– Моя десятка?! – Он крепко держал ручку дверцы.
– Давай потом, – попыталась ускользнуть девица.
– Мы так не договаривались! – едва не срываясь на крик, зашипел Ласаро.
– О'к. Дай, пожалуйста, десятку в счет моего гонорара, – обратилась она к аргентинцу. Тот не сразу выкопал из заднего кармана брюк смятую купюру и передал ее красотке.
Иослайне недовольно протянула десятку своему провожатому, одарив его на прощание презрительным взглядом.
Ласаро взял деньги, нервно хихикнув уголком рта, и пригласил леди в салон лицедейским жестом с целью демонстративно хлопнуть дверцей.
Все так и вышло. Он хлопнул дверцей и поднес скомканную купюру к носу. Видно, хотел лишний раз убедиться, что деньги все-таки пахнут. В сей сладостный момент чья-то волосатая рука резким движением вырвала видавшую виды банкноту из-под органа обоняния Ласаро.
«Черт возьми!» – проклял весь белый свет непутевый хинетеро,[13]ощущая снисходительное похлопывание по плечу увесистой ладонью здоровенного лейтенанта Мануэля Мурильо, приставленного к нему в качестве надзирающего соглядатая после заключения. Вместе с сержантом Эстебаном де Мендоза они составляли известную в округе парочку полицейских, прозванных Гранде и Пэкэньо.[14]Эти прозвища являлись самыми нейтральными из всех ярлыков и кличек, которыми их величали за глаза.
– Ну что, допрыгался?! – грозно буркнул тучный лейтенант.
Иослайне и ее незадачливого трусишку в облике героя уже вовсю тряс напарник лейтенанта, коротконогий сержант Мендоза, наиболее обидным прозвищем которого было слово «баньо».[15]Заявляясь к кому-нибудь в гости, Мендоза первым делом спрашивал, где находится ванная комната. Все без исключения понимали, что на самом деле он ищет туалет – Эстебан страдал болезнью почек, отягощенной циститом, и геморроем в придачу. В отношении задержанных он всегда спешил, был скор на расправу и конкретен в цене на индульгенцию от нее.
– Двадцать, – не уступал он девушке, одновременно убеждая аргентинца, узурпировавшего образ Че, что к нему никаких претензий нет, и при этом не сомневаясь, что двадцатку придется выложить именно туристу. Иначе длинноногого ночного мотылька препроводит в участок коротконогий блюститель закона.
В итоге псевдо-Че расстался с последней имевшейся в наличии купюрой в двадцать песо конвертибле. Их отпустили. Такси помчалось к дешевому отелю, и Иослайне дала себе зарок – больше никогда не связываться с Ласаро Мунеро. Этот невезучий стервятник приносит одни неприятности. Он словно притягивает неудачи. Где Ласаро – там всегда проблемы…
– А я тут при чем, лейтенант? – Теперь, когда путу отпустили, бояться было нечего. Нет свидетеля – нет преступления! – Я же не под домашним арестом, а всего лишь под надзором. Мне что, и погулять нельзя?!
– Ты догулялся, Ласаро. – Лейтенант Мурильо защелкнул наручники на запястьях недоумевающего правонарушителя.
– Хеладо,[16]что натворил этот злодей? – скороговоркой спросил сержант Мендоза, обращаясь к напарнику по-свойски. Дело в том, что Мурильо, как и миллионы других сладкоежек, был неравнодушен к вкуснейшему кубинскому мороженому «Коппелья» и не упускал случая отовариться без очереди, используя служебное положение, у фирменного лотка. Возмущавшимся детишкам Мурильо объяснял, что спешит на задержание особо опасного преступника, а двое его сорванцов так просили папу привезти мороженое.
На резонные предположения подростков о том, что мороженое все равно растает, пока полисмен довезет его до своих детей, бездетный Мурильо отвечал, что растаять оно не успеет. И здесь он точно не лукавил, ибо являлся в деле поглощения лакомства истинным метеором. Он умудрялся истреблять мороженое с поразительной скоростью, буквально за считанные минуты. Минуты – потому что обычно Хеладо не ограничивался двумя-тремя порциями. Приемлемой для него цифрой было число «6».
Лейтенант не понаслышке знал о проблемах Баньо с мочеиспусканиями и иными выделениями и уже год пытался вытребовать в полицейском участке нового напарника, не столь расторопного, как любимчик начальства сержант Мендоза. В их неблагодарной работе торопливость только вредит. Чем медлительнее и основательнее подход к задержанным, тем больше их нервозность и желание искать обходные пути избавления от назойливых стражей порядка. Этого Мендозе не дано было понять по чисто физиологическим причинам. Этот коробейник довольствовался мелочовкой и даже не представлял, что в их сети сейчас угодила не совсем мелкая рыбешка.
