Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст] - Татьяна Рожнова 35 стр.

В девятом номере журнала Плетнев вновь делился с читателями своими воспоминаниями о Поэте:

«Деятельность духа его была изумительна…

Он весь был из ощущения. Природа и жизнь не теряли для него ни минуты: все ему было в них неизгладимым и плодотворным впечатлением. Его двигал беспрерывный труд. В уединении, в обществе, в занятии, в покое, в рассеянности, в размышлении, в прогулке — он весь был обладаем неотвязчивою жизнью своего духа. Невольник всех своих чувств, он принужден был ежеминутно работать для ненасытимой их жажды. Душа его, как мелькающее пламя, блистала в безостановочном напряжении: то <…> веяла в нее память какими-то давними звуками, то встревоженный ум возлагал на ее светлую точку свои любимые идеи, то окружала ее чудно созданными образами фантазия…»{505}.

В том же, девятом номере журнала «Современник» П. А. Плетнев описал, как он посетил Святогорский монастырь и могилу Александра Сергеевича Пушкина: «…Площадка — шагов в 25 по одному направлению и около 10 по другому. Она похожа на крутой обрыв. Вокруг этого места растут старые липы и другие деревья, закрывая собою вид на окрестность. Перед жертвенником есть небольшая насыпь земли, возвышающаяся над уровнем с четверть аршина. Она укладена дёрном. Посредине водружен черный крест, на котором из белых букв складывается имя „Пушкин“…»{506}.

Таким увидел последний приют Поэта его друг П. А. Плетнев, о котором П. И. Бартенев сказал: «Беззаветным его поклонником является П. А. Плетнев, старательно оберегавший денежные его выгоды. (Иногда тысячи рублей передавал он Пушкину, вырученные за его сочинения)»{507}.

Однажды в письме Г. А. Строганову, написанном в 1838 г., Петр Александрович и сам признался: «Я имел счастье, в течение двадцати лет, пользоваться дружбою нашего знаменитого поэта <…> Я был для него всем: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром»{508}. Именно ему еще в 1827 г. Пушкин посвятил IV и V главы «Онегина», а затем перенес это посвящение в полный текст романа в 1837 г. При жизни Поэта Плетнев помогал ему в работе над «Современником», а после гибели Александра Сергеевича он стал самостоятельно издавать журнал (с 1838 по 1846 г.).

Поэтесса Евдокия Ростопчина — П. А. Плетневу из села Анна.

«…„Две встречи“ — истинный рассказ моих двух первых свиданий с Пушкиным, и я обработала эту мысль именно для вас и „Современника“, зная, как вам приятно будет собирать в этом изданье все, относящееся к памяти Незабвенного»{509}.

Стихотворение это было напечатано с посвящением — «Петру Александровичу Плетневу» — уже в следующем, 1839 году.

В этот день в числе прочих средняя дочь М. Ю. Виельгорского — графиня Софья Михайловна, и Александра Николаевна Гончарова были пожалованы во фрейлины императрицы Александры Федоровны. Хотя для «Ази», как иногда называли Александрину домашние, это вовсе не означало ее переселения в Зимний дворец. Она по-прежнему жила с семьей своей младшей сестры.

Наступление нового года не освобождало их от старых забот и необходимости постоянно напоминать старшему брату о его долге и о своем существовании, что сестры Гончаровы и вынуждены были делать с обременяющей периодичностью в письмах из Петербурга в Полотняный Завод.

В январе Александрина писала Дмитрию Николаевичу:

«Я полагаю, что ты уже вернулся, дорогой Дмитрий и получил мои послания. Умоляю тебя, будь великодушен, пришли мне пожалуйста остальные 660 рублей, и напиши каким образом ты предполагаешь нам выплачивать деньги каждого первого числа месяца. Таше они также нужны, а мы не решаемся обратиться к Носову, так как в прошлый раз он это сделал очень неохотно. Если ты можешь продать мою серую лошадь, сделай это, я тебя прошу. Пошли даже ее в Москву, если нет покупателя поблизости. Мне очень нужны деньги, я наделала много долгов, и так как я бываю теперь в большом свете, у меня много расходов. Графиня Строганова вывозит меня всюду; я уже была на нескольких балах, в театре и прошу тебя верить, что я в высшей степени блистательна. Недавно великий князь Михаил оказал мне честь, подошел ко мне и разговаривал со мною. Таким образом, ты видишь, что я должна поддержать свое положение в свете и вынуждена тратиться на туалеты.

Крепко целую тебя, дорогой братец, а также твою жену. Я надеюсь, что ты не задержишься с присылкой денег. Ради бога также распорядись касательно выплаты по первым числам. Самый нежный поцелуй моему маленькому племяннику»{510}.

