– Это значит, что нам надо собирать вещички и возвращаться к обозной тропе, – заявил Скотт.
Джеррод вскинул голову.
– Ты это серьезно?
– Серьезней не бывает, – кивнул Сойер.
– Идти в темноте?
– Ну хотя бы полпути пройдем. Все лучше, чем топать потом семнадцать миль, утопая по пояс в снегу.
– Может, все будет не так плохо…
– А может, даже хуже.
Джеррод посмотрел на Эммета.
– Вы потратили немалые деньги, чтобы добраться сюда и поснимать город, сорвали Лоренса…
– Ты что себе думаешь? – тут же вмешался Скотт.
– Разговариваю с клиентом. Может быть, ему стоит…
– С моим клиентом. На случай, если забыл, брат, позволь напомнить, что ты работаешь на меня.
– Так нам нужно уйти? – переспросил Тозер.
– Если буря действительно нагрянет, выбираться отсюда будет чертовски трудно, – объяснил ему Сойер. – Ни лыж, ни снегоступов мы с собой не захватили. Вы когда-нибудь пробовали ходить по снегу глубиной в три фута?
– Пусть сами решают, – сказал Джеррод.
Скотт бросил на него сердитый взгляд и снова повернулся к Тозерам.
– Послушайте, я предлагаю убраться отсюда к чертовой матери, но если вы хотите остаться, такой вариант тоже есть. Что думаешь, Лоренс?
– Потратились они, разрешение тоже выбивали они – им и решать.
Эммет посмотрел на жену, а потом снова на Скотта.
– Другого шанса поснимать в Абандоне в этом году у нас уже не будет? – уточнил он.
– Да, сезон заканчивается. Удивительно, что снега пока еще почти нет. Если вы ничего не сделаете сейчас, то до следующего июня, а то и июля – это будет зависеть от погоды – сюда не попадете. И то лишь при условии, что вам удастся получить разрешение.
– Милая? – Тозер посмотрел на жену.
Темные, клубящиеся облака, переваливая через вершины каньона, устремлялись на город-призрак подобно лавине.
Джун взглянула на мужа и кивнула.
– Мы рискнем, – сказал Эммет.
И Абандон утонул в тумане.
1893
Глава 7
Бартоломью Пакер захлопнул дверь, отгораживаясь от бушующей за порогом метели. Затем смахнул снежинки с шерстяного пальто, положил на вешалку котелок и протопал вразвалку к пузатой печке. Половицы жалобно заскрипели под его немалым весом.
Отогревая пальцы, мужчина обвел взглядом единственный оставшийся в Абандоне салун. Бледный свет от трех свисающих с потолка керосиновых ламп рассеивал мутный полумрак, но никогда не добирался до дальних углов помещения, бывшего, по сути, всего лишь жалкой лачугой.
Этим вечером в салуне их было всего лишь четверо. Лана Хартман, за пианино у дальнего окна, наигрывала «O Little Town of Bethlehem». Она уже давно стала такой же привычной частью обстановки, как барные табуреты. Но в этом платье – темно-зеленом, с красным кантом на воротнике и манжетах – Пакер видел ее впервые.
Лану слушала сидевшая за барной стойкой Джослин Мэддокс – в руке сигарета, в глазах скука.
На стуле у плиты дремал молодой помощник шерифа, в обязанности которого входил надзор за барменшей. Наклюкавшись в одиночку, он громко храпел, а по его подбородку медленно ползла полоска слюны табачного цвета.
– Привет, Джосс. – Барт шагнул к стойке. – Весело сегодня.
– Веселого Рождества тебе, хрен моржовый. Пришел глотку промочить? – Барменша улыбнулась и соскочила со стула, одетая, как всегда, на мужской лад – в холщовые штаны с высокой спинкой на подтяжках и хлопчатобумажную рубашку. Именно это несоответствие между мужским нарядом и черными как вороново крыло волнами падающими на плечи вьющимися волосами, а также темными, глубокими глазами сводило мужчин с ума. В этой женщине было что-то испанское, экзотическое. Позвякивая цепью, соединяющей ее ножные кандалы, Джосс вытащила пробку из бутылки и налила Барту полный стакан.
