— Не за этим ли вас прислали? — Он скосил глаза, затем вернул их в нормальное положение и посмотрел на нее, высунув, в порядке эксперимента, язык.
— Я пришла в надежде, — сказала она, — что вам удастся освободить меня из сетей одной фантазии.
— Лелейте ее! — свирепо воскликнул Хилариус. — Разве у всех вас есть что-то другое? Держитесь за нее крепче — за ее крошечный усик, не позволяйте фрейдистам выбивать ее уговорами, или фармацевтам — вытравливать ее. В чем бы она ни заключалась, дорожите ею, ибо когда вы ее потеряете, она перейдет к другим. Вы постепенно перестанете существовать.
— Сюда! — закричала Эдипа.
На глаза Хилариуса навернулись слезы. — Вы что, не собираетесь стрелять?
Полицейский попробовал дверь. — Эй! Она заперта, — сказал он.
— Взломайте ее! — взревела она. — И Гитлер Хилариус оплатит по счетам.
Пока нервные патрульные со смирительными рубашками и дубинками, которые так им и не пригодились, приближались к Хилариусу, пока три соперницы-неотложки, рыча, задом въезжали на газон, пытаясь втиснуться в нужную позицию и вызывая поток оскорблений со стороны Хельги Бламм, Эдипа приметила на улице среди прожекторов и глазеющей толпы машину с передвижной бригадой радиостанции ЙУХ, а внутри — своего мужа Мучо, разглагольствующего в микрофон. Неторопливо перебирая ногами, она прошла мимо щелкающих вспышек и засунула голову в машину.
Мучо нажал на "кнопку для кашля", но лишь улыбнулся. Это выглядело странно. Разве можно услышать улыбку? Пытаясь не производить шума, Эдипа забралась внутрь. Мучо сунул ей под нос микрофон, бормоча: — Ты в эфире, просто будь собой. — Потом — серьезным радиовещательным голосом: — Как вы себя чувствуете после этого кошмарного происшествия?
— Кошмарно, — ответила Эдипа.
— Прекрасно, — сказал Мучо. Он попросил ее кратко изложить для слушателей события в офисе. — Благодарю вас, миссис Эдна Мош, — завершил он, — за рассказ очевидца драматической осады психиатрической клиники Хилариуса. С вами — вторая бригада станции ЙУХ, и сейчас мы вернемся в студию к Уоррену Кролику. — Он отключился. Что-то здесь было не так.
— Эдна Мош? — спросила Эдипа.
— В эфир все выйдет как надо, — ответил Мучо. — У этого агрегата жуткие искажения, а потом они все равно перезапишут.
— Куда его увезут?
— Думаю, в бесплатный госпиталь, — сказал Мучо, — для наблюдения. Интересно, что они будут наблюдать?
— Вползающих в окна израильтян, — ответила Эдипа. — Если ни одного не увидят, значит он псих. — Подошли полицейские. После беседы ей велели не уезжать из Киннерета на случай суда. Наконец она вернулась в свою машину и поехала в студию вслед за Мучо. Сегодня он дежурил в эфире с часу до шести.
Пока Мучо наверху перепечатывал свой репортаж, Эдипа в коридоре возле громко стрекочущей телетайпной комнаты столкнулась с директором программы Цезарем Фанчем. — О, рад снова вас видеть, — поздоровался он, забыв, очевидно, как ее зовут.
— Да? — откликнулась Эдипа, — и почему же?
— Сказать по правде, — признался Фанч, — с тех пор, как вы уехали, Мучо перестал быть собой.
— А кем же?! — сказала Эдипа, доводя себя до исступления, потому что Фанч был прав. — Кем?! Ринго Старром? — Фанч съежился — Чабби Чеккером? Она теснила его к холлу, — Музыкантами из "Райтеуз бразерс"? И при чем здесь я?
— Он был и тем, и другим, и третьими, — ответил Фанч, пытаясь спрятать голову, — миссис Маас.
— О, называйте меня Эдной. Что вы имеете в виду?
— За глаза, — хныкал Фанч, — его назвывают "Братья Н.". Он теряет свою личность, Эдна, как еще можно это назвать? День ото дня Вендель перестает быть собой и становится все более безликим. Он приходит на собрание, и комната вдруг наполняется людьми, понимаете? Он — ходячая ассамблея человечества.
— Это все ваши фантазии, — сказала Эдипа. — Вы снова накурились тех сигареток, на которых не печатают названия
— Вы сами увидите. Не смейтесь надо мной. Мы должны держаться вместе. Кто еще о нем побеспокоится?