Очевидно, не получив ответа на свои просьбы, Александрина вынуждена была в конце января вновь обратиться к брату по тому же поводу:

«Дорогой Дмитрий, я в состоянии тебе написать только пару слов, так как совершенно измучена. Вот уже два дня как я танцевала — позавчера у Кочубеев, а вчера у Бутурлиных. На балу у Кочубеев я видела их величества. Императрица соблаговолила подойти ко мне и была очень любезна. Я еще не была при дворе, жду когда мне назначат день.

Перейдем теперь к вещам самым для меня интересным. Когда же ты пришлешь мне деньги? Меня терзают со всех сторон, мне надо сделать придворное платье, я наделала долгов. В конце концов я больше не могу. Любезный брат, ради бога выведи меня из затруднения, пришли 660 рублей, потом 375 январских и столько же за февраль. Мы уже накануне 1-го числа и я опасаюсь, что ты пришлешь только январские деньги, что нас совсем не устроит. Таша также просит тебя прислать то, что ей причитается. Надеюсь, ты не рассердишься на меня за мою надоедливость, но я так боюсь запутаться в долгах, уже целый месяц я сижу без гроша. Бога ради, пришли мне всю сумму сразу. Что касается лошади, но Нина тебе, наверное, говорила о моих условиях. Если ты хочешь мне прислать сначала 400, я тебе ее уступаю. Но если ты будешь тянуть с деньгами, мне нет никакой выгоды тебе ее отдавать.

Прощай дорогой и добрейший братец, не сердись на меня за мою просьбу. Крепко тебя целую, тысячу приветов твоей жене. Что поделывает мальчуган? Нежный поцелуй Доля»{511}.

Стремление каждого к признанию в обществе реализовывалось сообразно интересам и дарованиям — будь это успех в свете или поэтическое творчество.

Александра Осиповна Смирнова (Россет) — Евдокии Ростопчиной в село Анна.

«…Еще вчера в „Современнике“ были отрывки из твоей поэмы и прелестная вещь под заглавием „Сосна“ (мне нравится характер женской мечтательности, которым она проникнута. <…>). Наша отечественная меланхолия как-то особенно выражается в деревне, в позднюю осень и в глуши Воронежской губернии, и представить себе там тебя, блестящую графиню, для которой опьянение балами, успехами казалось необходимым условием существования, как воздух, которым дышишь, и если подумать, что ты теряешь в таком одиночестве года, два лучших года в жизни женщины, то становится понятным чувство меланхолии, заставляющее тебя писать. <…> Ты должна воспользоваться этими двумя годами, потерянными для общества, но которые не должны быть потеряны для женщины-поэта, женщины замечательной и иначе созданной, чем мы, заурядная жизнь которых начинается на балу и кончается за ломберным столом»{512}.

Весной 1839 года в Россию вернулось семейство де Местр, жившее в Италии с 1825 года. Вместе с ними приехала и их воспитанница Наталья Ивановна Иванова, три года назад ставшая баронессой Фризенгоф. Ее муж, австриец барон Густав Фогель фон Фризенгоф, получил назначение в качестве чиновника австрийского посольства в Петербурге в том же, 1839 году. Поэтому оба семейства приехали одновременно.

После многолетней разлуки встретились две родные сестры: Софья Ивановна де Местр и Екатерина Ивановна Загряжская. Естественно, что одной из главных тем их разговоров была дуэль Пушкина. Узнав некоторые подробности этой трагедии, Ксавье де Местр писал своему другу Марселлюсу:

«4 апреля 1839 года.

…Эти несчастные новости немало способствовали обострению болезни Софи. Они ее очень огорчили, это ужасная история, сути которой мы даже точно и не знаем. Бедную вдову ни в чем не упрекают — все ее несчастие произошло из-за того, что она была очень красива и за ней много ухаживали. У ее мужа была горячая голова, его противник…[96], никто не был в действительности влюблен. Все сделало оскорбленное самолюбие. Она уехала в деревню с моей свояченицей Екатериной (Е. И. Загряжской. — Авт.), всегда готовой пожертвовать собой для других. Вы прочли в газетах, что император пожаловал его вдове пенсию в 10 000 рублей, кроме того, он сложил долг за имение, заложенное в казну, и приказал издать полное собрание сочинений великого поэта, доход от которого поступит в пользу вдовы»{513}.

На то время Наталья Николаевна и Александрина Гончарова были уверены, что в лице Софьи Ивановны де Местр они обрели (подобно Е. И. Загряжской) еще одну заботливую тетушку.

