Беа рассматривала их с матерью фотографию в день выпуска в колледже: это она, та же Беа Крейн, что и на прошлой неделе. С теми же воспоминаниями, с тем же разумом, сердцем, душой и мечтами.
Но каждой клеточкой своего тела она чувствовала себя иной. Ее удочерили. В этот мир ее привели другая женщина, другой мужчина.
Почему это должно что-то менять? Почему это имеет такое значение? Почему она не может просто примириться с правдой и жить дальше?
Например, потому что одна. Две ее приятельницы уехали из Бостона после окончания колледжа. Ее лучшие школьные подруги разлетелись по всей стране и Европе: у всех летний отдых, кроме Беа, у которой не было дома, и ей некуда ехать.
Она чувствовала себя запертой в клетке и в то же время свободной. Вот она гуляла по Бостону, думая о родителях, а в следующую секунду — о безымянной, безликой биологической матери. А потом она возвращалась в свою комнату и сверлила взглядом коричневый конверт, пока не открывала его и не перечитывала документы на усыновление, ничего ей не говорившие.
Ей так хотелось узнать хоть что-нибудь, позволившее бы сделать лишенные смысла слова «биологическая мать» более… конкретными.
— К черту! — Беа схватила конверт, вытряхнула бумаги, и прежде чем успела передумать, взяла сотовый и набрала номер телефона, указанный на первой странице.
— Агентство по усыновлению «Рука помощи», чем я могу вам помочь?
Глубоко вздохнув, Беа описала свою ситуацию и сказала, что хотела бы узнать имена родителей. Вероятнее всего их не будет. Беа кое-что почитала и выяснила, что документы по большинству усыновлений являются закрытыми, как и в ее случае, если судить по этим бумагам, но иногда биологические матери оставляют свои фамилии и контактную информацию для досье по усыновлению. Существовали также регистрационные записи, в которых могли расписаться биологические родители и усыновители. Сама Беа нигде не стала бы расписываться.
— Ясно. Я посмотрю в вашем досье, — сказала женщина. — Подождите минутку.
Беа затаила дыхание и подумала: «Пусть возникнут трудности. Никаких имен». Она не была готова к этому.
Зачем она позвонила? Когда женщина вернется к телефону, Беа поблагодарит ее за поиски и скажет, что передумала, поскольку не готова узнать что-либо о своих биологических родителях.
— Очень удачно, — сообщила женщина. — Чуть больше года назад ваша биологическая мать звонила, чтобы внести в досье новый адрес. Ее зовут Вероника Руссо, и она живет в Бутбей-Харборе, штат Мэн.
Беа не могла вымолвить ни слова.
— Дать вам минутку? — спросила женщина. — Я не стану вас торопить, не волнуйтесь. — И действительно, выдержала паузу, а когда у Беа готова была лопнуть голова, произнесла: — Дорогая, у вас есть ручка?
Беа взяла серебряный «Уотерман», подаренный мамой в честь окончания колледжа, и механически записала адрес и номера телефонов, продиктованные женщиной: домашний и сотовый.
— Она даже внесла рабочий адрес и телефон, — продолжила сотрудница. — «Лучшая закусочная в Бутбее».
Вероника Руссо. Ее биологическая мать имела имя. Она была реальным человеком, живущим и дышащим, и внесла последние изменения в досье. Она оставила всю возможную контактную информацию.
Ее биологическая мать хотела, чтобы ее нашли.
Беа поблагодарила женщину и нажала отбой. Поежилась и взяла свой любимый свитер — старый рыбацкий свитер отца из небеленой шерсти, который купила ему Кора, когда они проводили медовый месяц в Ирландии. В этом же свитере отец был заснят на ее любимой фотографии, где держит Беа на плечах.
Надев свитер, девушка обхватила себя руками, сожалея, что от него не пахнет отцом: мылом «Айвори», «Олд спайсом» и безопасностью, — но отца не стало, когда Беа было девять. Давно. В течение следующих одиннадцати лет Беа с матерью жили вдвоем — дедушки и бабушки с обеих сторон уже умерли, Крейны были единственными детьми в своих семьях.
А потом Беа потеряла мать. Осталась одна.
Она села в эркере, глядя на проливной дождь. «У меня есть биологическая мать. Ее зовут Вероника Руссо. Она живет в городке под названием Бутбей-Харбор, штат Мэн. Она работает в закусочной, которая называется «Лучшая закусочная в Бутбее».
