Энди схватила дочь и заставила ее сесть, покачала головой, потом приблизила лицо к лицу Грейс и сказала:
– Не зли его.
Затем она прижала к себе Женевьеву и не отпускала, пока та не замолчала.
И тут наступил момент, мимолетный, когда Энди подумала, что события могут принять другой оборот; намек на новые возможности пронесся в ее затуманенном мозгу. Они свернули с дороги, усыпанной гравием, и покатили по земле.
Амброзии и гибискусы с черными глазками росли прямо посреди переулка и по обеим его сторонам; дальше, справа, они разглядели древние яблони с серой корой и растопыренными, точно пальцы пугала, ветвями.
В конце переулка стоял старый деревенский дом: умирающий, почти съеденный гнилью, обшитый досками, с облезающей краской и съехавшим набок крыльцом. За ним, на дальнем конце холма, из ямы торчал фундамент сарая. Он давно развалился, остался только нижний уровень с полусгнившим полом, накрытым голубой полиэтиленовой пленкой, завязанной в углах желтой полипропиленовой веревкой. Открытая дверь вела в темное нутро сарая, похожее на вход в пещеру. Вокруг него еще несколько покосившихся строений постепенно погружались в землю.
Когда они остановились, в сознании Энди пронеслась мысль, что их трое, а он один. Она могла бы попытаться его удержать и дать девочкам возможность убежать. Сразу за участком начиналось кукурузное поле. Грейс умная девочка и быстро соображает; оказавшись на поле, так густо заросшем, что оно напоминало лес, она сможет убежать…
Джон Мэйл остановил фургон, и они все перекатились к другой стенке, а Грейс встала на колени и выглянула в грязное окно. Мэйл повернулся на своем сиденье и сказал Энди:
– Если попытаешься сбежать, сначала я пристрелю твою младшую дочь, потом – вторую, а следом – тебя. – У него был неожиданно высокий голос, почти детский.
И надежда на спасение умерла.
Генетика сделала Джона Мэйла психопатом, а родители – социопатом.
Он был безумным убийцей и плевать хотел на то, как его называют.
Впервые Энди встретилась с ним во время стажировки в Университете Миннесоты. Она только начала работать психиатром, и ее интересовали необычные пациенты, сидевшие в тюрьмах округа Хэннепин. Она сразу заметила жесткий, быстрый ум Мэйла. Благодаря ему и своему крепкому телосложению он верховодил другими бандитами района. Ему некоторое время удавалось не попадать в руки полиции, но прошедший подготовку психиатр оказался ему не по зубам.
Энди разобрала его по косточкам.
Отец Мэйла не был женат на его матери, более того, он никогда с ними не жил; в последний раз о нем слышали, когда он служил в Военно-воздушных силах в Панаме. Джон ни разу в жизни его не видел.
Когда Мэйл был совсем еще ребенком, мать оставляла его на несколько часов, иногда на целый день и ночь, в детской кроватке, в голой комнате. Она вышла замуж, когда ему исполнилось три года; он еще не умел разговаривать. Отчиму не было дела до нее, и еще меньше его интересовал Джон, который постоянно его раздражал. Напившись, он порол мальчика кожаным ремнем; затем перешел на розги и, наконец, на палку от швабры и металлические прутья.
В детстве Мэйл получал невероятное удовольствие, когда мучил животных, сдирал шкуру с кошек и поджигал собак. Затем он стал нападать на других детей, мальчиков и девочек, став главным задирой среди сверстников. В четвертом классе преследования девочек начали носить сексуальный характер. Он стаскивал с них трусики и засовывал внутрь пальцы. Он еще не понимал, чего хочет, но уже был близок к этому.
В пятом классе, крупный для своего возраста, Мэйл стал ездить в большие магазины в Роуздейл и Ридждейл, где подлавливал деревенских ребятишек около игровых автоматов и отнимал у них деньги.
Он носил с собой детскую бейсбольную биту, потом – нож. В шестом классе учитель естествознания, который одновременно был тренером по футболу, отшвырнул его к стене, когда услышал, как он назвал девочку неприличным словом. Через неделю дом учителя сгорел дотла. И еще пять домов, принадлежавших родителям детей, которые оказывали ему сопротивление.
В июне после шестого класса Мэйл поджег дом пожилой пары, державшей последний в своем роде семейный магазин, торговавший продуктами, на восточной окраине Сент-Пола. Хозяева магазина спали, когда дым начал пробираться в спальню из-под двери, и умерли почти одновременно, задохнувшись на верхней площадке лестницы.
Умный коп, который занимался поджогами, в конце концов вычислил Мэйла и его поймали.