– Боюсь, тебе сегодня придется выпить со мной, – заявила она.
– Вот как?
– Как думаешь, мисс Хартман поднимет стаканчик с такими, как мы с тобой? Никогда не видела, чтоб она пила, хотя, как тебе прекрасно известно, угощать ее пытались многие, включая присутствующих.
– А что же наш герой у печи?
Мэддокс бросила взгляд на спящего помощника шерифа и снова повернулась к Бартоломью.
– Да не трогай ты этого ссыкуна, – прошептала она. – И не шуми. Увидит, что я выпиваю, так потом весь вечер будет нудить.
Она взяла стакан для себя, а когда налила, Пакер поднял свой.
– За тебя, Джосс. Пусть следующий год…
– Ради бога! – Барменша проглотила виски одним долгим глотком. Барт тоже опрокинул свой стакан.
Джосс налила еще.
– Эх, милая, видела б ты Абандон, когда все только начиналось!.. – вздохнул ее посетитель. – В восемьдесят девятом, в такую вот ночь, здесь сидело бы человек пятьдесят шахтеров после смены и целый выводок шлюх.
– Так что, теперь все кончено, а?
– Да, все кончено. Все ушло. Шлюхи, опиум, веселье…
Они чокнулись и выпили, а потом Барт налил еще, и они выпили снова. Скоро лицо Пакера разгорелось и пошло пятнами; лопнувшие капилляры проступили на коже красными червячками, и его нос сделался похожим на перезрелую клубнику. С лысины мужчины потекли струйки пота.
Барт был не из тех, кто стоит, когда можно сидеть. Он забрался на барный табурет, и они с Джосс продолжили обрабатывать бутылку под звуки рождественских мелодий Ланы и громкий храп помощника шерифа. Как не раз бывало в такие тихие вечера, Бартоломью завел старую шарманку про былые, веселые деньки, про то, как надо разрабатывать богатую жилу в горах и как в следующем году он остановит дробилку, прикроет лавочку и отправится искать удачи в Монтану.
– Ты бы помолчал немного для разнообразия, а? У меня от твоих речей голова пухнет, – проворчала его собеседница.
Пакер налил снова. За окном уже вовсю бушевала метель, и тонкие стены заведения дрожали под натиском ветра.
Потом Барт поднялся, нетвердой походкой добрался до пианино и остановился рядом с Ланой, глядя на золотистый разлив ее волос и порхающие над клавишами пальчики. Пианино было расстроено – два года назад один рабочий пульнул в него из револьвера, по ошибке приняв в драке за противника.
– Очень было приятно, мисс Хартман, – изрек Барт, дослушав очередную песенку, и сунул руку в карман, из которого извлек и положил на клавиши джутовый мешочек размером с кулак.
Пианистка подняла мешочек и подержала, определяя вес, на ладони. Развязала шнурок, заглянула внутрь и увидела тусклый блеск пыли и крохотных самородков – долларов, пожалуй, на двести.
Она посмотрела на Бартоломью и покачала головой.
– Нет-нет, смотреть на вас было для меня в этом году самым большим удовольствием! Вы слишком хороши для этой дыры…
Пакер протянул было руку к плечу Ланы, но остановился. Он никогда до нее не дотрагивался. Но зато мужчина позволил себе задержать взгляд на ее лице, самом мягком и нежном из всех, что когда-либо украшали собой улицы этого городишки.
После этого Барт вернулся на свое место у стойки.
– Еще один – на холодную дорожку домой, – сказал он барменше.
Та вылила из бутылки последние капли, а Лана снова заиграла.
Допив виски, Бартоломью положил на стойку еще один мешочек.
