— Ходит в кино с мамочкой! — сказал Гэри Дрейк. — Да он жить недостоин! Мы должны его повесить — прямо тут, на дубе.
— Ну скажи уже что-нибудь, а, Глист? — Росс Уилкокс подошел вплотную.
— У тебя воняет изо рта, Росс.
— Что? — Лицо Уилкокса скривилось и стало похожим на задницу с дыркой посередине. — ЧЕГО?!
Я сам пришел в ужас. Но пути назад не было.
— Честно, я не хочу тебя обидеть. Но у тебя отвратно пахнет изо рта. Как из мешка с падалью. Никто тебе не говорит, потому что все боятся. Но тебе надо чаще чистить зубы или есть мятные таблетки, потому что воняет просто хронически.
Уилкокс выдержал секундную паузу.
Двойная оплеуха — справа и слева — раздробила мне челюсть.
— Ты хочешь сказать, что ты меня не боишься?
Боль помогает сосредоточиться.
— Может быть, это галитоз. Если так, то, наверно, в аптеке можно спросить, что от него помогает.
— Да я тебе голову проломлю, ты, пидор кастрированный!
— Конечно. Особенно впятером.
— Я один, бля!
— Не сомневаюсь. Не забудь, я видел, как ты дрался с Грантом Бэрчем.
Школьный автобус еще стоял у «Черного лебедя». Норман Бейтс иногда передает Айзеку Паю сверток и получает в обмен коричневый конверт. Впрочем, я не ожидал никакой помощи.
— Этому калеке!.. Глисту сальному!.. — с каждым словом Росс Уилкокс тыкал меня пальцем в грудь, — надо сделать жопорез!
«Жопорез» — это когда несколько человек сильно тянут твои трусы вверх, стараясь оторвать тебя от земли. Трусы при этом с силой врезаются между ягодицами, а член и яйца превращаются в лепешку.
И мне сделали жопорез.
Но это забавно лишь тогда, когда жертва визжит и барахтается. Я оперся на голову Энта Литтла и вроде как ездил на нем все время, пока меня тянули. Жопорез — это унизительно, но не очень больно. Мои мучители притворялись, что им страшно весело, но на самом деле это тяжелая, неблагодарная работа. Уилкокс и Нэшенд принялись дергать вверх, словно подкидывая меня на трамплине. Но трусы только жгли мне промежность вместо того, чтобы разрезать надвое. Наконец меня уронили на мокрую траву.
— Это только начало, — пообещал Росс Уилкокс.
— Глииииист! — пропел Гэри Дрейк из тумана со стороны «Черного лебедя». — Где твоя сумка?
— Ага, — Уэйн Нэшенд пнул меня под зад, пока я вставал. — Иди-ка поищи ее.
Я кое-как похромал за Гэри Дрейком. У меня болел копчик.
Водитель школьного автобуса завел мотор. Заскрежетали шестеренки передачи.
Садистски ухмыляясь, Гэри Дрейк раскачивал на ремне мою сумку «Адидас».
Я понял, что сейчас будет, и побежал.
Моя сумка «Адидас» описала идеальную дугу и приземлилась на крышу автобуса.
Автобус дернулся и поехал в сторону перекрестка, где лавка мистера Ридда.
Я изменил курс и ринулся через мокрую высокую траву, молясь, чтобы сумка соскользнула с крыши.
Смех затараторил мне в спину, словно пулеметы затрещали.
* * *Мне выпало удачи на полпенса. По дороге ехал медленный хлебоуборочный комбайн, и из-за этого образовалась пробка до самого Мальверн-Уэллса. Я умудрился догнать автобус, пока он стоял на светофоре у лавки мистера Ридда.
— Ты что, сдурел? Во что это ты играешь? — рявкнул Норман Бейтс, когда дверь открылась.
— Они, — я ловил ртом воздух, — бросили мою сумку на крышу!
Все, кто еще был в автобусе, просветлели, ожидая потехи.
— Какую крышу?
— Вашего автобуса.