Он отрицал свою вину – и так ни в чем и не признался, – но все знали, что это он. Полицейские привезли Энди, чтобы она взглянула на их добычу, и он рассказал ей о своей жизни ровным, равнодушным голосом, при этом его детские глаза нахально путешествовали по всему ее телу, от груди до бедер. Он ее напугал, что ей совсем не понравилось. Она не привыкла бояться детей…
В двенадцать лет уже стало ясно, что Мэйл будет очень рослым мужчиной. Кроме того, у него были мощные мускулы, постоянно напряженное лицо и жесткие, точно два холодных камня, глаза. Он рассказал Энди про своего отчима.
– Когда ты говорил, что он бил тебя, ты имел в виду кулаками? – спросила она.
Мэйл фыркнул и ухмыльнулся ее наивности.
– Как же, кулаками! Ублюдок доставал из кладовки железную палку – знаете, такую, на которую вешают одежду – и порол меня этой штукой. Мою старушку он бил тоже. Ловил на кухне и мордовал до тех пор, пока не уставал, не обращая внимания на ее крики и слезы. Вся кухня была в крови, как будто ее обмазали кетчупом.
– И никто ни разу не вызвал полицию?
– Почему же? Только копы ничего не делали. Моя мамаша говорила им, что соседей не касается то, что происходит в ее доме.
– А когда он умер, стало лучше?
– Не знаю. Я уже там не жил, по крайней мере, постоянно.
– Где ты жил?
– Ну, летом под автострадой, – пожав плечами, ответил Мэйл. – За Сент-Полом, около железки есть несколько пещер. Там много народа живет…
– Ты больше не вернулся домой?
– Нет, как же, вернулся. Я несколько дней не ел и едва держался на ногах, и подумал, что, может, у мамаши есть сколько-то денег, но она вызвала копов. Если бы я туда не вернулся, то гулял бы на свободе. Она сказала: «Поешь хлопьев, я схожу за пирогом», вышла в переднюю и позвонила в полицию. Я получил хороший урок, и когда меня выпустят, прикончу старую суку, если смогу найти.
– А где она сейчас?
– Свалила с каким-то типом.
После двух месяцев терапии Энди порекомендовала отправить Мэйла в больницу штата. Он был больше чем ребенок, который пошел по кривой дорожке, больше чем просто неуравновешенный подросток. Он был безумен. Ребенок, внутри которого поселился дьявол.
Девочки перестали плакать, когда Мэйл открыл фургон. Он вытащил их наружу, поставив друг за другом, и провел в боковую дверь старого деревенского дома прямо в подвал, где пахло сыростью, свежей землей и дезинфицирующими средствами. «Значит, он совсем недавно наводил тут порядок», – подумала Энди, и у нее загорелась крошечная искра надежды, что он не собирается их убивать. По крайней мере, не сразу. А если у нее будет хотя бы чуть-чуть времени, совсем немного, она сможет с ним поработать.
А потом он их запер. Охваченные страхом, они прислушивались к каждому звуку, ожидая, что Мэйл вернется в любой момент, и Женевьева, не замолкая, повторяла одно и то же:
– Мама, что он собирается сделать?
Минута превратилась в десять, десять – в час, и девочки в конце концов уснули, а Энди прислонилась спиной к стене и попыталась думать…
Мэйл явился в три ночи, пьяный, возбужденный.
– Выходи, – прорычал он, глядя на Энди; в левой руке он держал банку с пивом.
Девочки проснулись, услышав, как открывается засов, отползли по матрасу к стене и прижались к ней спинами, скорчившись, точно маленькие зверьки в норке.
– Что ты хочешь? – спросила Энди, поглядывая на часы, как будто это был самый обычный разговор и она куда-то спешила. Но от страха ее голос дрожал, хотя она и пыталась изо всех сил сохранять спокойствие. – Ты не можешь держать нас здесь, Джон. Это неправильно.
– Мне плевать, – заявил он. – Давай выходи, будь ты проклята.
Он сделал к ней шаг, его глаза потемнели от ярости, и Манетт уловила запах пива.
– Хорошо. Только не делай нам ничего плохого, не нужно. Идемте, девочки…
– Они останутся, – сказал Мэйл. – Только ты.
– Только я? – Внутри у Энди все сжалось.
– Именно.
Он улыбнулся и положил свободную руку на дверной косяк, как будто ему требовалась опора. Или, наоборот, как будто Мэйл был совершенно спокоен. Он заплел волосы в косички, и Энди вдруг сообразила, что от него, кроме пива, пахнет еще лосьоном после бритья или одеколоном.
Она посмотрела на девочек, затем на Мэйла и снова на дочерей.
– Я скоро вернусь, – пообещала она. – Джон не причинит мне вреда.
Обе девочки промолчали в ответ. Они ей не поверили.
Обе девочки промолчали в ответ. Они ей не поверили.