В лицо Ласаро Мунеро Гарсиа знал только лейтенант Мурильо, решивший, что вводить в курс дела своего коллегу не стоит.
– Мендоза, зайди в «Ла Румбу», там отличный ватерклозет. Выдави свое жало и отложи личинку. А я пока потолкую со старым знакомым.
– Ладно, – не дал себя уговаривать Баньо и отправился внутрь заведения.
– А теперь слушай сюда, красавчик, – состроив на лице зловещую гримасу и в довесок тыкая указательным пальцем в грудь подозреваемому, зарычал на Ласаро лейтенант. – Твоему дружку Хулио Сезару не суждено вступить в клуб кантинеро.[17]А вот стукач он оказался отменный. Твой подельник сдал тебя с потрохами. Выдал на блюдечке, как обставили дело с немцем. Ты верно этого «Че Гевару» заприметил – привыкать надо, ведь сидеть тебе в городе герильи,[18]в Санта-Кларе. И упрячут тебя за решетку лет на двадцать, как политического. Грабеж со взломом в отеле – это же чистейшая диверсия против одной из главных статей государственного бюджета. Знаешь, как нас инструктируют перед заступлением в патруль? Предупреждают, чтобы мы пылинки с туристов сдували. Ты что, не видишь? Дорожная полиция их даже за превышение скорости не тормозит, их даже за вождение в нетрезвом виде не привлекают! На все закрываем глаза. Лишь бы они к нам прилетали. И привозили чертову валюту! А ты что делаешь?! Подрываешь. Вот что! Ты подрываешь! А ты хоть знаешь, что ты подрываешь?…
От осознания внезапно нагрянувшего апокалипсиса у Ласаро выступил пот на лбу. Он неадекватно ерзал головой, но сии манипуляции вокруг шеи были восприняты лейтенантом Мурильо как отрицательный ответ на его вопрос.
– Не знаешь! Откуда тебе знать… Устои… Ты подрываешь устои. Думаешь, снова обведешь всех вокруг пальца? Я ведь знаю, что ты до Майами тогда доплыл. А всем сказал, что рыбачил. Тебя же несколько месяцев не было! Дураками нас считаешь?! Просто пожалели тебя и мать твою. А ты вон как отплатил, ублюдок! А может, тебе «гусанос» в Майами задание дали – грабить туристов в Варадеро и Гуардалаваке, чтобы сократить наплыв иностранцев и ослабить экономику Свободной Кубы?
– Отпусти меня, Мануэль… – взмолился рыдающий Ласаро. – У меня есть триста долларов… А браслет и видеокамеру я верну. И нижнее белье…
Разговор приобретал для сеньора Мурильо коммерческие очертания. Общаясь в данной плоскости, можно было сорвать куш… Не отчаль немецкие гости с Кубы без заявления, их ограбили за день до отлета во Франкфурт, Мурильо не стал бы углубляться в растолкование текущего политического момента неисправимому сутенеру и дебоширу, коим являлся задержанный Ласаро Мунеро. А так – потерпевшие испарились. Расколовшийся подельник Ласаро, вечный помощник бармена Хулио Сезар, мог и оговорить дружка. Мало ли. Поколотили дубинками – он и охаял первого, кто пришел на ум, только б себя обелить. В общем, надо было договариваться, пока Мендоза не вернулся.
– Сегодня с тебя браслет и деньги. Видеокамеру принесешь завтра. А я до завтра состряпаю для тебя правдоподобное алиби – то, что лепечет твой амиго Хулио Сезар, недоказуемо. Отпечатков твоих нигде нет, а опознать тебя могут только немцы. Кстати, это самое трудное… Но не волнуйся, их свидетельские показания я беру на себя. Главное, сегодня же вернуть бюргерам хотя бы браслет, и, сам понимаешь, лояльность следственной группы за бесплатно не получить. Тут трехсот баксов вряд ли хватит, – почесал подбородок «участливый добряк» Мурильо.
– Это все, что я могу сегодня достать… – поклялся обнадеженный вор. – Деньги и браслет у моей девушки. Надо заехать к ней, забрать. Это недалеко, в Карденасе.
– Ладно, остальные бабки отдашь потом. Понадобится примерно столько же. Можешь особо не спешить. Вернешь дней через пять. Нормально? Только не позднее следующих выходных. Придется успеть – у меня день рождения в воскресенье. С тебя подарок.
– Ну, я пошел за браслетом и за деньгами… Мануэль, может, снимешь с меня наручники? – Ласаро, столкнувшись с привычной коррумпированностью патрульных, постепенно приходил в себя.
– Побудешь пока закованный. И в машине молчок о предмете нашего договора. Понял? – сурово предупредил Мурильо.