Норман Бейтс посмотрел на меня так, словно я нагадил ему на хлеб. Но все же спрыгнул на землю, чуть не сбив меня с ног, прошествовал в конец автобуса, залез по лестнице наверх, схватил мою сумку «Адидас», швырнул ее в меня и слез обратно на дорогу.
— Твои приятели — гондоны, солнышко.
— Они мне не приятели.
— Тогда чего ты им позволяешь себя шпынять?
— Я не «позволяю». Их пять человек. Десять. Больше.
Норман Бейтс хрюкнул.
— Но только один Король-Говняшка. Верно ведь?
— Один или два.
— Хватит и одного. Что тебе нужно, это вот такой красавчик, — смертельный нож-бабочка вдруг развернулся у меня перед глазами.
— Подберешься сзади к Королю-Говняшке, — голос Нормана Бейтса стал почти нежным, — и перережешь… ему… сухожилия. Раз, раз, пощекочи его. Если он и после этого будет борзеть, проколи ему шины инвалидной коляски.
Нож растворился в воздухе.
— Продается в магазине излишков военного имущества. Это лучшая десятка, которую ты потратишь в своей жизни.
— Но… если я перережу сухожилия Уилкоксу, меня отправят в колонию!
— Проснись и пой, солнышко, бля! Вся жизнь — колония!
Точильщик ножей
Осень заражена грибком, ягоды гниют, листья ржавеют, галочки птиц дальнего следования испещрили небо, вечера дымны, ночи холодны. Осень почти умерла. А я даже не знал, что она болела.
— Я дома! — кричу я каждый день, придя из школы, — вдруг мама или папа вернулись раньше времени из Челтнема, Оксфорда или откуда там еще.
Но никто никогда не отвечает.
Без Джулии дом в тыщу раз пустее. Они с мамой уехали на машине в Эдинбург две недели назад, в выходные. (Джулия сдала на права. С первого раза, конечно же.) Вторую половину лета она провела с семьей Эвана в Норфолк-Бродс, так что, казалось бы, у меня было время привыкнуть к ее отсутствию. Но дом заполняет не только сам человек, а его «пока, я пошел», его зубная щетка, пальто и шляпы, которые он «носит, но не прямо сейчас», ощущение здешнести и принадлежности. Я сам не верю, что так скучаю по сестре. Мама и Джулия уехали чуть свет, потому что до Эдинбурга на машине целый день. Мы с папой махали вслед. Мамин «Датсун» выехал на Кингфишер-Медоуз и вдруг остановился. Джулия выскочила, открыла багажник, порылась в коробке с пластинками и помчалась обратно к дому. Она сунула мне в руки «Abbey Road».
— Побереги ее для меня, Джейс. Если я буду ее таскать по общежитиям, она только исцарапается.
И обняла меня.
Я все еще ощущаю запах ее лака для волос, хотя машина давно скрылась из виду.
* * *На плите стояла скороварка, источая запах тушеного мяса. (Мама ставит ее с самого утра, так что мясо варится весь день.) Я развел себе грейпфрутовый напиток и отважно стянул последнее печенье «пингвин», потому что, кроме него, в жестянке оставались только «имбирно-ореховые» и лимонные крекеры. И пошел наверх переодеваться. В комнате меня ждал первый из трех сюрпризов.
Телевизор. У меня на столе. Утром его еще не было. На этикетке было написано: «ЧЕРНО-БЕЛЫЙ ПОРТАТИВНЫЙ ТЕЛЕВИЗОР ФЕРГЮСОН. СДЕЛАНО В АНГЛИИ». (Папа говорит, если мы не будем покупать британские товары, все рабочие места уйдут в Европу.) Телевизор блестел и пах как новенький. К телевизору был прислонен офисный конверт с моим именем. (Папа написал имя карандашом 2Т, чтобы конверт можно было использовать еще раз.) Внутри была картотечная карточка с надписью зелеными чернилами:
ДЖЕЙСОНУ
Я НАСТРОИЛ ВСЕ ЧЕТЫРЕ КАНАЛА. ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ВКЛЮЧИТЬ. ДЛЯ ЭТОГО НАЖМИ КНОПКУ «ВКЛ».
