– В смысле – «вру»? – искренне удивилась Гликерия. И даже оживилась.
Марина Сергеевна в сердцах хлопнула ладонью по углу парты:
– Или издеваешься. Как можно любить классическую музыку?
– То есть?..
Марина Сергеевна поняла, что перестаралась. Кровь загорелась под кожей её щёк – лицо запылало. А лицо Гликерии выражало то, что девчонка сейчас просто расхохочется – чего, кстати, никто ещё никогда не видел.
– В смысле, – исправилась Марина Сергеевна, – я имею в виду, как её можно любить в твоём возрасте?!
И тут же бойко, как свойская продвинутая училка, принялась сыпать именами поп– и рок-звёзд, названиями групп – как бы спрашивая: это ты любишь? Или это? А может, это? Нет, нет, опять нет? Это был способ, безотказно проверенный на тысячах примитивных умов. Конечно, он сработал и сейчас: некоторые из сидящих в классе одобрительно захмыкали – во даёт наша Мариночка, смотри-ка: трёт по теме, держится в курсе, просекает фишку. Эти слова лились в уши Марине Сергеевне как бальзам. Свои, это свои! Так что пусть Гликерия и те, кто за ней обезьянничает, сморщились, услышав все эти словечки, симпатию аудитории Марина Сергеевна вернула.
– Ладно, дорогая, – с улыбкой сочувствия глядя на Гликерию, проговорила она, – тяга к классике похвальна. Стараешься показать себя образованной барышней, молодец. Но так всё-таки ответь – ну а из современной-то музыки что? Что-то ведь тебе нравится?
– Да много чего. Но я люблю музыку не напоказ, а для себя, – ответила Гликерия и помахала в воздухе коммуникатором. – А если действительно интересно, у меня вот с собой немножко. Из современных и Theatre of Tragedy, и Unheilig тут есть, а из старых… HIM и Tiamat. Можно включить тихонько – красивая музыка. У Tiamat есть такое – как будто викинги плывут. Плывут и поют. Даже слышно, как будто вёсла по воде плещутся.
– Давай, включай! – закричали со всех сторон, Марина Сергеевна еле успокоила эту внезапную бурю.
И в момент, когда буря ещё не утихла, открылась дверь и в кабинет деловитой цепочкой вошли несколько человек старшеклассников. «Занимайтесь, занимайтесь, не обращайте на нас внимания!» – шепнул Марине Сергеевне один из них. Это пожаловали приглашённые ею «Добро и порядок». Они заняли свободные последние парты и слились с массой.
Соколова Оля смотрела на Гликерию, любуясь. Новенькая держалась с большим достоинством. Оле даже казалось, что это она кино сейчас смотрит – так всё получалось красиво и драматично. Опасность усиливалась – комитет по наведению порядка шутить не любил. И являлся только в самых серьёзных случаях.
«Не сдавайся, Гликерия!» – повторяла про себя Оля.
Добившись тишины в классе, Марина Сергеевна, приободрённая поддержкой, задала Гликерии, которая всё ещё со своим непригодившимся гаджетом послушно стояла у доски, следующий запланированный вопрос – почему она не пришла на недавнюю дискотеку? Потому что ей не нравятся дискотеки – так ответила Гликерия. Ха! Почему прогуляла, когда их классу подошла очередь быть «Патрулём добра и порядка»? Потому что не любит, не умеет патрулировать, а надзирать не хочет.
– Ясно… – кивнула Марина Сергеевна.