– Ну, я пошел за браслетом и за деньгами… Мануэль, может, снимешь с меня наручники? – Ласаро, столкнувшись с привычной коррумпированностью патрульных, постепенно приходил в себя.
– Побудешь пока закованный. И в машине молчок о предмете нашего договора. Понял? – сурово предупредил Мурильо.
Ласаро кивнул в знак согласия.
В темноте показался силуэт облегченного Эстебана Мендозы.
– Ну, что ты решил с этим недоноском? – поинтересовался сержант.
– Я думаю, ты не против, что сегодня и я заслужил двадцатку. Хотя бы за расширенную политинформацию этому мерзавцу, – ворчливо пробубнил Мурильо, толкая задержанного к полицейской машине. – У него с собой ни сентаво! Придется ехать к его девчонке.
Машина тронулась в путь, к Карденасу.
…Ласаро обрадовался, когда узнал, что Элисабет одна дома.
– А если бы Хуан Мигель с Элиансито уже вернулись из Камагуэя? – недовольно встретила его сонная Элис.
– Опять ты трясешься от страха перед бывшим мужем! У меня проблемы, дорогуша. Видишь полицейскую машину? Это мой эскорт. Срочно нужны деньги. Я отдам! Иначе мне крышка…
– Что ты опять натворил? – испуганно произнесла Элисабет.
– Не сейчас. Если ты мне не поможешь, повторяю – мне крышка. Я влип. По уши в дерьме.
– Сколько тебе надо?
– Триста долларов.
– Но у меня нет столько.
– Тогда я пропал. Меня упекут за решетку. Единственный выход – немедленно всучить взятку этим уродам… Я ограбил иностранцев.
Элисабет вдруг осенило, что и браслет, и нижнее белье, подаренные ей накануне, имеют ко всему этому самое непосредственное отношение. Ласаро пострадал из-за нее. Бедный мальчик…
– Браслет? – На сей раз интуиция не подводила ее. И лишь мотивация ее героя простиралась за пределами понимания доверчивой и влюбленной женщины.
Ласаро промычал нечто нечленораздельное, подтверждая своим бормотанием предположения Элисабет.
Ее любимый в опасности, и она может ему помочь. Ведь деньги есть в доме. Хуан Мигель неустанно повторял, что даже сейчас, после развода, у них общий бюджет, и она может пользоваться хоть всей суммой по своему усмотрению. Добрую половину сбережений составили ее чаевые, собранные почти за два месяца. Там, в «секретной кубышке», триста долларов с мелочью. А браслет… Этот злополучный, почти космический атрибут чужого мира… Даже когда она надевала его на запястье, он казался инородным телом, мозг отказывался признавать собственную руку, окольцованную дорогой побрякушкой. Конечно, его надо отдать…
Она уже вытряхивала тайный сосуд и суматошно пересчитывала деньги. Что скажет Хуан Мигель, когда обнаружит в тайнике лишь пару кубинских песо? Что подумает? Как объяснить ему пропажу? Выдумать что-нибудь? Сказать, что их ограбили, или признаться во всем? И что тогда?… А что сейчас? Их объединяет только ребенок. Они оба это понимают. Ничего нельзя вернуть, как нельзя реанимировать труп…
– Вот деньги и браслет, – протянула Элисабет необходимую Ласаро сумму и жгущий руку предмет.
– Там еще это… Надо бы вернуть и то нижнее белье, – напомнил любовник.
– Ах да! – вскрикнула Элис и спустя мгновение вернулась с небольшим свертком. – Вот оно. Отдай все, лишь бы они тебя отпустили.
Он, не благодаря, рванул с возвращенными подарками и деньгами чужой семьи к своим конвоирам, оставляя Элисабет с одной только мыслью – о том, что она не могла поступить иначе.
Снова войдя в свою спальню, она бросила взор на открытую тумбочку с выдвинутым ящиком, откуда минутой раньше был извлечен ворованный браслет. Там лежало еще одно украшение – бусы из семян и ракушек, первый подарок Хуана Мигеля. Она взяла бусы в руку, и внутренний голос констатировал факт: «Это принадлежит мне по праву, и никто не попросит это назад…»
Но голос из подсознания был тут же заглушён. Элис аккуратно положила бусы обратно и задвинула ящик.
…Лейтенант Мурильо, оставивший Баньо в машине, перехватил Ласаро на углу и принял деньги вместе с браслетом без актов и протоколов.
– Здесь триста? – нахмурил бровь нечистый на руку полисмен. – Ладно, пересчитывать не буду. У тебя есть пять суток на погашение оставшейся части. Браслет и это еще что? Белье… Верну потерпевшим сегодня же. Главное – не трепи языком. С немцами, думаю, до завтрашнего вечера уладим и с алиби твоим. Все, свободен… До завтра. Надеюсь, видеокамера в исправном состоянии?