Звучало мило. Женщина, работающая в такой закусочной, не может быть совсем уж плохой, правда? Она, вероятно, официантка, из тех приветливых теток, которые называют клиентов «дорогуша». А может, она, перенеся множество жизненных тягот, стала суровой и непреклонной женщиной, с угнетающим стуком ставящей тарелки с яичницей и рыбой с чипсами.
Возможно, она повар блюд быстрого приготовления. Это объяснило бы способность Беа сооружать невероятные гамбургеры, хотя в своей комнатке без кухни она ничего приготовить не может. Работая минувший год в «Безумном бургере» и в Письменном центре, она получала достаточно, чтобы оплачивать снимаемое жилье. Но в июле с деньгами будет туговато, и Письменный центр не всегда открыт во время летнего триместра. Последний жалкий чек на зарплату, за полнедели в «Безумном бургере», тоже не слишком поможет.
Ей негде жить, некуда поехать. Но у нее появились эти имя и адрес.
Она могла бы отправиться в Мэн, заставить себя войти в «Лучшую закусочную», сесть за стойку, заказать кофе и посмотреть на таблички с именами на фартуках официанток. С такого близкого расстояния она сумела бы разглядеть свою биологическую мать. Ей это по силам.
Да. Она поедет туда, посмотрит на Веронику Руссо и, если захочет, представится ей. Не сказать, правда, что она знает, как это сделать. Может, бросить записку в почтовый ящик или просто позвонить? Потом они где-нибудь встретятся — погуляют или посидят за чашкой кофе. Беа выяснит то, что ей нужно знать, чтобы прекратить строить догадки, размышлять, доводить себя до безумия. Затем поблагодарит Веронику Руссо за информацию, вернется в Бостон и начнет искать новое жилье. И новую работу. Придется, видимо, расстаться с мечтой о преподавании. Она вернется домой сразу же, как только разберется с прошлым, и подумает, что делать со своей жизнью.
Домой. Как будто у нее есть дом. Эта комната — просто-напросто большая кладовка. А съемный коттедж матери на Кейп-Коде, куда они переселились после смерти Кита Крейна, давно продан его владельцем. Но тот маленький белый коттедж оставался единственным местом на земле, где она чувствовала себя дома в Дни благодарения, в Рождество, во время летних каникул, а случалось, и когда наваливались проблемы, разбивалось сердце или она просто нуждалась в своей маме.
Теперь остались только воспоминания и этот старый рыбацкий свитер. И незнакомая женщина Вероника Руссо в Мэне. Давно ожидающая, чтобы Беа ее нашла.
Глава 2 Вероника Руссо
Только идиотка стала бы печь пирог «Любовь» — шоколадный с карамельным кремом, по особому заказу — во время просмотра «Гордости и предубеждения». Добавила она ваниль? А соль? Будь он неладен, этот Колин Фёрт в своей намокшей в пруду белой рубашке. Вероника положила мерные ложки на засыпанный мукой рабочий стол и переключила внимание на маленький телевизор, стоявший рядом с кофеваркой. Боже, как же ей нравится Колин Фёрт. Не только потому, что он такой красивый. Этот телевизионный мини-сериал снят не меньше пятнадцати лет назад, и Колину Фёрту сейчас под пятьдесят. Хотя выглядит он по-прежнему великолепно. Но дело не только в этом. Колин Фёрт — это шесть футов два дюйма надежды. Для Вероники он воплощал то, что она искала всю жизнь, но так и не нашла и, вероятно, никогда не найдет. Веронике было тридцать восемь. До сих пор не замужем.
«Если бы ты хотела любви, действительно хотела любви, ты бы ее получила», — много раз говорили ей подруги, даже бойфренды. «С тобой что-то не в порядке, — заявил ее последний кавалер и ушел, хлопнув дверью, потому что она не согласилась выйти за него замуж. — У тебя как-то не так работает сердце».
Может быть. Да нет, Вероника знала, что это правда. И знала, в чем причина. Но сейчас, в тридцать восемь лет, подруги переживали, что она так и останется одна. Вот и приходится говорить то, что кажется одновременно легкомысленным и правдивым: она надеется встретить мужчину, который станет для нее Колином Фёртом. Ее подруга из закусочной прекрасно знала, что имеет в виду Вероника.