И вдруг поняла, что говорить-то ей дальше и нечего. Марина Сергеевна не могла не заметить, что её ученики смотрят на новенькую с одобрением. И, к своему удивлению, отметила следующее. Класс не хотел её ненавидеть – такую неформалку, так и не признавшуюся, блэк-металлист она, гот, сатанист-анархист или ещё кто-то. Не хотел отторгать. Её нелюдимость и скрытность никого не взбесили. И не потому, что все в девятом «А» оказались равнодушными. В первый раз Марине Сергеевне пришла в голову мысль о том, что её ученики – другие люди. Не такие, как она. И даже не такие, какими она их считала. Какими они, в принципе, должны быть – ведь дети в своей массе очень конформны. А они, оказывается, люди, для которых гадкий утёнок не проблема. Им, оказывается, с ним интересно. Может, кто-то из них загадится на манер этого утёнка, а кто-то, возможно, оставаясь белым и пушистым, будет рад этому необычному и гадкому персонажу – такому, какой он есть. А кто-то, может, интереса не проявит – но и агрессии тоже.
И ещё она подумала: да пусть живут как хотят, не самые ведь плохие дети! И новенькая, и её повторюшки старенькие – Соколова с Макушевым. Что она, Марина, в самом деле, как собака на сене – у самой жизни нет, и другим надо испортить?.. Марина Сергеевна поняла, что устала: устала завидовать и расстраиваться, устала сожалеть о своих неудачах, бороться, пытаться и дёргаться. Устала быть активной. И пассивной тоже. Ей захотелось понять – а какая она настоящая? Вот какая она – Марина, без ежедневного задора в школе, когда нужно изо всех сил стараться не ронять марку перед коллегами и детьми, без единства и борьбы противоположностей с мамой. Она ведь и не помнила себя – она помнила только свой внешний образ. И она прикладывала усилия, чтобы улучшать и улучшать его. А что хочется лично ей? Чтобы не соответствовать, а именно просто быть? Самой собой быть.
Эх, взять бы больничный лист и уехать куда-нибудь, чтобы там, на свободе, попробовать заглянуть себе в мозги, что ли. Нет, в душу. Наверное…
«А ты, Гликерия, прости, – зная, что никогда этого вслух не скажет, подумала, глубоко вздохнув и глядя на новенькую, Марина Сергеевна, – хорошая ты девочка».
Марине Сергеевне хотелось отпустить всех по домам. И самой бежать – бежать незнамо куда, но чтобы быстро, со свистом ветра в ушах, чтобы прополоскались мозги и всё каким-нибудь чудесным образом переменилось.
Но столь опрометчиво (как она сама теперь понимала) приглашённый ею комитет никого не отпускал просто так. Один за другим дети при исполнении стали выходить к доске.
– Ну, девятый «А», – оглядев собрание, как ласковая мать, улыбнулась Лана Бояршинова, и постепенно улыбка сходила с её лица, уступая место грозе и праведному гневу, – у вас тут и раздрай. Просто анархия какая-то. Что ж вы творите? И вы заметили, Марина Сергеевна, что именно в вашем классе появились вот такие ряженые, – кивнув на Макушева, презрительно проговорила Лана, – сначала одна приехала – вся такая загадочная, а теперь вот ещё и остальные подтягиваются, крестами обвешиваются, глаза чёрным подводят.
– Я не подвожу глаза!
– Помолчи, Макушев. И что, скоро весь класс станет депрессивным? А там и до суицидов недалеко. А то и хуже. И не надо нам рассказывать, и так ясно: от гота до сатаниста и убийцы – один шаг. Это страшно. Вот что кроется за такими милыми неформалами. По большому счёту, подобным людям не место в нормальной школе.
– Надо разобраться в эстетике, а потом говорить! – крикнул Сашка, и Оле, сидящей рядом с ним, стало его даже жалко: как будто это пискнул маленький чёрный цыплёнок. – Ничего вы в готике не понимаете!
– Это вы кое-чего не понимаете, – покачала головой Лана. – Я смотрю, вы тут так радостно расслабились. Что с вами случилось?
Но девятый «А» не владел искусством переговоров. Все сидели и молчали. Дискуссия не завязывалась. Никто из обличаемых не оправдывался.
Тогда комитету, как до этого и Марине Сергеевне, пришлось зайти с другой стороны.
