Слушал, слушал, а потом выменял коня (добрый был конь!) на краковский костюм справный, зашил в подкладку золотых червонцев, что от деда остались, и через границу – с прокламацией в руке. Счастья крестьянского искать. Чтоб хозяином на земле быть, пана на горбу не кормить. Меня на кордоне и встретили… Завели, выслушали, карманы почистили, червонцы отпороли. Хорошо еще, костюм оставили. И послали за счастьем в солнечный Казахстан – в теплушке и с конвоем, чтоб раньше времени от счастья не отказывался… Ехали мы неделю, жрали баланду, слушали на станциях радио о том, как «хорошо в стране советской жить, как хорошо в краю любимом быть». На одном из перегонов отколупал я доску от стены и сошел. Прицепился к товарняку, что обратно ехал, вместе с ним обратно к кордону добрался. Сменял свой краковский костюм на коняшку доходялую, что к мяснику в самое время сдавать, и первой же безлунной ночью обратно рванул. Места-то знакомые.
– Без проблем проскочил?
Михал хмыкнул:
– А то! Мои же места… Я на польский берег выбрался, портки выжал, на лошадку сел, а тут патруль советский по другому берегу идет. Меня увидели, руками машут – иди сюда, иди! А сами ружья поснимали.
– А ты?
Михал согнул правую руку в локте и смачно левой ладонью по сгибу саданул.
– Вот что я им показал. Коняшку пятками погнал – только меня и видели.
– Стреляли?
– Не. На кой я им нужен?
Он отпил из чарки и подвел черту под рассказом:
– Вот так сходил я за простым крестьянским счастьем. И больше такого лёсу, судьбы такой, не хочу.
– Нам тогда с чего помогаешь?
– Потому что вы как люди пришли, вдову грабить не стали. Мне, Ефим, что «Китай», что «Германия»… Ваши-то хоть идейные. А немцы – просто псы злые.
Сказал, а сам глазами зыркнул. Недобро так. Мол, жрите вы друг друга, пауки, а нас в это дело не впутывайте. Знакомые мысли. Разумные.
– Не выйдет у тебя отсидеться!
– Чэму?
– Война найдет. Тут все надолго. Придется выбирать. – Я посмотрел на собеседника. Слушает. – Мой тебе совет – ставь на Советы.
– Гонят их, – хмыкнул Михал, а глаза сделались серьезные, внимательные.
– Наполеон тоже гнал, Москву взял. Поляки твои с ним пошли. Чем кончилось, помнишь? И знаешь почему?
Не прерывает, слушает.
– Потому что сам сказал – «идейные». В такой войне дух больше штыков значит… Погонят немцев от Москвы, скоро погонят. А там и Берлин возьмут.
Сказал, и сам себе удивился. Это ж надо! За кого агитирую? Но ведь правда. Так и будет. Пожал плечами Михал, думать сел. Через минуту усмехнулся, по плечу меня хлопнул:
– До души мои побасенки берешь, Ефим, но хлопец ты мондры… умный. Оставайся! Сестре ты по душе, значит, и мне… Разам твоих русских назад чэкать будем.
Я тоже усмехнулся. «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем… Ла-ла-ла, ла-ла-ла»… Нет, Михал, Аллах мне другой путь уготовил.
* * *Утром Михал явился не один. За ним гуськом топали четверо пареньков возрастом от пятнадцати до семнадцати лет. Мелкие, жилистые, с простыми обветренными лицами.
– Зачем привел?
Поляк усмехнулся:
– Плохо ховаетесь, товарищ. Меня вот хлопцы из села остановили и начали допытывать, что за красноармейцы на хуторе сестры живут, да как им в вашу армию рабочих и крестьян вступить.
Михал выглядел уставшим – сказывались посиделки ночные.
– А ты что?
– А я с утра не дужы на выдумки. Вот, сюда привел. Тебе и разбираться.
Спихнул с больной головы на здоровую.
– Так-с, – повернулся я к пацанам. – Что надо, ребята?
Вперед выступил самый мелкий:
– Товарищ красный командир, вы нас с собой в армию возьмите. Мы вместе врага бить будем! Не смотрите, что невысокие – мы выносливые.