– И веселого Рождества тебе, Джосс.
Мэддокс взвесила мешочек на ладони, словно этого могло и не хватить, улыбнулась и наклонилась к нему через стойку.
– Ты ведь любишь ее, да? – спросила она тихо.
– Извини?
– Чудной ты мужик. Приходишь сюда каждый вечер, как будто тебе и пойти больше некуда. Слушаешь это ее бреньканье…
– Эй, это же не значит…
– Да успокойся ты, Бартоломью, и слушай! Человек не знает, какой ему срок отмерен. Мой приходит весной, а тебе я скажу так – надеюсь, ты не уйдешь из этого мира с сожалением о несделанном.
– Не понимаю, что ты…
– Прежде чем уберешься отсюда, сделай то, что ты всегда хотел сделать с тех пор, как положил глаз на эту кобылку.
– Какого черта…
– Я хочу, чтобы ты ее поцеловал.
– Не могу.
– А что такого она тебе сделает? Отвесит пощечину? Уверена, тебе такое не впервой. Черт, попробовал бы ты что-то такое со мной, я бы тебя пристрелила, но с ней тебе это не грозит. По-моему, ты любишь ее, и это мой рождественский тебе подарок. Возьми и поцелуй, когда будешь выходить.
Барт сполз с табурета и направился к двери. Надел пальто, шляпу. Взялся за ручку.
Остановился. Повернулся. И пошел к пианино. Его слабое сердце колотилось, как бешеное. Он наклонился и поцеловал Лану в щеку.
Она перестала играть и опустила голову. Обоих трясло.
– Извините, – пробормотал Пакер. – Просто я…
Он не договорил и поспешил к выходу.
Хартман перевела дух и посмотрела в окно через улицу – на женщину, сидящую у эркера на втором этаже постоялого двора.
Через дорогу доносились звуки веселья. Там, в танцзале, собрался на празднование Рождества едва ли не весь город. Пианистка еще раз вздохнула и заиграла «Тихую ночь» на расстроенном пианино.
Джосс достала из-под стойки свечку, подошла к печи, открыла дверцу и поднесла фитилек к пламени, а потом поставила зажженную свечу на подоконник за баром и осталась у окна, вглядываясь в темень и бушующую за стеклом вьюгу. Увидят ли ее сигнал в такую непогоду?
Глава 8
Стивен Коул застегнул свой черный сюртук и шагнул на платформу с музыкантами – высокий, бледный и худой до такой степени, что казался хрупким. Его разделенные прямым пробором каштановые волосы падали на плечи грязными прядями, а жидкие усы – единственное, что ему удалось вырастить на лице, – больше подошли бы подростку, чем двадцатисемилетнему мужчине. Но люди замечали не невзрачную внешность этого человека, а его большие глаза – карие, мягкие, иногда даже сияющие.
– Давайте помолимся! – призвал он собравшихся. – Господи. Спаситель. Творец добра. Благодарим Тебя за щедрость Твою, за пищу, поданную нам, за руки, приготовившие ее, за щедрого мистера Пакера, позволившего поварам своего пансиона устроить пир для города. Благодарим Тебя за сына Твоего, Иисуса Христа, посланного Тобой спасти сей презренный мир. Давайте же, празднуя сегодня и завтра рождение Младенца, вспомним, что на свет он появился в яслях для скота. И наконец, Господи, прошу Тебя взять под свое покровительство и защитить город Абандон. Убереги нас от холода и снега, горных лавин, диких зверей, дикарей, и прежде всего от порока в сердцах наших. Господи помилуй. Аминь.
Стивен сошел с платформы, а музыканты взяли в руки инструменты, тронули струны и принялись подкручивать деревянные колки.
