О Гизах говорили: «Другие принцы рядом с ними выглядят плебеями».
Жаль, что люди так считают, хоть это и правда. Анжу приходит в жуткую зависть. Он ненавидит Генриха де Гиза, потому что Генрих — принц до кончиков ногтей, относится к нему настороженно и таит злобу; а королева-мать со смерти мужа любит его больше других детей, больше всех на свете. Он смуглый, больше походит на итальянца, чем на француза; и раз он ненавидит Генриха де Гиза, то внушит ненависть к нему и Екатерине Медичи.
Поэтому всякий раз, получая вызов от матери, Марго тревожилась все больше.
Ей не раз снилось, что их тайна с Гизом раскрыта; и в этих кошмарах она видела вблизи лицо матери: губы ее кривила презрительная усмешка, глаза понимающе щурились, создавалось впечатление, что ей все известно в подробностях, что она видела их любовные игры и в определенном смысле разделяла удовольствие любовников. Марго вполне верила, что мать проделала отверстие в полу своих покоев и наблюдала сквозь него, как отец с Дианой де Пуатье предавались любви. На такое она вполне способна.
«Будь отец жив, — подумала Марго, — он бы меня понял». Ей было всего шесть лет, когда Генрих II, пышущий здоровьем и силой, выехал на турнир, где несчастный случай положил конец его жизни и образу правления. Страной управлял уже не ее любимый отец с очаровательной, ласковой Дианой, ставшей его детям второй матерью. Но все же когда королем стал старший брат Марго, Франциск II, а королевой его жена, Мария Стюарт, Екатерина Медичи оставалась в тени, потому что настоящими правителями Франции тогда были кардинал Лотарингский, дядя Марии, и Франсуа де Гиз, отец ее возлюбленного Генриха. Тогда власть фактически перешла к Гизам.
Несчастный болезненный Франциск II, ничего не разумевший в делах государства, прожил недолго, и занять престол наступил черед Карла, в сущности, Екатерины Медичи: Карлу было тогда десять лет, и правила за него мать. Испорченный, психически ненормальный, Карл IX стал скверным маленьким королем; шептались, будто он такой потому, что мать нарочно воспитала его слабым, неспособным править, чтобы самой властвовать над ним и, соответственно, над Францией. Удивительно ли, что Марго с детства не могла избавиться от страха перед матерью?
Если мать спросит: «Гиз твой любовник?», что ей ответить? Правду: «Да. Мы с ним много раз предавались любви, и каждый раз восхитительнее предыдущего!» Что за этим последует? Станет ли мать, прекрасно знавшая, что у нее были и другие любовники — первого она завела еще двенадцатилетней, — изображать ужас? Или, глядя ничего не выражающими глазами, примется говорить о благости девственности, о необходимости хранить невинность до брачного ложа, а ее внезапный хриплый смех, конвульсивное подергивание губ будут наводить на мысль, что, даже проповедуя добродетели целомудрия, она тайком наслаждается, живо представляя, как ее дочь занимается любовью?
А если нагло соврать? Заявить: «Нет, любовниками мы не были, но хотим пожениться». Что тогда? Расхохочется мать издевательски и влепит пощечину? Примется выкручивать руку? Приблизит свое наводящее ужас лицо и громко произнесет: «Выкладывай правду, девчонка, не то выпорю тебя сама»?
Почему же молодая, сильная женщина позволяла так обращаться с собой чуть ли не старухе? Ответить на этот вопрос — значит понять загадку, которую представляла собой Екатерина Медичи. Марго, самая смелая и безрассудная женщина при дворе, испытывала перед ней такой же страх, как последняя служанка, и объяснить этого не могла.
Раздумья ее прервало появление младшего брата. Когда юный принц обнял сестру, служанки отошли в сторону. Марго и Франциск Алансон были очень привязаны друг к другу; они росли вместе со своим братом Анжу (его при рождении назвали Эдуардом Александром, но мать давно сменила это имя на имя Генрих в честь покойного мужа), но объединились против него — главным образом потому, что он был любимчиком матери.
Герцога д'Алансона окрестили Эркюль [10], но его все звали Франциском. Имя, полученное при крещении, он терпеть не мог, потому что на Геркулеса отнюдь не походил. Очень смуглый, рябой после оспы недоросток с наростом на носу, он мечтал быть высоким, красивым; младший — он жаждал быть старшим. Поскольку был слаб и считал, что при других обстоятельствах мог бы вырасти сильным, очень завидовал тем, кто, по его мнению, отличался силой; и высшим удовольствием для младшего принца было напакостить людям, невольно заставлявшим его мучительно завидовать. Злейшим врагом Франциска Алансона был не король — кто мог бы завидовать несчастному полубезумному Карлу IX? — а средний брат Анжу. Если у Карла IX не будет сына, Анжу предстояло стать следующим королем Франции, Генрихом III. Он был любимчиком матери, и та во всем его поддерживала. Поэтому младший брат ненавидел среднего с такой лютостью, какую могла внушить только зависть.