– И вообще, девятый «А», что с вами такое происходит в последнее время? – с напором включился активист Боря – гроза лентяев и нарушителей. – Вас в школе как будто нет. Все вовлечены в процесс развития и общения, и только вы тормозите.
– Вы знаете свои показатели? – тряхнула пухлой распечаткой Катя Андронова – председатель этого комитета, девушка, по мнению Марины Сергеевны, удивительно невзрачная и бесталанная, но с гигантским желанием пробиться в руководители жизни. – Ваш класс занял последнее место в конкурсе стенгазет – хотя раньше уверенно побеждал, а в общешкольной тим-билдинговой игре вообще не участвовал – как это так? И на подготовке к новогоднему празднику ваших раз-два и обчёлся. Я правильно говорю, Костя? Игнорируют они концерт?
– Ага, – широко кивнул из дальнего угла Костик Комков. – Ну а чего им до нашего мероприятия? У них тут свои концерты. Просто лекторий какой-то. Про что там сейчас была лекция-то? Про музыку. А до этого музыки в вашей жизни не было, в дикий край приехал миссионер и начал проповедовать…
В классе хихикнули. Марина Сергеевна испугалась. Она плохо знала жизнь, но тут поняла, что за такими интонациями скрывается… месть.
– Мы уже давно наблюдаем за вашей новой соученицей, – подхватила Катя, – и складывается впечатление, что она негативно влияет на всех вас. Как такое может быть, объясните мне?
Никто, конечно, объяснять ничего не хотел. В окно заглянуло солнце, разорвав многодневную завесу мутных туч. Солнце – главная радость здешних мест. Свобода, улица, солнце!..
– Твой способ выделиться – довольно примитивный, – с сочувствием и жалостью посмотрев на новенькую, которая присела на угол первой парты и наблюдала за разворачиванием атаки, заговорила Лана Бояршинова, – кого ты хочешь удивить? Кого поразить? Ты пытаешься доказать свою уникальность? Это надо делать по-другому. Ты выбрала неверный путь. Это смешно.
Конечно, все ждали, как отреагирует новенькая. Оля Соколова увидела, что Танька Огузова даже диктофон настроила. Ясно. Если комитет собирался кого-то прорабатывать, то вспоминалась каждая мелочь из поведения провинившегося. Летели пух и перья. Прорабатываемый признавал свою вину полностью, тщательно каялся и после долго ходил как прибитый пыльным мешком. Так было стыдно и неловко. Так что оказаться в числе тех, кого вызывали на комитет, было просто катастрофой.
И Гликерия, конечно же, ничего об этом не знала.
Вот и сейчас она промолчала, и по лицу новенькой было видно, что ей смертельно скучно. От её молчания Лане стало не по себе.
– Если мы тебе все тут так не нравимся, чего ты вообще в нашу школу припёрлась? – не выдержала она.
– Светлана, Светлана… – попыталась вмешаться Марина Сергеевна.
– А за некоторые вещи из школы-то и вообще можно вылететь, – присоединился к Лане Костя Комков. – Так что нечего тут из себя строить колдунью на выезде.
И тут Гликерия улыбнулась. Широко, радостно, как будто увидела любимую бабушку с блюдом пирожков.
– А вот с этого и надо было начинать, – глядя на Костю, заговорила она. – С того, что один невинный юноша пострадал от руки колдуньи. Оставаясь при этом белым и невероятно пушистым. Разве можно такое простить? Собрав карательную команду, юноша пришёл мстить. Я не ошиблась, ребята из комиссии бешеного позитива, вы пришли помочь ему в этом?
Голос у Гликерии сделался задорно-дурашливым. В подготовке концерта такая артистка всё-таки очень пригодилась бы. Но сейчас было не до смеха.
Потому что члены комитета обиделись.