Манетт обошла Мэйла по широкой дуге. Во внешней части подвала воздух оказался холоднее и более свежим, но первое, что она заметила, это еще один матрас, который Мэйл стащил вниз по лестнице. Энди шагнула к ней, когда дверь с грохотом захлопнулась у нее за спиной, и Джон предупредил:
– Не двигайся.
Энди остановилась, боясь пошевелиться. Он обошел ее и оказался между нею и дверью. Мгновение пристально на нее смотрел, немного покачиваясь на месте. Мэйл был сильно пьян – глаза полуприкрыты тяжелыми веками, губы кривятся в мерзкой презрительной усмешке.
– Никто не имеет ни малейшего представления, где вы находитесь и кто вас захватил, – заявил он и собрался рассмеяться; Энди поняла, что где-то в самых потаенных глубинах своего сознания он чувствует себя неуверенно. – Про это всю ночь по радио трепались. Копы носятся, как цыплята, у которых поотрубали бошки.
– Джон, они рано или поздно сюда приедут, – сказала она. – Мне кажется, для тебя лучше всего…
Энди автоматически перешла на докторский голос, слегка сухой, сдержанный тон, который использовала, когда беседовала с пациентами на деликатные темы. Аристократичный и одновременно говорящий о том, что она получила хорошее образование, он нередко выдавал ее собственное мнение по обсуждаемому вопросу.
Но в этот раз у нее не получилось.
Мэйл двигался очень быстро, на удивление, точно боксер среднего веса. Он подскочил к ней и так сильно ударил по лицу, что она упала. Еще мгновение назад Энди была доктором и собиралась провести сеанс психоанализа, а в следующее превратилась в раненое животное, которое пыталось восстановить равновесие до того, как превратится в кусок мяса.
Мэйл подошел к ней вплотную, настолько близко, что она чувствовала его запах и видела материал, из которого были сшиты его джинсы.
– Никогда больше не говори со мной так, – прорычал он. – Нас никто не найдет. Ни за что на свете. А теперь встань и выпрямись. Вставай, я тебе сказал.
Манетт прижимала руки к лицу, чувствуя, что в голове не осталось ни одной внятной мысли: все они напоминали буковки из игры «Скрэббл»[26], рассыпавшиеся по полу, после того как кто-то уронил доску. Она услышала какой-то треск и посмотрела на Мэйла, который в ярости наблюдал за ней. Он смял пивную банку в руке и отшвырнул ее в угол; она с грохотом отскочила от стены и рикошетом отлетела назад.
– Показывай, – приказал Мэйл.
– Что? – Энди не имела ни малейшего представления о том, что ему нужно.
– Показывай, – повторил он.
– Что? – тупо повторила она, качая головой.
– Сиськи, я хочу посмотреть на твои сиськи.
Женщина начала отступать назад, один шаг, второй, но спасения не было: у нее за спиной, точно обрубок дуба, стояла старая угольная печь – дверца открыта и сдвинута чуть влево, а дальше черная дыра; там ей совсем не хотелось оказаться.
– Джон, ты же не хочешь причинить мне вред. Джон, – проговорила она. – Я тебе помогала.
Он наставил на нее указательный палец.
– Не смей об этом говорить. Не смей, не смей. Как же, помогала она! Ты отправила меня в вонючую больницу. Хорошо же ты мне помогла. – Он принялся дико оглядываться по сторонам, потом увидел банку из-под пива на полу. Он забыл, что все допил, и подошел к Энди. – Ну, давай, показывай.
Она скрестила на груди руки.
– Джон, я не могу…
Он снова ее ударил, так же быстро, как в прошлый раз, открытой ладонью, но не слишком сильно. Когда Энди подняла руки к лицу, он начал наносить ей новые и новые удары. Она не могла от них защититься, не могла остановить его, даже не видела, как приближается его рука.
А потом он набросился на нее, толкнул спиной на каменную стену и принялся рвать пиджак и блузку.
– Нет, Джон, не делай этого!.. – кричала она.
И он снова ее ударил, сбил с ног, схватил за волосы, потащил на матрас и рухнул на нее, усевшись сверху. Энди отбивалась, без особого результата размахивая руками. Тогда он поймал их, соединил вместе и прижал одной своей рукой. Энди его плохо видела и поняла, что у нее кровь на лице и в одном глазу.
– Джон… – Она заплакала, не в силах поверить, что он сможет сделать задуманное.
Но он смог.
Когда Мэйл закончил, он был еще злее, чем вначале.
Он заставил ее одеться, насколько возможно – он разорвал ее блузку почти пополам и отобрал лифчик, – а потом втолкнул обратно к дочерям.
Обе девочки, даже маленькая Женевьева, поняли, что произошло. Когда Энди рухнула на матрас, они тут же подползли к ней и поддержали ее голову, когда дверь с грохотом захлопнулась.
