(Зрители захихикали.)
— О, да никак у нас юморист завелся?
— Нет, сэр! Теперь я вспомнил, что мы играем в футбол. Но когда я делал подкат, я думал, что мы играем в регби.
— Я тоже, — Гэри Дрейк принялся бежать на месте, как Спорт-Билли. — Мы полны соревновательного духа, сэр. Начисто забыли. Потение равняется успеху.
— Ясно! Ну-ка бегом до моста, вы двое, чтоб освежить память!
— Это он нас заставил, сэр! — Росс Уилкокс показал пальцем на Даррена Крума. — Если вы не накажете и его тоже, главный зачинщик выйдет сухим из воды.
Тупица Даррен Крум осклабился в ответ.
— Все трое! — мистер Макнамара опять проявил неопытность. — До моста и обратно! Марш! А вы, все остальные, — кто вам сказал, что матч уже кончился? Ну-ка, шевелитесь!
* * *Мост, о котором шла речь, — это пешеходный мостик, соединяющий дальний конец школьного стадиона с проселочной дорогой, ведущей в Аптон-на-Северне. «Бегом до моста и обратно» — стандартное наказание из арсенала мистера Карвера. Весь маршрут хорошо просматривается, так что учителю видно, если наказанные халтурят. Мистер Макнамара снова принялся судить матч и не заметил, как Гэри Дрейк, Росс Уилкокс и Даррен Крум добежали до моста и, вместо того чтобы повернуть обратно, пробежали по нему и пропали из виду.
Отлично! Прогулять урок — достаточно серьезное нарушение, чтобы виновного послали к мистеру Никсону. Если вмешается директор, мучители забудут про меня до завтра.
Без Гэри Дрейка и Росса Уилкокса некому стало руководить саботажем, и мы доиграли вполне нормально. 3ГЛ забил шесть голов, а 3КМ — четыре.
Мистер Макнамара вспомнил про трех мальчишек, отправленных до моста и обратно, когда мы уже счищали грязь с бутс у сараев для спортинвентаря.
— Куда делись эти чертовы клоуны?
Я держал рот на замке.
* * *— Где вас носило, чертовы клоуны?
От вернувшихся Уилкокса, Дрейка и Крума разило табаком и мятными конфетами. Все трое в деланой растерянности взглянули на мистера Макнамару, потом друг на друга.
— Мы бегали к мосту, сэр. Как вы сами сказали.
— Вас не было сорок пять минут!
— Двадцать туда, сэр, и двадцать обратно, — объяснил Росс Уилкокс.
— Вы что думаете, я идиот?
— Конечно, нет, сэр! — с болью в голосе воскликнул Росс Уилкокс. — Вы учитель физкультуры.
— И еще вы учились в Университете Лафборо, — добавил Гэри Дрейк. — «Безусловно, лучшем спортивном учебном заведении Англии!»
— Вы даже не подозреваете, как сильно влипли! — От гнева у мистера Макнамары заблестели глаза и потемнело лицо. — Вам не разрешается покидать территорию школы без разрешения, как вам в голову взбредет.
— Но, сэр, вы же сами нам велели, — очень удивленно сказал Гэри Дрейк.
— Ничего подобного!
— Вы велели нам добежать до моста и обратно. Вот мы и добежали до моста через Северн. Там, в Аптоне. Как вы сказали.
— В Аптоне? Вы бегали к реке?! В Аптон?! — у мистера Макнамары встали перед глазами шапки местных газет: «УЧИТЕЛЬ-ПРАКТИКАНТ ПОСЫЛАЕТ ТРЕХ МАЛЬЧИКОВ НА СМЕРТЬ В ВОЛНАХ РЕКИ». — Я имел в виду пешеходный мостик, болваны! У теннисных кортов! Зачем бы я стал посылать вас в Аптон? Тем более без надзора?
Росс Уилкокс смотрел на него совершенно серьезно.
— Потение равняется успеху, сэр.