Потом она сидела в одиночестве на скамейке возле Студии А и слушала, как коллега Мучо Уоррен Кролик крутит записи. Мучо спустился со своей копией, вокруг него царила невиданная доселе безмятежность. Раньше он сутулился, передергивал плечами, и часто моргал, а сейчас все это куда-то делось. — Погоди, — он улыбнулся и, уменьшаясь, пошагал по коридору. Она внимательно изучала его фигуру сзади, пытаясь увидеть сияние, ауру.
До эфира оставалось время. Они поехали в центр, в пиццерию, и сидели там, рассматривая друг друга через золотую гофрированную линзу пивных бокалов.
— Как ваши отношения с Мецгером? — спросил он.
— Нет никаких отношений, — ответила она.
— По крайней мере, больше нет, — сказал Мучо. — Я это понял, когда ты говорила в микрофон.
— Прекрасно, — произнесла Эдипа. Она не могла разобрать выражение его лица.
— Это необычайно, — сказал Мучо, — все было… погоди-ка. Слушай. — Она не услышала ничего необычного. — В этом фрагменте семнадцать скрипок, продолжал Мучо, — и одна из них… — черт, не могу понять, как у него это получается, поскольку тут моно-запись. — Тут ее осенило, что речь идет о Мьюзак. С тех пор, как они вошли сюда, эта музыка просачивалась внутрь в своей неуловимо действующей на подсознание манере — струнные, флейты, медные духовые под сурдинку.
— Что это? — спросила Эдипа, чувствуя беспокойство.
— Его прима, — сказал Мучо, — настроена немного выше. Это не студийный недоучка. Думаешь, кто-то еще способен сделать так круто эту штуку на одной струне, Эд? Пользуясь лишь нотами, которые есть в этом фрагменте. Представь, какой у него слух, потом — мускулатуру его пальцев и рук, и в конце концов всего человека. Боже, ну разве это не чудесно!
— Ну и к чему все это?
— Он настоящий. Это не синтетическая музыка. Они могли бы вовсе обойтись без сессионных музыкантов, если бы захотели. Сложи вместе нужные полутона на нужном уровне мощности, и выйдет скрипка. Как я… — он поколебался, а потом разразился сияющей улыбкой, — ты подумаешь, что я сошел с ума, Эд. Но я умею делать то же самое, только наоборот. Слушать все, что угодно, и раскладывать на части. Спектральный анализ. У себя в голове. Я могу разбивать аккорды, и тембры, и даже слова на базовые частоты и гармоники — со всеми их различиями по громкости, — и слушать все чистые тона по отдельности, но как бы звучащие вместе.
— Как тебе это удается?
— Для каждого тона у меня есть отдельный канал, — возбужденно принялся объяснять Мучо, — а когда нужно больше, я просто увеличиваю их число. Добавляю необходимые. Не знаю, как это работает, но в последнее время проделываю то же самое с речью. Скажи: элитный, шоколадный, питательные свойства.
— Элитный, шоколадный, питательные свойства, — сказала Эдипа.
— Да, — сказал Мучо и погрузился в молчание.
— Ну и что? — повышая голос, спросила Эдипа через пару минут.
— Я заметил это тем вечером, когда услышал, как Кролик объявляет рекламу. Личность говорящего не имеет значения. Спектры мощности все равно неизменны, плюс-минус небольшой процент. И у вас с Кроликом сейчас есть нечто общее. Более того. Люди, произносящие одинаковые слова, одинаковы, если одинаковы спектры, разница лишь в том, что они не совпадают по времени, врубаешься? Но время условно. Ты выбираешь точку отсчета там, где хочешь — и можешь перетасовывать временные линии любых людей, пока они не совпадут. И тогда у тебя появится этот огромный — господи, может даже в пару сотен миллионов голосов — хор, говорящий: "Элитный, шоколадный, питательные свойства", но это будет все тот же голос.
— Мучо, — нетерпеливо сказала она, бегло обдумывая дикое подозрение. Фанч это имеет в виду, когда говорит, что ты подобен людной комнате?
— Так и есть, — ответил Мучо, — точно. Это у всех одинаково. — Он взглянул на нее, уловив, быть может, призрак единодушия, как другие ловят оргазм, его лицо разгладилось, стало дружелюбным, умиротворенным. Эдипа не узнавала его. Из темных закоулков ее мозга стала выползать паника. — И теперь, стоит мне включить наушники, — продолжал он, — я уже знаю, что обнаружу. Когда эти ребята поют "Она тебя любит", то ты понимаешь, что она и в самом деле тебя любит, она — это любое число женщин по всему миру — даже ретроспективно — разных цветов, размеров, возрастов, форм, отстоящих от смерти на разные расстояния, но она — любит. И этот самый «ты», которого она любит, — это опять же все. В том числе и она сама. Видишь ли, человеческий голос это просто чудо невиданное. — В глазах Мучо отражался цвет пива, этот цвет просто лился через край.