Два года назад на этой сцене толпились бы шлюхи всех мастей и на любой вкус – в драных пеньюарах и ярких чулках, некоторые совсем еще дети, другие полуголые, а парочка и совсем без одежды, все разрисованные, будто похотливые клоуны. В толпе танцующих шатались бы пьяные шахтеры, и комната благоухала бы отвратительной «амброзией» – запахами виски, пота и табачного дыма.
Но потом шахта съежилась, а гуляки и кутилы убрались восвояси, оставив на память о себе испещренные пулями стены и пол с пятнами от рвоты, плевков и крови.
В этот вечер в центре зала составили с дюжину столов, украшенных ленточками, молодыми елочками, срезанными на склонах холмов над городом, и множеством свечей.
В конце ближайшего к железной печурке стола сидели шериф Иезекиль Кёртис и его жена Глория. В полной тишине жители Абандона накладывали на тарелки кукурузный хлеб, овощи, жареный картофель и мясо и наливали подливу. Свисающие с потолка лампы лишь разжижали полумрак зала, высвечивая лица на неясном полотне тени и света. Сидя напротив Гарриет Маккейб, Глория смотрела, как девочка жадно поглощает ужин, роняя соус на белый фартук.
– Ты готова встретить Санта-Клауса? – спросила миссис Кёртис. – Я слышала, он сейчас на пути в Абандон.
Гарриет взглянула на свою мать, словно ожидая от нее подтверждения правоты этого заявления. По лицу Бесси Маккейб текли слезы.
– Бесси? – прошептала Глория. – В чем дело? Ты нездорова?
Миссис Маккейб едва исполнилось двадцать. Розовое хлопчатобумажное платье, заляпанное пятнами и рваное – в нем она постоянно ходила за дровами, – было у нее лучшим, но совершенно не подходило для здешней холодной зимы. Десять месяцев назад Бесси приехала из Теннесси к мужу – и обнаружила не того пятнадцатилетнего паренька, за которого вышла замуж, а совсем другого человека. В глазах ее горел тусклый свет нужды и изнеможения. В горах, в самую зимнюю стужу, она оказалась рядом с человеком, из-за которого ее соломенные волосы выпадали целыми клочьями.
– Это из-за Билли, – прошептала молодая женщина, прикрыв ладошкой рот с гнилыми зубами.
Подавшись вперед, Кёртис взяла Бесси за руку.
– Где он? – спросила она.
– А как вы думаете? – Голос Маккейб дрогнул.
– С мистером Уолласом?
– Кажется, отправились мыть золото.
– Мистер Маккейб любит тебя, – сказала Глория и почувствовала, как кто-то ущипнул ее под столом.
Она повернулась и наткнулась на неодобрительный взгляд мужа.
– Итак, миссис Маккейб, – сказал Иезекиль, – как мистеру Маккейбу работа на шахте?
– Работает откатчиком, но когда у Билли выходной, они с мистером Уолласом куда-то уходят.
– Что ж, будем надеяться, и у Билли в лотке что-то блеснет. – Шериф поднял стакан с водой, сделал глоток и переключил внимание на маленькую девочку.
Пока он расспрашивал Гарриет о ее занятиях, Глория пощипывала лежащий на тарелке кукурузный хлеб и украдкой поглядывала на мужа. Она все еще была без ума от него, этого солидного, эффектного мужчины с густыми усами, длинными бакенбардами и пылкими глазами, вспыхивавшими страстью – гневом или чем-то еще – с такой силой, словно в груди его кипела лава. Это она убедила мужа надеть по случаю сюртук, который он презирал и в котором выглядел, говоря его собственными словами, как «какой-нибудь разряженный банкир».
Постепенно, однако, внимание Глории сместилось от их стола к соседним, и она стала улавливать обрывки других разговоров – о растущих, бурлящих и кипучих городах. В какой-то момент миссис Кёртис заметила стол, стоящий ближе других к платформе с музыкантами. Одну его сторону занимали десять человек, но в его дальнем конце, в одиночестве, ела женщина, с которой никто не общался. Ей было лет сорок с лишним, и даже издалека Глория видела, что в свое время она блистала красотой. Теперь, правда, эта женщина выглядела просто усталой и неприкаянной в обтрепанном бордовом бальном платье с турнюром, рукава которого были отделаны белым кружевом и замысловатой вышивкой бисером по моде семидесятых годов.