Вот как… Молодогвардейцы пожаловали. Энтузиазм населения – это хорошо. Вот только мне эти желторотые как козе баян – в лесах батальоны окруженцев бродят. Хотели б набрать войско, давно б набрали. Рыжему идея тоже не понравится. Он считает: лучше один опытный боец, чем толпа новобранцев. Правильно считает, между прочим.
– А что вы умеете, товарищи? Кто стрелять обучен?
Потупили головы, молчат.
– Мину поставить? На карте укрепления врага зарисовать? Окоп выкопать?
Парни оживились:
– Копать можем! И по карте, если надо, то в школе учились. Мину или стрелять – этого не знаем, но ведь тому и научиться можно?
Я посмотрел на Михала. Бывший польский жолнер лыбился.
– Научиться? Хорошо. Будет вам учеба. Ты с нами, Михал?
Кивнул.
– Тогда каждый взял себе по винтовке из того сарая. Мешки с припасами, вижу, вы из дому взяли – их не снимать.
Пацаны кучкой сходили в сарай, прихватили по трофейному «маузеру», развеселились, улыбаются. Я за это время из овина лопаты принес. Переглянулись пацаны, но спорить не стали. Взяли и лопаты.
– А теперь, товарищи будущие бойцы, побежали!
– Куда?
– За мной. Не отставать!
Поутру налегке бежать сплошное удовольствие. Ноги пружинили, лес обдавал лицо брызгами росы, заменяя душ. Дышалось широко, как будто домой в горы попал.
Я пробежал по балке, что вела от хутора к лесу, пронесся до лесного ручья, перепрыгнул журчащую струйку и припустил вверх по узкой лесной тропе. Сзади слышалось хриплое прерывистое дыхание.
– Быстрее, товарищи бойцы! Быстрее!
Хорошо-то как! И легко. Паляница, в тело которого я переселился, явно уважал спорт. Вот ведь какая странная вещь: тело другого человека, а чувства мои. Алю ласкает Паляница, а удовольствие получаю я. Зато бывший Паляница легко запрыгивает в танк, умело носит форму, которую я отродясь не надевал, ходит строевым и козыряет. Тело не забыло приобретенные навыки. Интересно, у рыжего так же? Ему, впрочем, и привыкать не надо.
Мы углубились в лес, свернули севернее. Оглянулся. Лица раскраснелись, винтовки болтаются за спиной, пот глаза заливает.
– Быстрее, товарищи бойцы! Мы не на балете, а на войне. Тут отдохнуть не получится.
Бегут пацаны, хрипят, но бегут. Марш-бросок километров за пять перевалил, но никто не отстал. Хотя нет – одного не вижу. Михал у ручья задержался.
– Устали?
Головами крутят – ответить сил нет.
– Раз не устали, то еще пару километров.
Побежали.
Через десять минут остановились в чащобе. Лес хороший, старый, сосны да ели. Иголки слежалые, как ковер под ногами. Панский лесник дело знал – вырубки делал. Пару раз только через заросли продирались.
– На месте стой. Раз-два.
Бойцы мои желторотые на землю свалились, ртом воздух хватают. Не привыкли крестьяне к бегу, а я их еще и ускорениями подхлестнул.
– Ну, а теперь копаем.
– А?
– Не «а», боец, а копаем!
Схватили лопаты, начали дерн ковырять. Но в хвойном лесу копать – не чернозем ковырять.
– Делаем окоп полного профиля. Чтобы с головой закрывал и тебя, и товарища рядом. У вас полчаса!
Сопят пацаны. Рубят коренья, дерн выворачивают. Углубляются. Через полчаса кто по пояс, кто и по грудь закопался.
Взмахнул рукой.
– Время! Отставить копку!
За время земляных работ к нам Михал подтянулся. На корень сосны уселся, цигарку в зубы вставил, смотрит, ухмыляется.
– Стрельбы!
Ребята приободрились. Винтовки с земли подобрали, в руках вертят. Забрал у ближайшего, показал, как затвор передергивать, как заряжать, про флажок предохранителя рассказал.