* * *Мистер Макнамара решил удовольствоваться ничьей при условии, что за ним останется последнее слово.
— У вас, парни, куча неприятностей, и самая большая из них — это я!
Когда он удалился в клетушку мистера Карвера, Росс Уилкокс и Гэри Дрейк принялись шептаться с основными и нормальными пацанами. Через минуту Уилкокс скомандовал: «И-раз, и-два, и-три, и-четыре!», и все, кроме нас, прокаженных, грянули на мотив «Тело Джона Брауна»:
К третьему куплету песня стала громче. Наверно, каждый из ребят думал: «Если не присоединюсь, стану следующим Джейсоном Тейлором». А может, у толпы просто есть своя отдельная воля, подавляющая попытки ей противостоять. Может, стадное чувство — самое древнее, идет еще с тех пор, как человечество жило в пещерах. Толпе нужна кровь для подпитки.
Дверь раздевалки с лязгом распахнулась.
Песня тут же притворилась, что ее никогда не было.
Дверь отлетела от резинового стопора на стене и ударила мистера Макнамару по лицу.
Когда сорок с лишним парней нервно пытаются подавить смех, все равно выходит очень громко.
— Я назвал бы вас стадом свиней, но это оскорбление для животных! — завизжал мистер Макнамара.
— Ооооооо! — эхом отозвались стены.
Бывает ярость пугающая, а бывает — смешная.
Мне было жалко мистера Макнамару. В каком-то смысле он — это я.
— Кто из вас… — он проглотил слова, которые могли стоить ему работы, — негодяев, рискнет спеть то же самое мне в лицо? Прямо сейчас?
Долгая насмешливая тишина.
— Ну же! Давайте. Спойте. СПОЙТЕ! — этот вопль, должно быть, разодрал ему горло. В вопле, конечно, был гнев, но я уловил и отчаяние. Еще сорок лет такого. Мистер Макнамара обшарил своих мучителей яростным взглядом в поисках новой стратегии.
— Ты!
К моему дикому ужасу, «ты» был я.
Должно быть, Макнамара узнал во мне ученика, затоптанного в грязь. И решил, что я охотней заложу других.
— Имена!
Дьявол обратил на меня восемьдесят глаз, и я отпрянул.
Есть железное правило: «Ты не должен называть чужие имена, если от этого у людей будут неприятности. Даже если они того заслуживают».
Макнамара сложил руки на груди:
— Я жду!
Голос у меня был как у крохотного паучка:
— Я не видел, сэр.
— Я сказал, назвать имена! — Макнамара сжал кулаки, и руки у него подергивались. Он явно на грани и вот-вот сорвется и заедет мне. Но тут из комнаты выкачали весь свет, как при солнечном затмении.
В дверях материализовался мистер Никсон, директор школы.
* * *— Мистер Макнамара, этот ученик — ваш основной нарушитель дисциплины, ваш главный подозреваемый или недостаточно активный информатор?
(Через десять секунд либо из меня сделают котлету, либо я получу относительное помилование.)
— Он, — мистер Макнамара сглотнул с усилием, подозревая, что его учительская карьера может кончиться через несколько минут, — говорит, что он «не видел», господин директор.
— Нет худших слепцов, чем нежелающие видеть, мистер Макнамара, — мистер Никсон сделал несколько шагов вперед, заложив руки за спину. Мальчишки попятились, прижимаясь к скамьям. — Минуту назад я говорил по телефону с коллегой из Дройтвича. Я был вынужден извиниться перед ним и прервать разговор. Кто скажет, почему?
Все присутствующие, включая мистера Макнамару, не отрывали глаз от грязного пола. Мистер Никсон умеет испепелять одним взглядом.
— Мне пришлось закончить разговор из-за инфантильного ора, доносящегося отсюда. Из-за него я буквально не слышал собственных мыслей. Так. Меня не интересует, кто зачинщик. Меня не заботит, кто орал, кто мурлыкал себе под нос и кто хранил молчание. Меня заботит, что мистер Макнамара, гость в нашей школе, будет вполне справедливо рассказывать своим коллегам, что я руковожу зоопарком из хулиганов. За этот ущерб моей репутации я накажу вас всех.