Она не могла плакать.
Глаза высохли, или еще что-то с ними случилось. Когда она думала о Мэйле – не о лице или голосе, а о его запахе, – она начинала задыхаться, и внутри у нее все невольно сжималось.
Но плакать она не могла.
Однако боль чувствовала: множество синяков, царапин, растяжений мышц, которые она получила, когда пыталась вырваться из сильных рук Мэйла. Впрочем, крови не было, она проверила, и хотя внутри у нее все болело, он ей ничего не порвал.
Когда Мэйл вернулся, она сидела с сухими глазами, так и не пришедшая в себя.
Они что-то почувствовали, приглушенный звук, легкое дрожание пола над головой и поняли, что он сейчас появится. Они сидели на матрасе, лицом к двери, когда та открылась. Энди подобрала под себя юбку.
Мэйл был в джинсах, клетчатой рубашке и круглых темных очках, в руке он держал пистолет.
– Я не могу держать здесь вас всех. – Он показал на Женевьеву: – Идем, я тебя забираю.
– Нет, нет, – выкрикнула Энди, схватила Женевьеву за руку, и девочка прижалась к ней. – Нет, Джон, пожалуйста, я за ней присмотрю, она будет вести себя тихо, Джон…
Мэйл отвернулся.
– Я отвезу ее в «Уол-Март»[27] и там оставлю. Ей хватит ума найти копов и вернуться домой.
Энди встала и взмолилась:
– Джон, я за ней присмотрю, честное слово; клянусь богом, она не доставит тебе проблем.
– Она уже проблема. Стоит мне о ней подумать, и я знаю, что она проблема. – Он показал пистолетом на Грейс, которая отшатнулась. – Ее я оставлю здесь, она слишком большая и может привести копов. А эта маленькая… я надену ей на голову мешок, отведу к фургону и высажу около «Уол-Марта».
– Джон, прошу тебя, – умоляла Энди.
– Выходи, девочка! – рявкнул Мэйл, глядя на Женевьеву. – Иначе я тебя отделаю до полусмерти и все равно вытащу отсюда.
Манетт опустилась на колени, потом снова встала и потянулась к нему.
– Джон…
Он сделал шаг назад, вскинул руку и схватил ее за горло – на мгновение Энди показалось, что ей конец: он душил секунду, а потом отшвырнул назад.
– Отвали. – И, повернувшись к Женевьеве, приказал: – Давай, девочка, выходи, шагай к двери.
– Подожди, подожди, – взмолилась Энди. – Жен, возьми пальто, сейчас холодно… – Женевьева свернула пальто, превратив его в подушку, и Энди встала с матраса, взяла пальто, надела на дочь и застегнула, глядя ей в глаза. – Будь хорошей девочкой, – сказала она. – Джон не сделает тебе ничего плохого.
Женевьева шла к двери так, будто пол был вымазан клеем и ее ноги к нему прилипали.
– Женевьева, милая, – крикнула ей вслед Энди, – попроси кого-нибудь позвать полицейского! Когда окажешься в универмаге, позови полицейского и скажи, кто ты такая. Они отвезут тебя домой, к папе.
Дверь захлопнулась прямо у нее перед лицом. Она слышала едва различимые шаги, но больше никакие звуки не проникали сквозь стальную дверь.
– Жен справится, – сказала Грейс, которая заплакала и с трудом выговаривала слова. – Она много раз бывала в больших магазинах. Она найдет полицейского и вернется домой. Папа о ней позаботится.
– Да. – Энди опустилась на матрас и закрыла лицо руками. – О господи, Грейс! О господи!
Глава 06
– Ненавижу богатеев, – пробормотала Шерилл.
На ней была та же куртка, что и вчера, но теперь она надела собственную зеленую бейсболку со светло-голубым козырьком. Волосы она заправила внутрь. Довершали наряд голубые кроссовки. Короче, получился сорванец с отличной грудью. А еще розовые щеки и обаятельная улыбка… В общем, Блэк считал ее необычайно аппетитной.
Они оставили машину на парковке возле офисного здания, где работала Энди Манетт. Шерилл решила, что его построил крайне неприятный архитектор: черные окна, красные кирпичи, медные бортики обсаженного камышом пруда, перед которым красовалась ржавая спираль из кортеновской стали[28]. Блэк остановился перед «скульптурой». На пластине было написано: «Трассировка лучей»[29] Ригли.
– Ты знаешь, что это должно означать? – спросил он, изучая скульптуру.
– Похоже на большой кусок ржавой стальной жвачки, которую кто-то искорежил, – ответила Шерилл.
– Господи, ты настоящий художественный критик. Наверное, ты права, – сказал Том.