— Конечно, он — актер, играющий роли, но я понимаю, — сказала тогда Шелли. — Честный. Порядочный. Вселяет уверенность. Ума — через край. Верный. Просто веришь всему, что он говорит с этим его британским акцентом, — и доверяешь.
Всё это и еще — он так немыслимо красив, что Вероника запуталась с собственным пирогом «Любовь», который могла бы испечь и во сне. Ее особые чудо-пироги пользовались большим спросом с тех пор, как она вернулась в Бутбей-Харбор чуть больше года назад. Она выросла в Бутбее, но дом купила не в том районе, где жила с родителями. Она с первого взгляда влюбилась в лимонно-желтое бунгало на Морской дороге, и в день своего вселения туда услышала чей-то плач, когда вешала деревянные жалюзи на раздвижные стеклянные двери, ведущие на террасу. Вероника высунула голову и увидела соседку, сидевшую на заднем крыльце в черном неглиже и черных кожаных туфлях на шпильках. Она подошла и спросила, чем может помочь, и женщина крикнула, что ее брак распался. Вероника села и уже через несколько минут ее соседка, Фрида, выложила всю историю — как старалась завлечь собственного мужа, едва смотревшего на нее в последнее время, домой на ланч. Но он сказал, что захватил остатки от прошлого ужина и ему достаточно.
— Конечно, он — актер, играющий роли, но я понимаю, — сказала тогда Шелли. — Честный. Порядочный. Вселяет уверенность. Ума — через край. Верный. Просто веришь всему, что он говорит с этим его британским акцентом, — и доверяешь.
Всё это и еще — он так немыслимо красив, что Вероника запуталась с собственным пирогом «Любовь», который могла бы испечь и во сне. Ее особые чудо-пироги пользовались большим спросом с тех пор, как она вернулась в Бутбей-Харбор чуть больше года назад. Она выросла в Бутбее, но дом купила не в том районе, где жила с родителями. Она с первого взгляда влюбилась в лимонно-желтое бунгало на Морской дороге, и в день своего вселения туда услышала чей-то плач, когда вешала деревянные жалюзи на раздвижные стеклянные двери, ведущие на террасу. Вероника высунула голову и увидела соседку, сидевшую на заднем крыльце в черном неглиже и черных кожаных туфлях на шпильках. Она подошла и спросила, чем может помочь, и женщина крикнула, что ее брак распался. Вероника села и уже через несколько минут ее соседка, Фрида, выложила всю историю — как старалась завлечь собственного мужа, едва смотревшего на нее в последнее время, домой на ланч. Но он сказал, что захватил остатки от прошлого ужина и ему достаточно.
— Он скорее съест сэндвич с холодным мясным рулетом, чем займется мною! — воскликнула Фрида. — Сколько месяцев я пытаюсь его вернуть, но ничто не помогает.
И она вновь залилась слезами.
Вероника сказала соседке, что испечет особый пирог, которым Фрида угостит мужа на десерт этим вечером. Подавая ему его порцию, Фрида должна думать о том, как сильно любит и хочет своего мужа, и погладить его по затылку.
Тем же вечером Фредерик Малверсон посетовал, будто что-то на него нашло, и вернулся. Теперь Вероника каждую пятницу пекла для Фриды пирог «Любовь». Одно словечко друзьям и родным Фриды, и телефон Вероники начал разрываться от звонков, как это было и в Нью-Мексико. Пирог «Любовь» пользовался наибольшим спросом.
Она пекла свыше двадцати особых пирогов в неделю. Плюс два в день для «Лучшей закусочной в Бутбее», где работала официанткой. И девять в неделю — для трех местных гостиниц. Но те — для закусочной и гостиниц — были всего лишь пирогами «Счастье», вкус которых наводил на мысль о летних каникулах. Свои особые чудо-пироги она приберегала для клиентов по всему городу, все — от пирога «Выздоравливай», который выполняла во всевозможных диетических вариантах, например без клейковины, без молока и даже без сахара, до пирога «Уверенность», в состав которого входил сок лайма.