Нина Доля — Екатерине Дантес.

«…Александрина и Натали в Петербурге, как вы знаете. Натали, естественно, было тяжело возвращаться туда, но тетка-покровительница все решила про себя, а когда она чего-нибудь хочет, то это должно совершиться. <…>

Натали выходит мало или почти не выходит, при дворе не была, но представлялась императрице у тетки, однажды, когда ее величество зашла к ней, идя навестить фрейлину Кутузову, которая живет в том же доме (во Фрейлинском флигеле Зимнего дворца. — Авт.). Императрица была очень ласкова с Натали, пожелала посмотреть всех ее детей, с которыми она говорила. Это был канун Нового года.

В тот день Александрина получила шифр[97] по просьбе тетки-покровительницы. Александрина сделала свой первый выход ко двору в Пасхальное утро. Она выезжает и бывает иногда на балах, в театре, но Натали не ездит туда никогда. <…>»{514}.

В конце апреля Наталья Николаевна написала брату Дмитрию:

«Дорогой Дмитрий.

Вот уже и канун праздников, а денег нет, увы. Ради бога, сжалься над нами, пришли нам их как можно скорее. Скоро уже 1 мая, это будет уже за три месяца что ты нам должен. Саша, клянусь тебе, в самом стесненном положении. Я не получила еще ответа от тебя насчет просьбы, с которой к тебе обратилась мадам Карамзина (Е. А. Карамзина просила Д. Н. Гончарова взять к себе на фабрику двух ее крепостных. — Авт.), она меня об этом спрашивает каждый раз как я ее вижу и ждет ответа с нетерпением. На этой неделе, седьмой, я говею, и прошу тебя великодушно простить меня, если в чем-нибудь была перед тобою виновата. Как твоя жена, она уже родила? Кого она тебе подарила? Говорят, что здоровье бедной Мари (жены И. Н. Гончарова. — Авт.) очень плохо, она с трудом поправляется после выкидыша. Ваня будет проводить лето в Ильицыне? Потребовал ли Ваня у тебя те 500 рублей, что я ему должна? Вот сколько вопросов, на которые сомневаюсь, что когда-нибудь получу ответ, противный лентяй. Мы не знаем еще что будем делать этим летом, вероятнее всего наш первый этаж, то есть семейство Пушкиных, расположится лагерем на Островах. Местры заявляют, что не поедут за город, но я этому не верю. В общем еще ничего не известно. Но я решила, что не останусь в городе ни за какие сокровища в мире.

Недавно я представлялась императрице. Она была так добра, что изъявила желание меня увидеть, и я была там утром, на частной аудиенции. Я нашла императрицу среди своей семьи, окруженную детьми, все они удивительно красивы.

Прощай, дорогой, славный брат, покидаю тебя, так как спешу, я должна сейчас уйти. Поздравляю вас с праздником Пасхи, желаю всяческого счастья тебе, твоей жене и детям. Сашинька тебя нежно целует, а также все твое семейство. Привет и нежный поцелуй от нас обеих Нине»{515}.

Известно, что по возвращении в Петербург Наталья Николаевна была милостиво принята не только императрицей Александрой Федоровной, но и сам Николай I однажды заехал к ней справиться о ее здоровье и здоровье ее детей.

Не угасла переписка Д. Н. Гончарова и со старшей сестрой.

Екатерина Дантес — Дмитрию в Полотняный Завод.

«Сульц, 26 мая 1839 г.

Я получила твое письмо из Катунков (одно из поместий Гончаровых. — Авт.) за несколько дней до родов, дорогой и добрый брат, и эта причина помешала мне ответить. Но сейчас я уже совсем поправилась и не хочу долее мешкать с ответом, потому что если наша переписка будет идти так, как сейчас, то в конце концов мы совсем перестанем писать друг другу, а это меня очень опечалило бы. Ты — совсем другое дело, так как ты живешь среди того, что тебе дорого, а я так оторвана от моей семьи, что если кто-либо из вас хоть иногда не смилостивится надо мной и не напишет, я и совсем не буду знать, живы вы или нет, а ведь не так легко отказаться от всего того, чем так привыкла дорожить с раннего детства.

Ты пишешь, любезный брат, что ты очень огорчен тем, что не можешь выполнить свои обязательства в отношении меня. В письме мужа ты найдешь все необходимые разъяснения по этому поводу, поэтому я не буду их повторять, скажу только, что твое последнее письмо заставило меня пролить много слез, так я была обманута в своих ожиданиях.