Забрались в свои норы недокопанные, стволы выставили.
– Ты в то дерево целишь, ты – в то, ты и ты – в те. Огонь!
Забухали винтовки. Место глухое, случайных свидетелей нет. Грибники, ягодники с началом войны по домам сидят.
Отстреляли пацаны по пять патронов, затихли.
– Ну, пошли смотреть.
Знаю, что нечего там смотреть. Но урок не для меня.
Из пяти стрелков только два по соснам попали. Остальные смазали.
– Понятно?
Стоят, головы потупив.
– Война не даст второго шанса. Если врага не завалишь, то он тебя убьет. Вы по деревьям неподвижным попасть не можете!
– Так руки трясутся!
– На фронте вы будете бегать, копать и стрелять. В такой последовательности и куда чаще, чем мы сегодня.
Глаза сощурили, злятся.
– Вот и получается, товарищи бойцы, что до того, как в Красную Армию вам вступить, надо силы подкопить, возмужать, организм тренировками подготовить.
Приосанились немного, переглядываются.
– А я пока вам пару приемов покажу. Как в лесу воевать. Как выстрел маскировать, чтобы дыма и огня не видно было, как растяжку на тропе ставить. Как костер без дыма держать, собак со следу сбивать, огонь в снегу из полена развести.
Таких знаний я дома много набрался. Учителей хватало.
Так и прозанимались.
Когда домой дошли, Олег ястребом на пацанов накинулся. Стращал, жизни учил, напоследок приказал ждать людей из центра и готовиться влиться в партизанский отряд. После чего распустил полуживых пацанов по домам.
Я собрался в хату топать, как рыжий ко мне повернулся:
– Поговорим?
Отчего же не поговорить, если собеседник умный?
Таких знаний я дома много набрался. Учителей хватало.
Так и прозанимались.
Когда домой дошли, Олег ястребом на пацанов накинулся. Стращал, жизни учил, напоследок приказал ждать людей из центра и готовиться влиться в партизанский отряд. После чего распустил полуживых пацанов по домам.
Я собрался в хату топать, как рыжий ко мне повернулся:
– Поговорим?
Отчего же не поговорить, если собеседник умный?
* * *– Ты чего удумал? На кой пацанов приволок? Стрельнут разок в немцев, а каратели село сожгут!
– Не жгут немцы села. Пока. На местных надеются в борьбе с коммунизмом.
Отмахнулся. Пришлось рассказать про то, что глаза у ребятишек горели, про то, что воевать им рано, но это им собственный пот должен показать, а не я. Про навыки лесной войны, что преподавал, умолчал.
Выслушал рыжий, успокоился.
– А я подумал: ковать подкрепление собрался. Из отделения партизанский отряд делать.
– Было бы из кого, сделал бы.
Глянул он исподлобья.
– Не наше дело – партизанить.
– Врага по-любому бить надо. Как получается, так и бить. Не так?
Пожал плечами.
– Может быть. Но мы по ту линию фронта будем воевать, а не здесь, при прекрасных хуторянках.
– Прекрасные радистки от хуторянок чем-то отличаются? По-другому устроены?
Ох, он вскипел! Покраснел весь, руки в кулаки сжались. Сам качается, слова подбирает. А сказать не может – по груди пятно красное расплылось. Смотрю, глаза стекленеют. Что ж мы за люди такие: чуть передышка – сразу собачиться?
Подхватил, а он ворот гимнастерки рвет, задыхается. С подоспевшим Климовичем затащили в дом, Любу, охающую, отогнали, до кровати донесли.
Пока бабы вокруг лейтенанта госбезопасности хлопотали, водой и молоком отпаивали да наново перевязывали, вышел на крыльцо. Курить хотелось.
Присел, задумался.