ПАПА
Что это вдруг? Я, конечно, был рад. Во всем 3КМ только у Клайва Пайка и Нила Броза свои телевизоры в спальнях. Но почему сейчас? До моего дня рождения еще далеко, он в январе. Папа никогда не делает такие подарки ни с того ни с сего. Я включил телевизор, лег на кровать и посмотрел «Звездных стражей» и детскую программу по искусству. Вроде бы нет ничего странного в том, чтобы смотреть телевизор, лежа на кровати, но мне было странно. Все равно что есть суп из бычьих хвостов, сидя в ванне.
Когда смотришь телик, школьные заботы немного отодвигаются. Дин сегодня болел, так что место рядом со мной в автобусе оказалось пустым. Его занял Росс Уилкокс и принялся строить из себя моего лучшего друга, чтобы напомнить мне, что мы вовсе не друзья. Он все время приставал ко мне, чтобы я достал пенал.
— Н-н-ну же, Т-т-тейлор, одолжи м-м-мне т-т-транспортир, я х-х-хочу д-д-делать м-м-математику! — (Я на самом деле заикаюсь вовсе не так сильно. Миссис де Ру говорит, что мы очень сильно продвинулись.) — У-у-у т-т-тебя н-н-найдется т-т-т-точилка, а, Т-т-тейлор?
Я только ровным скучным голосом отвечал «нет». Вчера в кабинете математики Уилкокс выпросил пенал у Флойда Чейсли и вышвырнул его содержимое во двор.
— Ч-ч-что з-з-значит н-н-нет? А ч-ч-чем же т-т-ты к-к-карандаши т-т-точишь?
Вопрос за вопросом, таков метод Уилкокса. Стоит ответить, и он вывернет твой ответ так, что кажется: только полный дебил мог такое сказануть. Но если не отвечать, то как будто миришься с тем, что Уилкокс тебя изводит.
— Т-т-так ч-ч-что, Т-т-тейлор, д-д-девчонок т-т-тянет на т-т-твое з-з-заикание? — Освальд Уайр и Энт Литтл захохотали как гиены — словно их хозяин классный юморист, как все шесть «Монти Пайтонов», вместе взятые. — Н-н-наверняка у-у-у н-н-них в т-т-трусиках с-с-становится аж м-м-м-ма-ма-мэ-мэ-ми-ми-му-мокро!
За два ряда впереди вдруг стошнило Подгузника — гигантской упаковкой «Смартис», которую он сожрал на спор, чтобы ему дали поиграть во «Вторжение из космоса» на калькуляторе Энта Литтла. Поток разноцветной рвоты полился по проходу и отвлек Уилкокса. Я слез с автобуса на Драггерс Энд и пошел домой один по задворкам общинного центра и церковных земель. Этот путь неблизкий. У Св. Гавриила кто-то пускал слишком ранние фейерверки, и они рассыпались цветом серебряных ложек по небу цвета алюминиевого порошка на «волшебном экране». Должно быть, чей-нибудь старший брат купил эти фейерверки у мистера Ридда. Я все еще был отравлен ядом, который оставил во мне Уилкокс, и не стал собирать последнюю водянистую чернику 1982 года.
Не этот ли яд испортил и папин чудесный подарок? В передаче Джона Крейвена сегодня рассказывали про «Мэри Роз». Это флагманский корабль Генриха VIII, затонувший в бурю много веков назад. Его недавно подняли со дна моря. Вся Англия смотрела. Но свисающие с крановой стрелы измазанные илом, изгаженные бревна, истекающие водой, вовсе не походили на сверкающий галеон с картин. Теперь люди стали говорить, что лучше было бы потратить те деньги на койки для больниц.
Кто-то позвонил в дверь.
* * *— Холодно сегодня, — проскрипел старик в твидовой кепке. — Подморозило даже.
Это был второй сюрприз сегодняшнего дня. Сложно было бы сказать, какого цвета костюм на старике. Впрочем, сложно было бы сказать и какого цвета сам старик. Я накинул на дверь цепочку, потому что папа говорит, даже Лужок Черного Лебедя не защищен от извращенцев и маньяков. Старика цепочка позабавила.
— У тебя там что, сокровища короны спрятаны?