– Почему это – помочь Костику? – пробурчал Боря. – Мы пришли, потому что… Потому что надо разобраться. Да, разобраться тут с вами…
– Ах, разобраться с нами, – кивнула Гликерия. – Тогда ладно. А мне показалось, кто-то захотел услышать страшную историю про некую очень злую колдунью на скутере. Ну так я её сейчас расскажу, если кто не знает.
Прищурившись, Гликерия посмотрела на Комкова. Тот заёрзал, но вид продолжал иметь бравый и победный.
– Значит, Костя, – продолжала новенькая, – а то тогда ты подошёл ко мне и даже не представился. Помнишь, когда просил у меня скутер покататься? Просил, а я тебе, бедняжке, не дала. Ты, Костя, решил получить скутер любой ценой, даже схватился за него… А дальше что случилось, кто помнит?
Гликерия в упор посмотрела на Лану Бояршинову. Марина Сергеевна автоматически тоже перевела взгляд на Лану. А зрители уж тем более ждали её ответа.
– Ну, она его… – пришлось отвечать Лане. – Ты его заколд… Загипнотизировала!
– Нет, – покачала головой Гликерия. – Я не умею гипнотизировать. Я показала просто обычный фокус. И кто хотел заколдоваться – заколдовался сам. А дальше вы себе всё сами придумали. Вот, смотрите…
С этими словами Гликерия прошла к своей парте, взяла рюкзак и вытащила из него небольшой предмет.
– Это электрошокер почтальона, – показав его классу, сказала она, – Штука безобидная и маломощная. Средство защиты от дурных собак и агрессивных людей. Кто хочет попробовать?
Марина Сергеевна сама от себя такого не ожидала, но первой протянула руку к электрошокеру именно она.
– Вот здесь – на кнопочку нажимайте, – передав ей своё оружие, сказала новенькая, – и приложите к открытому участку тела.
Класс замер. Раздался лёгкий щелчок, и Марина Сергеевна резко отдёрнула электрошокер от своего запястья.
– И всё? – удивилась она. Разряд был действительно слабый, но неожиданный.
– И всё, – кивнула Гликерия. – Я просто прикоснулась этой штукой к твоей, Костя, ручонке, которой ты за мой скутер схватился. Шокер был у меня в одной руке. А другой я у тебя перед носом поводила, помнишь? Ты ведь видел во мне только жертву, которая не сможет оказать сопротивления и потому неопасна, поэтому спокойно на мелькание моих пальцев и отвлёкся.
Костик сидел красный. И молчал. Девятый «А» хихикал. Марина Сергеевна чувствовала себя там, среди них, такой же девчонкой, настолько она была согласна с новенькой. Но на самом-то деле она оставалась учительницей. И ей надо было… продолжать держать марку.
Она вернула электрошокер Гликерии. И только хотела сказать что-то веское, как Лана Бояршинова её перебила:
– А теперь ты на учительницу напала!
– Как? – весело удивилась новенькая.
– Электрошокером! Ты в школу принесла запрещённую вещь.
– Про «напала» – глупость, а про шокер – неправда, – убирая своё оружие в рюкзак, покачала головой Гликерия. – Он разрешён к применению на всей территории нашей страны. Вот инструкция. Я её с собой ношу.
– Но ты гот, ты играешь со смертью, ты деструктивная, с тобой психолог должен разбираться! – затараторила Катя, стараясь перехватить инициативу – разбор поведения девятиклассницы срывался.
– Ну что ж, пусть для вас я буду гот, – нахмурилась Гликерия. – Чтобы защитить и готику, и всё остальное, что вам не нравится. Я смотрю, вы тут выбились в самые главные ученики – и руководите остальными. А почему вы решили, что имеете на это право? Кто вам разрешил определять, каким можно быть, а каким нет? В тапках ходить или в бахилах, в чёрной одежде или в серо-буро-малиновой? Моё мировоззрение, моя чёрная одежда – это защита от вашего весёленького позитива, которым может прикрываться любая подлость и гнусь. Значит, участвовать в концерте, где вы показываете пародии на пародистов из телевизора, – это можно, а гулять там, где нравится, думать, о чём думается, дружить, с кем дружится, или вообще ни с кем не дружить, если не хочется, – это нельзя?