Это что ж получается? У меня тут кровник, из-за него я попал в прошлое. Он сестру убил, меня застрелил. Мне отомстить ему на судьбе написано. Раз сплоховал, Аллах второй шанс предоставил. А я его на руках ношу…
Ведь что думал? Застрелю-ка я рыжего в бою, когда кровь кипит. «Люгер» трофейный для того при себе. Случится бой, суну ему ствол в лицо, шепну словечко и курок спущу. Типа шальная пуля прилетела. Коля не увидит и не услышит из-за грохота дизеля. Рыжий постоянно в открытом люке торчит, его и ранило из-за этого, – вполне возможный вариант. Разок даже «Люгер» достал. Но, как и той ночью, когда со штыком к спящему крался, не смог. Потом решил, что выберусь за линию фронта и тихо сделаю все что нужно. Все же воевать с рыжим и без него – две большие разницы. А нам вырваться отсюда надо. Вот вырвемся, тогда другое дело. Можно и свои дела порешать… Сегодня же и вовсе спасал его.
Обхватил подбородок, покачиваюсь, на крыльце сидя.
Неправильно это. Чужой он мне. Все – чужие. И война эта, и русские, и немцы. Аля вот уже не чужая, а на остальных начхать! Должно так быть, но не получается. Будто держит кто или что.
Посмотрел на ладонь, сжал ее в кулак. Кто я сейчас? Паляница, тело которого я занял, или Ильяс, поклявшийся отомстить? Кто?
Давит меня к земле кисмет, судьба моя бестолковая, придавливает, руки-ноги вяжет. Может, Аллах такое испытание дал, чтоб понял я что-то? Осознал? Только вот что?
Внезапно мысль пришла. Надо рыжего про то, как он сидел и что в тюрьме думал, расспросить. Пускай своими словами скажет. Мучился ли он, что девчонку невинную убил, переживал ли? Даже на Кавказе случается, что кровники мирятся. Трудное это дело: виновному покаяться нужно, прощения у родственников попросить, вину свою загладить. Не каждый сумеет. Если рыжему на Розу плевать, как на тысячи моих земляков, погибших в той войне, расплаты ему не миновать – получит сполна!
На том и точка. Поговорим, как наедине останемся. А «Люгер» пусть за поясом ждет. Не помешает.
Глава 10
На станции царил переполох. Между составов метались люди, из горящих вагонов тащили ящики с боеприпасами, несли раненых, стаскивали в сторону убитых. Последних было много. Они лежали возле развороченных бомбами путей: в защитной форме и черных куртках железнодорожников, попадались и гражданские – вороха неопрятно смятой одежды, совсем недавно бывшие живыми людьми.
Генерал скрипнул зубами, но смолчал. Сопровождавший его полковник покосился, но не решился что-либо сказать.
– Когда восстановят путь? – отрывисто спросил генерал.
– Обещали к вечеру.
– Никакого «вечера»! Через два часа все должно работать! Позаботьтесь, чтоб первыми пускали эшелоны с боеприпасами. Людей выгружать в Чаусах – сорок километров пешком пройдут. А вот без снарядов никак! Ясно?
– Так точно! – вытянулся полковник.
– Если дорогу перережут… – Генерал не договорил, но полковник понял. Могилев практически в кольце, немцы обошли город с севера и юга. Стоит перерезать единственный оставшийся железнодорожный путь, как боеприпасы придется доставлять по воздуху. На самолетах много не навозишь…
– Что с авиационным прикрытием? – вновь спросил генерал.
– Все то же! – вздохнул полковник. – Нет и не обещают. Аэродромы перебазировали, истребителям лететь далеко.
– Пусть дают бомбардировщики! Сжечь немцев на аэродромах, как они нас жгли!
– Без истребителей бомбардировщики не доберутся, пробовали уже. Сбивают. Немцев в небе – тучи.
Командующий, не сдержавшись, выругался.
– Товарищ генерал! – решился полковник. – Разрешите?
– Говори! – разрешил комкор.
– Я слышал: у чекистов за линией фронта есть диверсионная группа, даже с танком.
– Да ну? – удивился генерал.
– Так точно! Несколько дней назад штаб получил немецкие планы атаки города. Исходя из них оборонительные рубежи меняют. Карты немецкого наступления заодно с немецким майором захватили эти диверсанты.
– Откуда знаешь?
– Приятель в штабе фронта служил, рассказывал.
– Группа большая?
– Десять-пятнадцать человек.