— Э… нет.
— Думаешь, я дуну и развалю твой дом, как волк хижину поросенка? Хозяйки, случайно, нету?
— Нет, мама сегодня на работе, в Челтнеме.
— Жаль, жаль. Год назад я ей наточил ножи так, что любо-дорого, как бритвы, но сейчас они, конечно, опять затупились. Тупой нож — самый опасный, ты знаешь? — Говорил он быстро, с легким, словно летящим акцентом. — Тупому лезвию соскользнуть — раз плюнуть. А она скоро вернется?
— Не раньше семи часов.
— Жаль, жаль. Не знаю, когда я буду тут опять проходить. А давай ты мне принесешь ножи сейчас, и я их наточу так, что любо-дорого? А ей будет сюрприз. У меня все, что надо, при себе, — он встряхнул тяжелой угловатой сумкой с инструментом. — Займет не больше трех секунд. Твоя мамка будет во как рада. Назовет тебя лучшим сыном во всех трех графствах.
Я в этом сильно сомневался. Но не знал, как прогоняют бродячих точильщиков. Одно правило гласит, что грубить нельзя. Захлопнуть дверь у него перед носом было бы грубо. Но есть и другое правило, которое запрещает разговаривать с незнакомцами. И я сейчас его нарушал. Правилам следовало бы как-нибудь договориться между собой.
— Я тебе скидку дам, чавво.[50] Приятно встретить такого учтивого юношу. «Манеры делают человека». Мамка тебя еще похвалит за то, что хорошо торговался. Скажи мне, сколько у тебя в копилке, и я скажу, сколько ножей могу тебе наточить за эти деньги.
— Извините, — положение ухудшалось. — Я лучше сначала спрошу у мамы.
Точильщик смотрел вроде бы дружелюбно.
— С женщинами ссориться не стоит! Однако я постараюсь снова заглянуть в эти места через пару дней. А кстати, может, хозяин дома?
— Папа?
— Да, папа.
— Он вернется… — в последнее время на него нельзя было положиться. Иногда он звонил и говорил, что застрял где-нибудь в мотеле, — … поздно.
— Ну, если он не беспокоится о том, в каком состоянии у него площадка перед гаражом, то должен бы побеспокоиться. Покрытие у вас просто в ужасных трещинах. Похоже, его клали какие-то лентяи. Вот придет зима, дождь попадет в трещины и замерзнет, и приподнимет покрытие кусками, а к весне оно будет все в дырьях, как луна! Его надо снять и заново положить как следует. Мы с братом это сделаем на раз, вот так, — он щелкнул пальцами, громко, как щелчок в игре «Не сердись». — Скажешь папке?
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Обещаю. Давайте я запишу ваш телефон.
— Телефоны? Ври-больше-фоны, вот как я их называю. Договариваться можно только лицом к лицу.
Он взвалил сумку на плечо и пошел прочь от дома.
— Скажи папке! — он знал, что я смотрю ему вслед. — Обещание есть обещание, муш![51]
* * *— Какая щедрость, — сказала мама, когда я сообщил ей про телевизор. Но от того, как она это сказала, я похолодел. Когда папин «Ровер» подъехал к дому, я пошел в гараж поблагодарить папу за подарок. Но папа почему-то не обрадовался, а пробормотал — смущенно… нет, так, как будто о чем-то жалел:
— Я рад, что он тебе понравился.
Про визит точильщика ножей я вспомнил лишь тогда, когда мама уже раскладывала жаркое.
— Точильщик? — папа сдвинул жилки от мяса на одну сторону тарелки. — Это цыганское мошенничество, старое, как мир. Я удивлен, что он еще карты не вытащил и не предложил погадать. Или не попросил у тебя старого железа на металлолом. Вот что, Джейсон: если он вернется, захлопни дверь у него перед носом. Никогда не поощряй этих людей. Они еще хуже свидетелей Иеговы.
— Он сказал, что, может быть, снова зайдет поговорить про площадку перед гаражом, — теперь я чувствовал себя виноватым, что дал это обещание.
— Что еще с ней такое?
— Там нужно поменять покрытие. Он так сказал.