Мурильо отстегнул наручники, и Ласаро побежал прочь.
– Ну все, теперь мы квиты. Оба срубили по двадцатке, – хитро подмигнул Мануэль Эстебану.
– Твой куш побольше будет, амиго, – намекнул сержант на лукавство напарника.
Мурильо завелся:
– Что ты имеешь в виду?!
– А то! Думаешь, я не видел, как ты у него еще в «Ла Румбе» червонец вырвал! Значит, тридцатку с него поимел, а не двадцатку. Мне все равно, только не надо меня за простофилю держать! Я тебе не лузер какой-то!
– Да пошел ты! – плюнул в окно лейтенант, уже спокойный. Баньо видел только верхнюю часть «айсберга», самый мизер из того, что сегодня провернул Хеладо.
Превратности судьбы. Того, что видел Мендоза, оказалось достаточным, чтобы в недалеком будущем, когда агенты спецслужб начнут расследование совсем по другому делу, в котором также фигурировала личность Ласаро Мунеро Гарсиа, обвинить лейтенанта Мурильо в коррупции:
– Я не знал Мунеро в лицо. А лейтенант Мурильо знал, так как был к нему приставлен. Он знал, что тот подозревается в ограблении немецких туристов, и отпустил его за тридцать песо. Продался за тридцать сребреников, иуда!
Сослуживцы по участку не сомневались, что Мурильо и Мендоза друг друга стоили. Памятуя о целом прейскуранте прозвищ двух «неразлучных товарищей», они единогласно выделили для оценки ситуации наиболее подходящие, метко пошутив в раздевалке:
– Баньо наконец-то покакал… Мороженым!
* * *Бежать… Бежать. И чем быстрее – тем лучше. В этой проклятой стране с детских лет его только что и делали – так это унижали, отчисляя то из одной школы, то из другой. А он просто отстаивал свое мнение, как мог…
Ничего, что посудина ветхая и мотор на ладан дышит. До Флориды 90 миль. Проскочим…
Набралось семь платных клиентов. Живые деньги. Можно прихватить с собой только что оправившуюся от инфаркта мать, отца и брата. Можно, наконец, взять ребенка. Прекрасная мысль. Почему бы и нет. Хотя бы затем, чтобы насолить Даяне и ее склочной мамаше, донье Регле. Она никогда не уважала его, не считала достойной партией для своей дочурки. Подыскивала Даяне какого-нибудь прилизанного номенклатурщика из Союза молодых коммунистов. Обзывала неучем и неудачником. Это из-за нее все разладилось с Даяной, упрямой малолеткой, которая никогда бы не вырвалась из-под опеки своей мамаши.
Даяны дома не было. Ее вздорная старуха мать не согласилась дать Ласаро грудного Хавьера Алехандро. Что она себе позволяет! Это его ребенок! Эх, если бы дома вместо доньи оказался только отец Даяны дон Осегера. Тогда бы Ласаро смог осуществить задуманное – старик Лоренсо был простаком, обвести вокруг пальца такого бедолагу было бы одним удовольствием.
Ладно, времени на киднеппинг не оставалось. Донья Регла что-то заподозрила. Проницательная ведьма! Однако сильно Ласаро не расстроился, так как выкрасть собственного ребенка было для него второстепенной задачей. А тот факт, что по завершении успешного плавания грудной Хавьер мог стать для него в Штатах обузой, успокоил самобичевание Ласаро за эту неудавшуюся попытку «праведного» обмана.
На хвосте крутился его жадный надсмотрщик лейтенант Мануэль Мурильо. Ласаро больше не собирался с ним пересекаться в этой грешной жизни и тем более не имел ни малейшего желания платить ему вечную дань.
Ласаро сжигал все мосты. Ему нечего было здесь терять. Для него Остров свободы мог стать лишь тюрьмой.
С детства он был сильнее всех своих сверстников, но они, с их чувством стадности и коллективизма, всегда объединялись против него или в силу своего бессилия жаловались учителям. А если он сколачивал вокруг себя ребят, признающих его безоговорочное лидерство и непререкаемую власть, – его определяли в правонарушители и почти всегда изгоняли из школы.
Повод без труда находился. Ведь он был человеком действия, человеком протеста. Если какого-нибудь школьника поранили шилом, если какой-нибудь старшекласснице разбили нос или школьный двор забросали жестяными банками с экскрементами – можно было не сомневаться, что это дело рук Ласаро и его дружков.
Такие, как он, завоевывают Америку. Потому что действуют без оглядки на последствия. Своим процветанием в Штатах он отомстит системе, отвергшей его…
Не давал покоя главный вопрос – надо уговорить Элисабет. Без нее, вернее, без ее богатеньких родственничков на первых порах придется худо.