– Мало! – покачал головой генерал.
– Для диверсий хватает… С первого дня воюют. Сам отряд – сборная солянка из разных частей, но ядро – танкисты 22-й дивизии.
– Из 22-й? Ее ж расформировали!
– Потому чекисты забрали отряд себе. Командиром в группе простой сержант был, так его к лейтенантскому званию представили.
– Толковый, значит, сержант… – задумался генерал. – Раз живой до сих пор.
– Уже лейтенант.
– Ну-ну.
– Все войска в городе, в том числе НКВД и НКГБ, подчинены вам, – напомнил полковник.
– Да… – Командующий осмотрел суету у железнодорожной насыпи. – Мне… – Он повернулся к заму. – Привлекай чекистов! Пускай передают нам свою «солянку»! Если получится, диверсионную группу им в подкрепление выбросим. Не удастся, пусть сами выкручиваются, но аэродром уничтожить! Любой ценой! Местонахождение аэродрома известно?
– Примерно.
– Сбросьте группе координаты и приказ. Передышка в пару дней нам вот как нужна! – Генерал провел ребром ладони по горлу. – Сообщите группе: после удара их выведут. Мы им «окно» сделаем и прикрытие.
Полковник глянул удивленно. Генерал посмотрел на него, на суету у вагонов, еще раз на полковника.
– Передай, чтобы не трухали. Будет чекистам отход. Только аэродром обязательно уничтожить! А не справятся, пусть там и остаются! – отрезал генерал и пошел к машине.
«Какой «отход»? Ведь не уцелеет никто! Это же смертники!» – думал полковник, поспешая следом.
– Личному составу на линии фронта довести, что передовые части резерва развертываются за нашей спиной. Надо только пару дней, ну, неделю продержаться. В землю вгрызться.
Полковник кивнул и поспешил следом. Генерал быстро вышагивал к вагонам, на ходу распекая железнодорожное начальство.
* * *Операцию по уничтожению аэродрома прислали из штаба. План был незамысловат, как телеграфный столб. Под прикрытием танка присланная диверсионная группа врывается на взлетную полосу, минирует самолеты, взрывает все, что успеет, после чего уходит к лесу. Танк и бойцы отряда обеспечивают прикрытие.
Так себе план, но и его выполнить не смогли. Немцы зенитным огнем сбили посланные самолеты с основной и запасной группами и взрывчаткой. Утром из Могилева пришел недвусмысленный приказ: «Уничтожить аэродром собственными силами и отступить по направлению Белыничи. Невыполнение приказа считается изменой».
Олег после ознакомления с шифровкой выругался.
Выехали ночью. Решили действовать внаглую: влететь через главные ворота, сбросить десант у зениток, танку врезать по казарме состава. Если получится, заминировать самолеты трофейными гранатами и сжечь бутылками с керосином. На все действо – полчаса, после чего уйти в «окно».
План провалился.
За ночь, прошедшую с разведки путей подхода, немцы поставили блокпост в соседней деревне. Танк, следующий на полном ходу, шлагбаум снес, но телефон у немцев остался. Аэродром встретил диверсантов полной темнотой, даже сигнальные огни на взлетной полосе не горели. Это насторожило Волкова. «БТ» сбросил ход, медленно выбрался из леса, съехав с дороги в поле. Чутье не подвело: немцы ударили по полной. Вспыхнули прожектора, зачастили крупнокалиберные пулеметы и винтовки. Били по дороге, по пристрелянным секторам. Пока немцы разбирались, где противник, шустрый «БТ» успел отползти, но все равно получил несколько пробоин. Хуже всего, что под пули попал десант. Одного из бойцов раскромсало, двоих ранило (один к утру умер) и задело Любу. Напросилась, Олег не устоял, взяли на броню. Зря. Осколками разорвавшегося зенитного снаряда Любе посекло правую руку и плечо. Теперь «Кэт», обколотая трофейным морфием, металась в наркотическом бреду в прицепе. Олег, осунувшийся после неудачи и потерь, с Ильясом ушли к объекту, разрабатывать новый план. Возвращаться ни с чем было нельзя: эта Родина неудачников не прощала.