У папы на лице изобразились гром и молния:
— И, конечно, ты ему сразу поверил, так?
— Майкл, — сказала мама. — Джейсон всего лишь пересказывает разговор.
Говяжьи жилы на вкус — как мокрота из самых недр организма. Единственный живой настоящий цыган, которого я в жизни встречал, был тихий мальчик в классе у мисс Трокмортон. Я уже не помнил, как его зовут. Он, должно быть, почти все время прогуливал, потому что его пустая парта в школе вошла в поговорку. Он ходил в черном джемпере вместо форменного зеленого и в серой рубашке вместо белой, но мисс Трокмортон его ни разу не отругала. В школу его привозили на грузовике «Бедфорд» — в моей памяти этот грузовик остался огромным, едва ли не больше всей школы. Цыганенок выпрыгивал из кабины. Его папа походил на борца по прозвищу Великанский Стог — руки у него были все в татуировках, словно оплетенные змеями. Эти татуировки и взгляд, которым он окидывал школьный двор, гарантировали, что цыганенка никто не рискнет тронуть — ни Пит Редмарли, ни даже Плуто Ноук. Сам цыганенок обычно сидел под кедром, посылая во все стороны сигнал «отвали». Наши игры в «колдунчики» и прятки его не интересовали. Один раз, когда он был в школе, мы играли в лапту, и он каждый раз отбивал мяч прямо через забор на приходские земли, а потом разгуливал по игровому полю, заложив руки в карманы. Мисс Трокмортон пришлось поставить его на подсчет очков, потому что мячи у нас скоро кончились. Но когда мы в следующий раз посмотрели на доску для подсчета очков, рядом с ней никого не было.
Я плюхнул соуса из бутылки на жаркое.
— Папа, кто такие цыгане?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну… где они раньше жили?
— В Египте. Их иногда даже называют египтянами.
— Значит, они африканцы?
— Уже нет. Они сотни лет как откочевали оттуда.
— А почему люди их не любят?
— А почему порядочные граждане должны любить бездельников, которые ничего не дают государству и нарушают все муниципальные постановления до единого?
— Майкл, мне кажется, это чересчур сурово, — мама посыпала жаркое перцем.
— Хелена, ты бы так не думала, если бы встретила хоть одного из них.
— Этот точильщик в прошлом году прекрасно наточил нам ножи и ножницы.
Папина вилка застыла в воздухе:
— Ты хочешь сказать, что знакома с этим человеком?
— Ну, какой-то точильщик уже много лет приходит в Лужок Черного Лебедя ежегодно, в начале октября. Я не могу сказать, тот самый или нет, но, думаю, тот.
— И ты дала этому попрошайке деньги?!
— А ты, Майкл, работаешь забесплатно?
(Вопросы — это не вопросы. Вопросы — это пули.)
Папа с лязгом положил нож и вилку.
— И ты целый год скрывала от меня эту… сделку?
— «Скрывала»?! — мама стратегически изобразила негодование. — Ты обвиняешь меня в том, что я что-то скрываю?
(У меня перекрутились узлом кишки. Папа метнул в маму взгляд, означающий «Не при Джейсоне!». Перекрученные кишки запульсировали.)
— Ты же понимаешь, я просто не хотела забивать твою высокопоставленную корпоративную голову хозяйственными дрязгами.
— И сколько же выманил у тебя этот бродяга? — не сдавался папа.
— Он попросил один фунт, и я заплатила. За то, что он наточил все ножи в доме, и притом отлично. Фунт. На один пенс больше, чем замороженная пицца в «Гринландии».
— Я не могу поверить, что ты купилась на эту ерунду! Цыгане, фургоны, лошадки, старая добрая Англия. Ради бога, Хелена, если у тебя нет точилки для ножей, купи ее в скобяной лавке. Цыгане — лодыри и вымогатели, и стоит уступить одному на дюйм, как орда его кузенов протопчет к тебе тропу и будет таскаться до двухтысячного года. Сегодня ножи, гадание и площадка перед гаражом, а завтра они разденут твою машину, вынесут все, что можно, из сарая в саду и будут торговать краденым!