Недавно я получила письмо от Нины, которая сообщает мне новости обо всех вас. Она очень хвалит твою жену, и напротив, говорит, что у жены Сережи адский характер. Как мне пишет мать, у него снова будет прибавление семейства, решительно род Гончаровых умножается. Что касается тебя, то, кажется, ты хочешь ограничиться одним наследником, я думаю, ты прав, однако вам надо бы еще девочку.

А что скажешь ты о Катуш, вот у нее уже вторая дочь[98], она могла бы однако лучше иметь мальчика. Ты еще не знаешь, как зовут твою племянницу? Берта-Жозефина, смотри, не дай такое имя какой-нибудь лошади, так как Матильда уже имела благоприятную возможность носить одинаковое имя с твоей священной памяти вороной кобылой.

Кстати о лошадях, скажи не мог бы ты прислать мне хорошую верховую лошадь? Если у тебя такая есть, у меня, возможно, будет оказия ее доставить, если ты будешь любезен отправить ее до Белостока, куда мой деверь Лузиньян[99] должен поехать осенью за польскими лошадьми. Одновременно ты мне пришлешь, не правда ли, пару больших борзых для охоты на волков. Это страстишка моего дорогого супруга, от которой он никак не может избавиться, и ты оказал бы ему большую услугу, но это только в том случае, если ты отправишь лошадь. Не топай ногой и не говори „черт возьми!“, потому что это невежливо.

Вы имели счастье принимать у себя вашу дорогую тетушку Катерину, которая приехала похитить у вас сестер. Я о них недавно имела известия и узнала с удовольствием, что Н. не бывала в свете этой зимой; признаюсь, я считаю, что это было бы нехорошо с ее стороны.

Прощай, мой славный братец, целую тебя, также твою жену и сына. Муж передает тебе тысячу приветов, Матильда и Берта целуют руки Дяде и обнимают двоюродного брата.

К. Дантес де Г.»{516}.

С наступлением дачного сезона Наталья Николаевна с сестрой и детьми переселилась на Каменный остров, где неутомимая Екатерина Ивановна Загряжская сняла для них особняк. Семейство тетушки де Местр осталось по-прежнему в городе.

В конце весны пустела не только столица. Теплое время года — самое благоприятное для странствий. Графиня Евдокия Петровна Ростопчина, жаждавшая впечатлений, из воронежского имения отправилась в путешествие на Кавказ, в Пятигорск, откуда писала восторженные письма своим друзьям.

Е. П. Ростопчина — князю Ф. В. Одоевскому.

«25 мая 1839 г.

…Зачем вас здесь нет? Здесь так хорошо, тепло, светло, воздух так чист, так тих. <…> Почти неделя, что я здесь, и еще не раскрывала и книги, не подходила и к письменному снаряду. <…> Посылаю вам цветы, сорванные на здешних горах, а именно на Машуке. <…>»{517}.

В Пятигорске графиня провела целое лето.

В разгар летнего сезона, в середине июля, перебрались на дачу и де Местры. Тихая, замкнутая жизнь сестер Гончаровых, благодаря стараниям тетушки Катерины Ивановны, была нарушена приятным соседством: ее сестра Софья с мужем и Фризенгофами поселилась рядом.

В то лето родственник Натальи Николаевны написал в Вену письмо брату.

Густав Фризенгоф — брату Адольфу.

«Мадам Пушкину и ее незамужнюю сестру видим каждый день… Она (Наталья Николаевна. — Авт.) прекрасна, хотя и меньше, нежели я предполагал, ее лицо не меняет выражения, но мне кажется, думаю, что в этом не ошибаюсь, мне кажется, — она добросердечный человек»{518}.

Из письма Александрины Гончаровой:

«…Ты знаешь, я полагаю, что приехала тетушка Местр. Мы видим их каждый день. Они исполнены доброты к нам, невозможно не обожать их, они такие хорошие, такие добрые, просто сказать тебе не могу. Фризенгофы также очаровательны. Муж — очень умный молодой человек, очаровательно веселый, Ната, его жена, также очень добра. Она брюхата уже несколько месяцев…[100]»{519}.

Фризенгофы были молодой супружеской парой. Их свадьба состоялась 17 апреля 1836 г. в Риме. Сохранился акт их бракосочетания на немецком языке, в котором говорилось, что жених, барон Густав Фогель фон Фризен-гоф (1807–1889), состоял в то время в должности атташе австрийского посольства в Неаполе, невеста — «девица Наталия Ивановна, родившаяся в Тамбове в России, дочь ныне покойного господина Иоанна Иванова и приемная дочь госпожи графини де Местр, православного вероисповедания»{520}. Даты рождения вступающих в брак в акте указаны не были, может быть, потому, что невеста была на шесть лет старше своего жениха.