Мистер Никсон вздернул подбородок на четверть дюйма. Мы отпрянули.
— «Это не я, мистер Никсон! Я не подпевал! Будет несправедливо, если вы меня накажете!»
Он оглядел нас, ища согласных, но таких дураков у нас нет.
— Видите ли, мне платят безумные деньги не за установление справедливости. Мне платят безумные деньги за поддержание определенных стандартов. Стандартов, которые вы, — он сплел пальцы рук и тошнотворно захрустел суставами, — только что втоптали в грязь. В более просвещенном веке я бы задал вам хорошую взбучку, чтобы научить правилам приличия. Но поскольку законодатели отобрали у нас этот инструмент, мне придется найти другие, более трудоемкие методы.
У двери мистер Никсон обернулся:
— В старом спортзале. В четверть первого. Опоздавшие получат наказание на неделю. Неявившиеся будут исключены. Это всё.
* * *В этом учебном году прежние школьные обеды сменились едой из «кафетерия». Над дверью столовой повесили вывеску: «Кафетерий „Риц“ от „Качественной кухни плюс“», хотя уксусная вонь и чад бьют по носу уже в раздевалке. Еще на вывеске нарисована свинья в поварском колпаке, с улыбкой несущая блюдо сосисок. В меню — жареная картошка, фасоль в томате, гамбургеры, сосиски и яичница. На сладкое дают мороженое с консервированными грушами или мороженое с консервированными персиками. В качестве питья предлагают выдохшуюся пепси, тошнотворный оранжад и тепловатую воду. На прошлой неделе Клайв Пайк обнаружил в гамбургере половину многоножки. Она еще извивалась. Хуже того — вторую половину он так и не нашел.
Я встал в очередь и заметил, что все поглядывают на меня. Двое первоклассников изо всех сил старались не смеяться. Все уже знали, что сегодняшний день проходит под девизом «Достань Тейлора». Даже буфетчицы наблюдали за мной из-за блестящих прилавков. Что-то тут не так. Я узнал, что именно, лишь когда взял свой поднос и сел за стол прокаженных рядом с Дином Дураном.
— Э… Джейс, кто-то прилепил наклейки тебе на спину.
Я снял блейзер, и смех сотряс «Кафетерий „Риц“. Мне на спину прилепили десять наклеек. На каждой было написано „Глист“ — все разными ручками и разным почерком. Я едва удержался, чтобы не вскочить и не выбежать вон. Это лишь доставило бы мучителям дополнительную радость. К тому времени, как волны смеха улеглись, я отодрал наклейки и изорвал их под столом на мелкие кусочки.
— Не обращай внимания на этих дебилов, — сказал Дин Дуран. Кусок жареной картошки ударил его по щеке.
— Очень смешно! — закричал он в том направлении, откуда прилетела картошка.
— Да, мы тоже так думаем, — крикнул в ответ Энт Литтл от стола Уилкокса. Еще три или четыре куска полетели в нас. Тут в столовую вошла мисс Ронксвуд, и обстрел прекратился.
— Эй, ты слыхал? — В отличие от меня Дин Дуран умеет не обращать внимания на всякое.
Я уныло сцарапывал с вилки присохшие волокна.
— Что такое?
— Да Дебби Кромби.
— Что с ней такое?
— Ну, она всего только взяла да и залетела.
— Куда залетела?
— Ну залетела, блин! Беременная она, — прошипел Дин.
— Беременная? Дебби Кромби? У нее будет ребенок?
— Не ори! Похоже на то. У Трейси Свинъярд лучшая подружка — секретарша в аптонской клинике. Они позавчера ходили бухать в „Черный лебедь“. После кружечки-пятой она велела Трейси поклясться жизнью, что та никому ничего, и рассказала ей. Трейси Свинъярд рассказала моей сестре. А Келли рассказала мне сегодня за завтраком. Велела мне поклясться могилой нашей бабушки, что я никому не буду передавать.