– Ну конечно! Это школа, мы коллектив, так что надо уважать наши правила!.. – возмущённо начала Лана.
– А мы вообще-то ходим в школу учиться, а не тусоваться, – отрезала Гликерия. – Достаточно соблюдать правила приличия. И всё. Коллективом становятся по доброй воле, а не потому, что так кто-то решил. Конечно, управлять людьми, собранными в коллектив, удобнее – но тогда тем более обойдётесь. Вы не имеете права лезть в частную жизнь – ни мою, ни моих друзей. И вести себя так, как хочется вам, вы меня не заставите. Это насилие. И ваш добрый надзор и контроль – форма угнетения. Я – свободный человек, так что фиг у вас получится меня угнетать. – Она повернулась к учительнице: – Марина Сергеевна, наверное, больше нет ко мне вопросов? Тогда я пойду. До свидания.
Вскинув рюкзак на плечо, Гликерия прошагала к двери. И, обернувшись к Лане и Боре, которые остались стоять у доски, добавила:
– Да – те, кто боится всего чужого и непонятного, называются «обыватели». Обывателям кажется, что хорошие и правильные – только они. А остальные должны или подстроиться под них, или исчезнуть. Так вот ещё раз фиг вам. Я тоже хорошая. Хороших на самом деле много. Всяких разных. И нечего устраивать тут суд инквизиции. Вот это как раз смешно.
Дверь за новенькой закрылась.
– Вот коза, я её сейчас догоню! – смело вскочил из-за парты Костик.
– Сядь на место, – остановила его Марина Сергеевна.
И тут же её пробрал холодный пот. Потому что Лана Бояршинова возмущённо проговорила:
– Марина Сергеевна, а чегой-то вы против нас? Вы кого защищаете? Вы что, не понимаете, что так нельзя? Она нас с грязью смешала. Что это такое? Это нарушает демократические принципы. Я скажу завучу… Надо и директору сказать, чтобы…
– Бояршинова, сядь и ты на место, – как можно спокойнее проговорила Марина Сергеевна, наблюдая в окно, как отъезжает от школы чёрный скутер.
– Нет. – Лана направилась к двери. – Я не в вашем классе учусь. Мы не можем это так оставить. В вашем классе вообще дисциплины нет…
– Как это – у нас нет дисциплины-то? – раздались голоса.
– У нас всё нормально!
– А чего мы?..
Вот это точно началась катастрофа. В присутствии целого класса Мариной Сергеевной пренебрегали – одна девочка ушла, вторая вообще её просто послала куда подальше, отказавшись подчиняться. Что же тогда сделают остальные? Это закат карьеры? Поражение? Позор?
Марина Сергеевна на ватных ногах подошла к двери и строго сказала:
– Стой. Ты учишься в школе, а я учитель. Я не разрешаю тебе выходить из кабинета.
– Марина Сергеевна, у вас и так будут проблемы, – усмехнулась Лана.
– Так что – финита ля комедиа, – подскочивший к Лане Костик Комков отвесил потерявшей уважение Марине Сергеевне вычурный шутейный поклон и хихикнул.
И тут… Чёрная молния метнулась из середины класса – и вот Костя Комков снова оказался на полу. Это Сашка Макушев не выдержал, вскочил с места и с размаху ударил его в челюсть.
– Нечего тут паясничать, – встав над поверженным Костиком, заявил Сашка. – Быстро извинись перед нашей учительницей – и пошёл вон отсюда.
– И вы все тоже давайте мотайте! – неожиданно поддержали Сашку одноклассники.
Под решительным напором двадцати с лишним человек «Комитет добра и порядка» покинул кабинет физики. И даже Костика не успел подобрать. Пока он не пробормотал «Простите меня, Марина Сергеевна», девятиклассники держали его на полу.