по-рыцарски и с Божьей милостью положило бы конец разграблению его земель. Поэтому Филипп отправил к англичанам епископа с вежливым уведомлением, что он с войском будет дожидаться их к югу от Парижа. Английский король любезно принял приглашение, французы провели свои войска через город и выстроили их среди виноградников на вершине холма близ Бур-Ла-Рена. Они хотели, чтобы англичане атаковали их там и английским лучникам и латникам пришлось бы подниматься на холм под массированным обстрелом генуэзских арбалетчиков. Французская знать уже оценивала величину выкупа за захваченных пленных.
Французы ждали в боевых порядках, но, как только войско Филиппа заняло позиции, англичане коварно повернули и пошли в другую сторону, направляясь в городок Пуасси, где мост через Сену был разрушен, а население эвакуировано. Защищать северный берег остались лишь несколько французских ополченцев, бедняков, вооруженных копьями и топорами. Они не могли остановить полчища лучников, плотников и каменщиков, которые из выломанных в Пуасси досок на пятнадцати сломанных опорах старого моста соорудили новый. Строительство заняло два дня, а французы среди зреющего винограда у Бур-Ла-Рена продолжали ждать оговоренного сражения. Тем временем англичане перешли Сену и направились на север. Бесы вырвались из ловушки и были снова на свободе.
Там-то, в Пуасси, Томас с Элеонорой и присоединились к войску.
И там-то по Божьей милости начались трудные времена.
* * *
Элеонора опасалась английского войска.
— Они не полюбят меня, потому что я француженка, — волновалась она.
— В войске полно французов, — убеждал ее Томас. — Гасконцы, бретонцы, нормандцы, и половина женщин — француженки.
— Женщины лучников? — спрашивала она с робкой улыбкой. — Но это нехорошие женщины?
— Есть хорошие, есть нехорошие, — туманно отвечал Томас. — Но ты будешь моей женой, и все поймут, что ты не такая, как все.
Если Элеонора и радовалась, то не подавала никаких признаков этого. Когда они оказались на разбитых улицах Пуасси, английские лучники из арьергарда приказали им поторапливаться. Наскоро построенный мост еле держался, и по доскам перебирались последние войсковые увальни. На мосту не было перил, его построили наспех из всего, что попалось под руку в покинутом городе, и когда Томас с Элеонорой направили своих коней на мост, неровные доски шатались, скрипели и прогибались. Лошадь Элеоноры так перепугалась ненадежной опоры под ногами, что отказалась идти. Томасу пришлось завязать ей глаза, и только тогда, все еще дрожа, животное медленно двинулось по доскам, меж щелей которых Томас видел текущую внизу реку.
Несколько войсковых повозок были брошены в Пуасси, и их груз взвалили на сотни лошадей, захваченных к югу от Сены.
Когда последние отставшие солдаты перешли мост, лучники стали валить доски в реку, ломая ту хрупкую связь, что позволила англичанам вырваться. Король Эдуард надеялся, что теперь, на широкой равнине между Сеной и Соммой, найдет новые земли для разорения, и три колонны, растянувшись вширь на двадцатимильную полосу, двинулись на север. На ночь они разбили лагерь на расстоянии короткого перехода от реки.
Томас искал полк принца Уэльского, а Элеонора старалась не обращать внимания на грязных, оборванных, опаленных солнцем стрелков, больше смахивавших на беглых преступников. Им нужно было устраивать себе ночлег, но они предпочитали глазеть на женщин и отпускать непристойные шуточки.
— Что они говорят? — спросила Элеонора Томаса.
— Что ты самое прекрасное существо во Франции, — ответил он.
— Ты врешь, — сказала она и вздрогнула, когда какой-то солдат что-то закричал ей. — Они что, никогда раньше не видели женщину?
— Такую, как ты, — нет. Наверное, тебя принимают за принцессу.
Она посмеялась над этим, но не без удовольствия. Элеонора повсюду видела женщин, которые собирали хворост, пока их мужчины устраивали ночлег, и большинство, как она заметила, говорили по-французски.
— На следующий год родится много детишек, — улыбнулась девушка.
— Это точно.
— И солдаты вернутся в Англию?
— Некоторые, может быть, вернутся, — ответил Томас, хотя совсем не был уверен в этом. — Или отправятся в свои гарнизоны в Гаскони.
— А если я выйду за тебя замуж, то стану англичанкой?
— Да.
День клонился к концу, и на сжатых полях дымили костры, хотя готовить было почти нечего. На каждой лужайке паслось по паре десятков коней, и Томас понял, что им с Элеонорой надо дать отдых своим лошадям, накормить и напоить их. Он многих спрашивал, как найти солдат принца Уэльского, но одни указывали на запад, другие на восток, и в сумерках, не зная, куда еще пойти, Томас просто повернул усталых лошадей к ближайшей деревне. Деревня была забита солдатами, но Томас с Элеонорой нашли более-менее тихое местечко в углу поля. Там Томас развел огонь, а Элеонора напоила в ручье коней. Из-за плеча у нее торчал черный лук как знак принадлежности к войску. Они приготовили скудную пищу, а потом сели под забором и стали смотреть на звезды, сияющие над темным лесом. Из деревни доносились голоса, женщины пели там французскую песню, и Элеонора стала тихо подпевать.