Но Марго он любил — сестра всегда заступалась за него, баловала, лелеяла — и видел в ней союзницу.
— Милый брат! — воскликнула она, обнимая Алансона.
И опустила к нему глаза, потому что была выше ростом.
— Я пришел предостеречь тебя, — прошептал тот. — Отошли этих женщин, поговорим без помех.
Высвободясь из его объятий, Марго отпустила служанок, и, когда за ними закрылась дверь, он сказал:
— Матери донесли о тебе и Гизе.
Марго постаралась не выказать испуга. Она всегда стремилась выглядеть одной из тех немногих, кто не боялся Екатерины.
— Она вызывает меня к себе. Неужели из-за этого?
— Наверняка. Гиз может поплатиться за это жизнью.
— Нет!
— Не будь слишком уверена в этом, сестра.
— Я уверена! Они не посмеют. Ты слышал, как люди приветствуют его на улицах? Вспыхнет мятеж. А кардинал Лотарингский? Неужели он будет сложа руки смотреть, как убивают его племянника? А все Гизы?
— Дело будет сделано быстро, и все тут.
— Я предупрежу его.
— Да, сестра, предупреди. Если он хочет сохранить жизнь, ему надо будет очень беречься.
Марго в отчаянии молитвенно сложила руки.
— Франциск, братик, как безысходно быть принцессой королевской крови и подвергать опасности человека, которого любишь.
— Возможно, не будь ты принцессой, он бы не любил тебя.
— Не будь ты моим дорогим братиком, я бы ударила тебя за эти слова. Генрих де Гиз и я созданы друг для друга. Если б даже я была простой трактирной прислужницей, то это ничего бы не изменило.
— Только тогда все было б проще.
Марго, не обратив внимания на слова брата, продолжала:
— И если бы он был простым солдатом…
— Ты все равно взяла бы его в любовники. Знаю. Сестра, ты грезишь, и я предостерегаю тебя. Матери все известно. Догадайся, откуда. Это проделка нашего братца Анжу.
— Я начинаю его ненавидеть.
— Начинаешь! Нужно было это осознать много лет назад; тогда твоя ненависть была бы так же сильна, как моя. И остерегаясь, ты не допустила бы, чтобы его болонка выследила, с кем ты встречаешься, и сообщила хозяину.
— Значит, ему сказал де Га?
— Кто же еще? Он исполняет обязанности шпика и болонки.
— А потом братец сообщил все матери, потому она меня вызывает?
— Я предостерегаю тебя, сестра.
— Нужно предостеречь моего дорогого Гиза. Франциск, прошу тебя, отправляйся немедленно к нему. Расскажи о случившемся. Мне надо идти к матери. Скажи моему милому, пусть спрячется и даст мне знать, где он. Я буду приходить к нему. Франциск, сделай это для меня.
— Сделаю все, что смогу, Марго. Ты же знаешь, я всегда готов помочь тебе.
Она со слезами обняла его.
— А возвратясь, скажешь мне, где он. Передай, что я буду с ним. Братик, чем же мне отблагодарить тебя?
Темные глаза Алансона повлажнели от волнения, брат и сестра обнялись. Потом он сказал:
— Мы держимся вместе, Марго, и всегда будет так. А теперь не заставляй мать дожидаться.
По пути к покоям матери Марго твердила себе, что будет смелой, но, когда предстала перед Екатериной Медичи, душа ее дрогнула.
Королева-мать восседала, держа округлые белые руки — единственную свою красоту — на коленях, рядом с ней сидел король Карл IX. Хотя ему шел только двадцать третий год, его лицо уже покрылось морщинами, как у старика, лишь прекрасные золотисто-карие глаза сияли по-детски восторженно. Контрасты его лица поражали многих. Взгляд ярких глаз создавал впечатление уверенности и целеустремленности; рот и подбородок были плачевно слабыми. Орлиный нос придавал лицу выражение силы; редкие волосы постоянно были всклокочены. Ростом он был высок, но сутулился, голова его не держалась прямо, и шея казалась кривой. Но в лице юного короля было и нечто привлекательное — желание, даже стремление быть великим, и вместе с тем в нем временами проглядывало выражение и тайного страха. Испуг был особенно заметен, когда Карл оставался в обществе матери, а с тех пор, как он вступил на трон, мать неотступно находилась при нем. Кто-то из придворных сказал, что король напоминает собачку на поводке — идет, куда поведут. Поводок находился в руке Екатерины Медичи и был хоть невидим, но до того крепок, что бедный тщедушный Карл не мог его разорвать.