— Мальчик, — произнесла Эдипа — беспомощная, она не знала, что делать, и боялась за него.
Он положил на середину стола чистенькую пластиковую баночку с таблетками. Разглядывая пилюли, она вдруг поняла: — ЛСД? — спросила она. Мучо в ответ улыбнулся. — Где ты взял? — Но уже и сама поняла.
— Мальчик, — произнесла Эдипа — беспомощная, она не знала, что делать, и боялась за него.
Он положил на середину стола чистенькую пластиковую баночку с таблетками. Разглядывая пилюли, она вдруг поняла: — ЛСД? — спросила она. Мучо в ответ улыбнулся. — Где ты взял? — Но уже и сама поняла.
— Хилариус. Он расширил свою программу и задействовал мужей.
— Но послушай, — сказала Эдипа, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому, — и давно это продолжается, сколько ты на этом сидишь?
Честное слово, он не помнил.
— Но тогда есть шанс, что ты еще не подсел.
— Эд, — он озадаченно посмотрел на нее, — подсесть нельзя. Это — не тот случай, когда ты — наркоман. Ты принимаешь это дело, поскольку видишь в нем добро. Поскольку слышишь и видишь вещи — даже нюхаешь их, пробуешь — так, как раньше тебе было недоступно. Поскольку мир так насыщен. Несть ему конца, детка. Ты — антенна, посылающая свою модель тысячам жизней в ночь, и эти жизни становятся твоими. — Он смотрел на нее по-матерински терпеливым взглядом. Эдипе же хотелось шлепнуть его по губам. — А эти песни. Не то, чтобы они рассказывали нечто, они сами — нечто, в чистом звуке. Нечто новое. И сны у меня изменились.
— О Боже. — Яростно поддев волосы пальцами. — Больше никаких кошмаров? Замечательно. Значит твоему последнему ангелочку, кем бы она ни была, повезло. Знаешь, в этом возрасте им нужно много спать.
— Никаких ангелочков, Эд. Давай я тебе расскажу. В то время я постоянно видел дурной сон — про автостоянку, помнишь? Я даже тебе об этом не рассказывал. Но теперь могу. Он больше меня не тревожит. Дело было в том знаке на стоянке — вот он-то и пугал меня. Во сне я проводил обычный рабочий день, но вдруг, совершенно неожиданно, появлялся этот знак. Наша фирма член Н.А.Д.А. Национальной автомобильной дилерской ассоциации. Лишь этот металлический знак, скрипящий под синими небесами: нада, нада. Я просыпался с воплями.
Она вспомнила. Теперь за ним не будут ходить призраки, — по крайней мере, пока он принимает эти таблетки. Она никак не могла до конца осознать, что день ее отъезда в Сан-Нарцисо был днем, когда она видит Мучо в последний раз. Столь многое в нем успело развалиться.
— Послушай! — говорил он, — Эд, врубись! — Но она не могла даже угадать мелодию.
Когда настало время возвращаться на станцию, он кивнул на таблетки. Можешь взять.
Она покачала головой.
— Опять в Сан-Нарцисо?
— Да, сегодня.
— А как же копы?
— Сбегу. — Позже она не могла припомнить, говорили ли они о чем-то еще. У станции они поцеловались на прощание — все они. Уходя, Мучо насвистывал нечто замысловатое, двенадцатитоновое. Эдипа сидела, прислонив лоб к рулю, и вспомнила, что не спросила о штампе Тристеро на его письме. Но ей было уже все равно.
6
Вернувшись в "Свидание с Эхо", она обнаружила там Майлза, Дина, Сержа и Леонарда со всей аппаратурой на дальнем конце бассейна вокруг трамплина кто прямо на нем, кто рядом, — они были так сдержанны и неподвижны, что Эдипа подумала, не снимают ли их скрытой камерой на обложку диска.
— Что тут творится? — спросила Эдипа.
— Твой парень, — ответил Майлз, — Мецгер, обставил нашего фальцета Сержа. Человек сам не свой от горя.
— Он прав, миссас, — откликнулся Серж. — Я даже песенку сочинил и аранжировал ее для сольного исполнения. Сейчас напою:
— Вы хотите мне что-то рассказать, — поняла Эдипа.
Они изложили все в прозе. Мецгер с подружкой Сержа убежали в Неваду оформить брак. При более детальных расспросах Серж признался, что фрагмент с восьмилеткой существует пока лишь в воображении, но он прилежно околачивается у детских площадок, и новостей можно ждать в любой день. На телевизоре в комнате Эдипы Мецгер оставил записку, где просил Эдипу не волноваться по поводу наследства: он передал свои распорядительские функции кому-то из "Ворпа, Вистфулла, Кубичека и Макмингуса", и они скоро с ней свяжутся, а кроме того, все это уже улажено в суде. И ни слова о том, что Эдипу с Мецгером связывало нечто большее, чем функции сораспорядителей.