(Могила Дурановой бабушки усеяна обломками нарушенных клятв.)
— А кто отец?
— Ну, тут не нужно быть Шерлоком Холмсом. Дебби Кромби ни с кем не гуляла после Тома Юэна, верно?
— Но ведь Тома убили еще в июне.
— Да, но он приезжал в отпуск в апреле, верно? Должно быть, тогда и запустил в нее головастиков.
— Так значит, папа ребенка Дебби Кромби умер еще до его рождения?
— Жалость какая, да? Айзек Пай сказал, что на ее месте сделал бы аборт, но мамка Дон Мэдден сказала, что аборт — это убийство. Как бы там ни было, Дебби Кромби сказала доктору, что оставит ребенка в любом случае. Келли думает, что, наверно, Юэны будут помогать. В каком-то смысле продолжение Тома. Наверно.
Жизнь иногда играет над людьми совсем не смешные шутки.
„Такой смехотищи я в жизни не слыхал“, — заявил Нерожденный Близнец.
Я наскоро проглотил яичницу с жареной картошкой, чтобы успеть в старый спортзал к 12.15.
* * *Школьный комплекс построен в основном за последние тридцать лет, но часть его составляет старинная школа еще Викторианской эпохи. Старый спортзал — как раз там. Им почти не пользуются. Когда ветер сильный, с крыши сдувает черепицу. В январе прошлого года одна пролетела в нескольких дюймах от головы Люси Снидс, но пока еще никого не убило. Впрочем, один первоклассник и правда умер в старом спортзале. Его затравили, и он повесился на собственном галстуке. Под потолком, где крепится канат. Пит Редмарли клянется, что видел, как этот парень там висел — три года назад, в грозу, еще не совсем мертвый. Голова у него болталась, потому что шея была сломана, а ноги дергались на высоте двадцати футов над землей. Он был бледный как мел, если не считать красного рубца — борозды от галстука. Но его глаза следили за Питом Редмарли. Ноги Пита с тех пор не было в старом спортзале. Ни единого разу.
В общем, наш класс и 3ГЛ собрались во внутреннем дворе. Я упал на хвост Кристоферу Твайфорду, Нилу Брозу и Дэвиду Окриджу — они обсуждали „Грязного Гарри“. Этот фильм в субботу показывали по телевизору. Там есть сцена, где Клинт Иствуд не знает, осталась ли у него в револьвере пуля, чтобы застрелить злодея.
— Да, то была эпическая сцена, — вставил я в разговор.
Кристофер Твайфорд и Дэвид Окридж наградили меня взглядами, означавшими: „Кому не насрать на твое мнение?“
— Тейлор, никто уже давно не говорит „эпический“, — сказал Нил Броз.
* * *По внутреннему двору шли мистер Никсон, мистер Кемпси и мисс Глинч. Сейчас нам дадут хорошенькую нахлобучку. В зале были расставлены стулья, аккуратными рядами, как на экзамене. 3КМ сел слева, 3ГЛ справа.
— Есть ли здесь люди, которые считают, что они тут быть не должны? — начал мистер Никсон. С тем же успехом он мог бы спросить: „Есть ли здесь люди, желающие прострелить себе коленные чашечки?“ Никто не клюнул. Мисс Глинч заговорила, обращаясь в основном к 3ГЛ:
— Вы подвели своих учителей, вы подвели свою школу, а самое главное, вы подвели самих себя…
После этого мистер Кемпси занялся нами.
— Я преподаю двадцать шесть лет и не помню, чтобы мне было так стыдно. Вы вели себя как банда хулиганов…
Нас песочили до 12.30.
Мутные окна вырезали прямоугольники туманной мрачной мглы.
Тоска — именно такого цвета.