– Прошу меня извинить, – сказала Глория и, прежде чем Иезекиль успел ответить, поднялась и направилась к столу, за которым сидела эта дама в старомодном платье. – Вы не против, если я сяду, Розалина?
Женщина усмехнулась. Щеки ее были напудрены, а волосы собраны наверху в пышную массу гранатовых завитков.
– Если вам безразлично, что подумают все эти лицемеры, то я, конечно, возражать не стану, – отозвалась она.
Кёртис перенесла свою тарелку и выдвинула стул. Откровенность Розалины задела в ней какие-то струны.
Оказавшись рядом, она заметила еще больше следов разрушенной болезнью красоты этой женщины, и сердце ее сжалось от боли. Она подумала о своей собственной матери, какой та могла бы стать, если б сифилис не сократил ее дни.
– Как вам нравится… – начала было жена шерифа, но собеседница перебила ее:
– Я не жалую сострадание. А с чего это вы решили сюда сесть? Что на вас такое нашло?
– Я видела вас и…
– Как и половина мужчин в этом зале. И теперь они изображают притворное негодование – как это я посмела участвовать в празднике вместе с ними! – а про себя просто смеются. Знаете, меня ведь любили в этом городе? Едва ли не как королеву.
– Послушайте, я увидела, что вы одна, и…
– Что ж, вы отметились добрым деянием, так почему бы вам не вернуться… – Розалина не договорила и, протянув руку, коснулась длинного белого шрама под нижней губой Глории. – Где вы работали, милочка?
Та вспыхнула и отпила воды.
– Я… Я больше не работаю.
– Я имею в виду, когда работали.
– В Ледвилле.
Розалина улыбнулась.
– То еще местечко… А ты великолепна. Держу пари, мужчины тебя обожали. Так что с подбородком?
– У меня был один клиент… сумасшедший. Решил, что мы женаты и что я его обманываю.
Ее собеседница громко рассмеялась. Некоторые из сидевших за столом посмотрели на нее, но никто ничего не сказал.
– Этот город умирает, – сказала Глория. – Не хочу показаться назойливой, но почему вы здесь остались? Могли бы уехать в Криппл-Крик.
Розалина снова улыбнулась, и в ее глазах отразились мудрость и потушенный гнев прожитой жизни.
– Я всю свою жизнь была шлюхой. Когда в Абандоне все закончится, возьму свои денежки и уеду куда-нибудь, где меня никто не знает. Где нет снега. Куплю домик. Разведу сад.
– Выйдете замуж?
– Боюсь, мужчины меня больше не привлекают.
Глория отрезала кусочек ростбифа.
– Как тебе удалось стать такой респектабельной? – спросила Розалина.
– Влюбилась в хорошего человека.
– Таких ведь немного осталось, а?
* * *Они танцевали вальс «Блэк хоук»: музыканты наяривали вовсю, и высокие шнурованные ботинки и сапоги-«дымоходы» резво отстукивали по половицам. Выглянув за плечо мужа, Глория увидела, что Розалина сидит одна в кресле-качалке у плиты.
– Какой позор! – вздохнула миссис Кёртис.
– Ты знаешь, кто эта женщина? – спросил Иезекиль, наклоняясь к ее ушку.
– Не смотри так. Она – человек.
– Ты позволяешь людям копаться в твоем прошлом?
– А ты позволяешь людям обращаться со мной так, словно я пустое место?
Они столкнулись с Илгами.
– Извините, Костоправ, – сказал Кёртис.
– Веселого вам Рождества, шериф! Вижу, вы в полной боевой раскраске. Мэм… – Доктор приподнял шляпу.