Екатерина улыбалась. В отличие от сына на ее лице не было ни морщинки; очень полная, держащая руки на коленях, она выглядела самоуверенной и довольной. Оливковый цвет лица, почти не тронутого оспой, оттеняла черная вдовья вуаль, отброшенная со лба назад и каскадом ниспадающая на плечи.
Марго поцеловала брату руку и сделала реверанс перед матерью, чувствуя, как круглые глаза Екатерины проникают ей в душу. Карл любезно улыбнулся; обычно он был настроен дружелюбно, и опасаться его следовало только во время приступов неудержимой ярости.
— Вы меня вызывали, мадам?
— Совершенно верно, дочка. Присаживайся. — Екатерина внезапно разразилась смехом, которого многие боялись до смерти. — У тебя виноватый вид. Какие тайны скрываешь, а? Рассказывай, ты уже не ребенок, а, по общему мнению, женщина, притом не лишенная привлекательности… так что я пойму.
— Мадам… — начала Марго.
Но королева-мать подняла руку.
— У нас с королем есть для тебя приятный сюрприз. Не так ли, ваше величество?
Карл виновато улыбнулся, в его золотисто-карих глазах появилось легкое сочувствие.
— Надеюсь, Марго, ты сочтешь его приятным.
— Еще бы! Конечно, сочтет. На коленях будет благодарить нас за такого жениха.
Марго приподнялась, но мать взмахом руки снова усадила ее на место.
— Ишь, как обрадовалась! — негромко произнесла Екатерина. — Теперь тебе, дочка, не терпится услышать о своем счастье. Не будем томить тебя неведением. Когда ты была маленькой, ваш дедушка, Франциск I, показал твой портрет дону Себастьяну Португальскому. Увидев его, дон Себастьян попросил дозволения оставить портрет себе, ложился с ним спать и не хотел расставаться ни на минуту. А теперь ему хочется получить и оригинал.
— Покинуть Францию! Уехать в Португалию? — промямлила Марго.
Екатерина пожала плечами.
— Дорогая моя, такова судьба всех принцесс. Я покинула Италию и уехала во Францию в более юном возрасте, чем ты сейчас. Твоя сестра уехала в Испанию. Почему бы тебе не уехать в Португалию?
— Я хочу остаться во Франции. Хочу жить с…
— С кем? — резко спросила Екатерина.
— Со своей семьей.
— Жаль будет расставаться с нашей Марго, — мягко произнес Карл, он видел, как расстроена сестра, и глаза его наполнились сочувствием. Принцы счастливее принцесс. Сам он женился не по собственному выбору, но ему повезло — жена оказалась покладистой и не устраивала сцен. Елизавета Австрийская Карлу нравилась, но сердце он отдал Мари Туше, любовнице, дочери провинциального судьи. И часто думал, что без нее жизнь ему была бы не в жизнь. Это был замечательный союз. Утешения он искал у Мари, когда бремя власти — под гнетом матери — становилось слишком утомительным. Мари отличалась от королевских любовниц; правда, Карл IX и сам не походил на других королей Франции. Мари была не требовательной, не стремящейся к власти, согласной жить незаметно, дожидаясь, когда он оторвется от дел, чтобы успокоить его, словно супруга провинциального торговца. И родила ему сына, а с женой у них была дочь — принцесса Мария-Елизавета. До чего он был бы счастлив, если б мог жениться на Мари Туше, жить с ней в уединении, быть, к примеру, юристом, как ее отец, а не королем! Поэтому Карл сочувствовал сестре, любящей одного человека и принуждаемой к браку с другим, — ей предстояло расстаться не только с любовником, но и с родным домом, с той жизнью, которую вела до сих пор.
Марго умоляюще поглядела на брата прекрасными темно-синими глазами.
— Отъезд из Франции разобьет мне сердце.
— Я хотел бы, чтобы тебе можно было остаться здесь… — заговорил король, но королева-мать перебила его:
— Скоро ты наденешь корону Португалии и забудешь нас. Король молод и пылок. Думаю, моей дочери это понравится.
— Я не…
Екатерина подняла руку.
— Твой брат и я заботимся о твоем браке, и нам по душе этот союз. Дядя твоего жениха, Филипп II Испанский, твой зять, доволен этой партией и дал свое согласие. Папа римский поддерживает нас. Он считает, что будет хорошо, если две католические державы окажутся связаны родственными узами. Поразмысли как следует над этим, дочка. Подойди сюда.
Марго встала и подошла к матери. Екатерина схватила ее за руку чуть повыше кисти и так стиснула, что принцесса едва не вскрикнула от боли.