— Вы останетесь на местах до часу дня, пока не прозвенит звонок, — объявил мистер Никсон. — Вы не будете двигаться. Вы не будете разговаривать. „Но, сэр! Что, если мне понадобится в туалет?“ В этом случае позорьтесь, как вы стремились опозорить моего сотрудника. После звонка сходите за тряпкой. Это наказание будет повторяться в каждый обеденный перерыв в течение всей недели.
(Никто не осмелился застонать.)
— „Но, сэр! Каков смысл этого наказания неподвижностью?“ Смысл в том, что в моей школе не место травле нескольких человек — или даже одного человека — всей толпой.
На этом месте директор ушел. Мистер Кемпси и мисс Глинч сели проверять тетради. Тишину нарушали только скрип их ручек, бурчание в животах учеников, жужжание мух, бьющихся в лампах дневного света, и крики свободных ребят вдалеке. Секундная стрелка враждебных часов дрожала, дрожала, дрожала, дрожала. Вполне возможно, именно эти часы — последнее, что видел перед смертью повесившийся ученик.
Из-за наказания Росс Уилкокс до конца недели не сможет доставать меня в обеденный перерыв. Любой нормальный парень нервничал бы, если бы из-за него два класса наказали на неделю. Может, мистер Никсон рассчитывает, что мы сами накажем главарей? Я украдкой взглянул на Росса Уилкокса.
Росс Уилкокс, должно быть, глядел на меня. Он победоносно показал мне „викторию“ и выговорил одними губами: „Глист“.
* * *— „У меня рог! — возмутился Хрюша“.[46]
Черт, дальше подряд два слова на „с“.
— „Дайте… — Я в отчаянии прибег к „методу спотыкания“, когда произносишь запинательную букву (в данном случае „с“) и вроде как спотыкаешься об нее и переваливаешься в следующий слог, — с-с-слово с-с-сказать“.
Я, весь в поту, глянул на мистера Монка, нашего практиканта по английскому. Мисс Липпетс никогда не заставляет меня читать вслух, но она ушла в учительскую. Очевидно, не сообщив мистеру Монку о нашей договоренности.
— Хорошо, — устало и терпеливо сказал мистер Монк. — Продолжай.
— „На вершине горы рог не с-с-считается, — с-с-сказал Джек. — Так что заткнись. — У м-меня в руках рог! — Надо туда зеленых веток положить, — с-с-сказал Морис. — Их кладут для дыма! — Рог у м-меня! — Джек в ярости обернулся: — А ну заткнись! — Хрюша увял. Ральф взял у него рог и обвел всех взглядом. — Кто-то должен сп…“
О черт! Теперь я не могу выговорить „п“ в середине слова. Обычно у меня проблемы только с первым звуком.
— Э…
— „Специально“, — подсказал мистер Монк, удивленный, что ученик первого по порядку класса не может прочитать такое простое слово. Я сообразил, что раз мистер Монк уже произнес нужное слово, его можно теперь не повторять, даже если мистер Монк этого ожидает.
— Благодарю, сэр. „…с-с-следить за костром. В любой день может прийти корабль, — он повел рукой вдоль тугой струны горизонта, — и, если у нас всегда будет сигнал, нас заметят и с-с-спасут“.
(Висельник позволил мне сказать „сигнал“, как боксер-чемпион забавы ради иногда пропускает пару ударов новичка.)
— „И потом. Нам нужно еще одно правило. Где рог, там и собрание. И все равно — внизу это или наверху. С этим все с-с-с…“
Теперь скрыть мое запинание уже не удастся. Висельник знал, что близок к решающей победе. Чтобы произнести „согласились“, я вынужден был прибегнуть к методу „продавливания“. Стараться выдавить из себя нужное слово — это последнее отчаянное средство, потому что лицо при этом кривится, как у параличного калеки. А если Висельник наносит ответный удар, то слово застревает, и вот тогда превращаешься в классического трясущегося паралитика. Я задыхался, словно меня обернули пластиком. Мне казалось, что от стресса у меня вибрируют мочки ушей.