И это, наверное, означает, — подумала Эдипа, — что только сораспорядителями мы и были. Хотя ей, вероятно, и следовало классически чувствовать себя униженной, но мысли были заняты совершенно другими вещами. Разобрав чемодан, она тут же бросилась звонить режиссеру Дриблетту. После десятка гудков трубку сняла пожилая женщина: — Извините, но нам нечего сказать.
— А кто говорит? — спросила Эдипа.
Вздох. — Его мать. Завтра к полудню мы сделаем заявление. Его зачитает наш адвокат. — Трубку повесили. Что за чертовщина? — удивилась Эдипа, — Что с Дриблеттом? Она решила перезвонить позже. По справочнику нашла телефон профессора Эмори Борца, на сей раз ей повезло больше. Ответила его жена Грэйс, подзвученная группой детишек. — Он поливает патио, — поведала Грэйс Эдипе. — Это такая высокоинтеллектуальная забава, длится еще с апреля. Греется со студентами на солнышке, дует пиво и запускает бутылками в чаек. Вам лучше с ним поговорить, пока не началось. Максин, почему бы тебе не швырнуть эту штуку в своего братца, он поворотливее меня. Вы слышали, что Эмори подготовил новое издание Варфингера? Оно выйдет… — но дата была заглушена грохотом, маниакальным детским смехом и жуткими визгами. — О Боже. Вы когда-нибудь сталкивались с детоубийством? Приезжайте. Может, это ваш единственный шанс.
Эдипа приняла душ, надела свитер, юбку и кроссовки, уложила по-студенчески волосы и принялась за косметику. Сознавая со смутным ужасом, что ответ вовсе не у Борца или Грэйс, но — у Тристеро.
Проезжая мимо цапфовского магазина, она с тревогой обнаружила груду обугленных развалин на том месте, где всего неделю назад стояла книжная лавка. До сих пор был слышен запах паленой кожи. Она остановилась и пошла к соседнему магазинчику армейских товаров. Владелец сообщил ей, что Цапф, этот чертов болван, поджег свою лавку ради страховки. — Малейший ветерок, ворчал этот почтеннейший, — унес бы меня на тот свет. Ведь все равно здесь собирались через пять лет строить комплекс. Но разве Цапф мог подождать? Книжки. — По его виду было похоже, что от плевка его удерживает лишь хорошее воспитание. — Если захотите открыть комиссионку, — посоветовал он, — то выясните сперва, на что нынче спрос. В этом сезоне неплохо идут винтовки. Буквально сегодня один мужик прикупил пару сотен тренировать свою команду. Я мог бы продать ему еще столько же повязок со свастикой, но у меня, черт побери, кончились.
— Армия торгует свастиками? — переспросила Эдипа.
— Дьявол, конечно нет. — Он по-свойски ей подмигнул. — Я наткнулся на заводик рядом с Сан-Диего и теперь дюжина ниггеров клепает эти старые повязки. Вы бы удивились, кабы знали, как расходится маленькая партия. Я дал рекламу в паре журналов с девочками, и на прошлой неделе мне пришлось нанять еще двоих — просто разбирать почту.
— Как вас зовут? — поинтересовалась Эдипа.
— Винтроп Тремэйн, — ответил воодушевленный предприниматель, — можно просто Виннер. Слушайте, у нас есть соглашение с лос-анжелесской одежной фирмой — посмотрим, как к осени пойдет форма СС. Планируем приурочить к школьным ярмаркам — знаете, длинные формы образца 37-го года, подростковые размеры. А к следующему сезону можно пойти еще дальше и сделать фасон для дам. Вас бы это впечатлило?
— Я дам вам знать, — сказала Эдипа, — я запомню. — Выйдя, она подумала, стоило ли ей как-нибудь его обозвать или стукнуть одним из дюжины лежащих под рукой "армейских товаров", тяжелых, тупых предметов. Свидетелей не было. И почему она так не поступила?
Желторотая дура! — обругала себя Эдипа, защелкивая пристяжной ремень. Это Америка, ты здесь живешь, и сама же попустительствуешь. Позволяешь такое. Она дико гнала по трассе, охотясь за «Фольксвагенами». Когда Эдипа добралась до места квартировки Борца — прибрежный поселок в стиле "Лагун Фангосо" — ее слегка трясло и подташнивало.
Ее приветливо встретила пухленькая девчушка, все лицо вымазано в чем-то голубом. — Привет! — сказала Эдипа. — Ты, должно быть, Максин.
— Максин уже в постели. Она запустила в Чарльза одной из папиных бутылок, бутылка вылетела в окно, и мама ее хорошенько отшлепала. Будь она моей дочкой, я бы ее вообще утопила.