— А пока будешь дожидаться своей свадьбы, дочка, — мягко сказала королева-мать, — постарайся, чтобы никакой скандал не коснулся твоего имени.
— Скандал, мадам? Уверяю вас…
— Я уверена, дочка. Ты очень красива, так считают наши придворные. Поэты пишут более возвышенные стихи, их вдохновляет твоя красота. Смотри, чтобы она не воодушевила других — и тебя — на опрометчивость. Если такое случится, король и я, вопреки своему желанию, разумеется, будем вынуждены весьма сурово покарать каждого, кто осложнит возможность заключить столь выгодный для Франции брак.
Екатерина выпустила запястье дочери и сильно ущипнула ее за щеку, в круглых глазах королевы-матери таился смех.
— Ты умная девочка, Марго. Ты поняла и будешь послушной.
Разговор окончился. Марго вышла из покоев матери. На ее запястье и щеке краснели пятна, в глазах пылал огонь мятежа. «Что ж это, — упрекнула она себя, — я, такая смелая со всеми, робею перед ней? Я не трусиха. Не пойду замуж за португальца, и все тут. И ни за кого, кроме Генриха де Гиза».
Дабы убедиться в собственном бесстрашии, она тут же отправилась на поиски любовника.
Любовникам везло. Брак с португальцем откладывался по нескольким причинам. Дону Себастьяну было всего семнадцать лет, и, хотя в детстве он не расставался с портретом Марго, теперь больше всего его интересовали военные походы. К тому же его коварный дядя, Филипп II Испанский, наблюдавший за положением Франции из Эскориала, монастыря близ Мадрида, не желал брачного союза между Францией и Португалией, хоть и обещал содействовать ему. Он алчно поглядывал на маленькую страну, граничащую с Испанией, и дал себе слово, что без труда приберет ее к рукам. Поэтому Филипп II не желал франко-португальского союза. Он опасался, что этот брак может оказаться чадородным, и сын дочери Франции станет наследником португальского трона, тогда у французов окажется хороший предлог для вмешательства в португальскую политику. Филипп II был преисполнен решимости властвовать над соседом и намеревался всеми силами мешать заключению этого брака.
— Дон Себастьян еще очень молод для женитьбы, — такая отговорка была дана французским послам.
— Слишком, слишком молод! — радостно воскликнула Марго, услышав эту весть.
И отправилась с ней в свои тайные покои, где принимала любовника, выставляя у двери надежных служанок.
Марго с Генрихом посмеялись и предались любовным утехам. Гиз, весьма честолюбивый молодой человек, считал, что род Лотарингских герцогов ничем не уступает роду Валуа, поэтому брак между ним и принцессой Маргаритой вполне возможен.
— Мы поженимся, — сказал он ей. — И представь, дорогая моя, с каким наслаждением станем предаваться любви, когда в служанках у двери отпадет необходимость.
— Неужели с большим, чем сейчас? — спросила Марго.
Гиз заверил ее, что вершины страсти они еще не достигли. Пусть запасется терпением. Его семья поддержит их намерение пожениться.
— Ах, — вздохнула она, — если бы и моя поддержала!
— В поддержке короля я уверен. Надо будет только добиться согласия твоей матери.
— Когда ты со мной, мне все кажется достижимым, — сказала Марго и преисполнилась уверенности, что скоро выйдет замуж за Генриха де Гиза.
Анжу уединился с матерью и старшим братом. Цинично улыбаясь, он поигрывал изумрудами и рубинами в правом ухе. Екатерина любовно смотрела на него; он был единственным человеком на свете, при виде которого смягчалось выражение ее лица, она души не чаяла в этом сыне, более смуглом, чем она, с явно итальянскими глазами. Он был среднего роста, хорошо сложенным, правда, очень худощавым; драгоценные камни сверкали на его пальцах, на шее, в ушах. Запах духов от одежды заполнял комнату. Подбородок и нижняя губа его были копией материнских, поэтому сходство сына и матери бросалось в глаза.
На уме у Анжу было одно желание — уничтожить надменного Генриха де Гиза, более рослого, красивого, величественного, чем любой из принцев Валуа; к тому же он, по мнению герцога Анжуйского, позволял себе слишком много, соблазнив его сестру, и затем посмел пытаться жениться на ней.
Он хотел удалить Гиза от двора; и поскольку мать неизменно удовлетворяла его просьбы, мог надеяться в этом на ее помощь. Препятствием являлся Карл. Поразительно, что такой властью мог обладать почти слабоумный; временами, вспоминая, что он король, Карл IX становился до того упрямым, что даже матери приходилось искать способы умиротворить его. Обычно она прибегала к запугиванию.