А вот чего ей не удавалось, так это приготовить для себя пирог «Колин Фёрт». Для сотен заказчиков она испекла «Любовь», похоже, привлекая к ним это чувство. Конечно, может, все дело в самовнушении, но что с того, если это работает? «Ты получаешь то, во что веришь», — говаривала бабушка Вероники. При мысли о дорогой Ренате Руссо, умершей всего за несколько месяцев до трудностей, начавшихся у Вероники в шестнадцать лет, она закрыла глаза. Она позволяла себе помнить те времена, когда у нее была семья, и Вероника, ее родители и бабушка садились за стол в доме, где она выросла — всего в нескольких милях отсюда — и наслаждались большим итальянским обедом. Фрикадельки и столько лингвини в домашнем томатном соусе, приготовленном бабушкой, что, казалось, ее кастрюли бездонны.
Она тосковала по тем дням, закончившимся апрельским утром, когда шестнадцатилетняя Вероника выложила за завтраком с блинами, что беременна. Вот у нее есть семья — минус любимая бабушка. А через миг Веронику отправили прочь.
«Зачем ты расстраиваешь себя мыслями обо всем этом?» Она снова переключила внимание на экран и поверявших друг другу свои любовные тайны сестер Беннет, Элизабет и Джейн в очаровательных белых платьях. Но с момента возвращения в Бутбей-Харбор только о прошлом и могла думать. Поэтому-то и приехала домой, чтобы взглянуть прошлому в лицо. Перестать… убегать.
Она думала, что если вернется сюда, если встретится со своим прошлым лицом к лицу, тогда, возможно, ее сердце заработает как надо. И может быть, может быть, может быть, с ней свяжется дочь, которую она отдала приемным родителям. Вероника жила в Нью-Мексико, когда ее дочери исполнилось восемнадцать, и позвонила в агентство по усыновлению «Рука помощи», оставив контактную информацию, затем сделала то же самое, позвонив в регистрационный отдел штата Мэн. В тот день она ждала звонка. И на следующий. Но молодая женщина не объявилась и не спросила, не она ли Вероника Руссо, не она ли родила девочку 12 октября 1991 года в Бутбей-Харборе, штат Мэн. В следующие несколько недель Вероника постоянно держала телефон при себе, в любую минуту ожидая звонка. Она не знала, почему верила, что ее дочь свяжется с ней в день своего восемнадцатилетия, но верила.
Печь пироги, вселявшие надежду, она начала тогда, четыре года назад в Нью-Мексико. Прежде она не слишком увлекалась выпечкой, но как-то посмотрела кулинарное шоу, посвященное праздничным пирогам, и купила ингредиенты для приготовления торта. Ей понравились мука на ощупь, бледно-желтые кусочки холодного сливочного масла, текстура кулинарного жира, белизна сахара и соли, прозрачность воды. Такие простые составляющие, хотя ничего сложного в приготовлении теста из обычных продуктов не было. Но Вероника не сдавалась, пока не добилась совершенства для своего теста, всех видов, в зависимости от пирога. Именно так она открыла то, что ее успокаивает, заменяет одинокие ночи любимой работой на кухне. Ей нравилось печь пироги. Они казались ей необыкновенными, и, готовя их для подруг, она называла их по тем поводам, ради которых пекла. Для подруги с разбитым сердцем — «Заживляющий». Для больной подружки — «Выздоравливай». Для хандрящей — «Счастье». Для страдающих от безнадежной любви — «Любовь». Для обеспокоенных — «Уверенность». Пользовался популярностью и ее пирог «Надежда». Одна подруга хотела, чтобы ее бойфренд, вновь отправлявшийся в зону военных действий, вернулся из Афганистана целым и невредимым, и Вероника испекла для нее чизкейк с соленой карамелью, в который вложила всю надежду, и подруге велела сделать то же, когда та будет отрезать первый кусок. Бойфренд вернулся лишь с переломом ноги. Ее пироги оказали свое благоприятное магическое воздействие на стольких людей, что Вероника обзавелась обширной клиентурой. «Как это действует?» — хотели они знать. Вероника обладает магическими способностями или все дело в молитве? И удаче. Может, во всем понемногу.
Но Вероника ни разу не испекла для себя пирог «Колин Фёрт», чтобы привлечь в свою жизнь мужчину, которого наконец-то полюбит. Все волшебные пироги мира не смогли бы излечить ее разбитое сердце. Она утратила способность полюбить кого-то, несмотря на всю свою доброжелательность к окружающим. Однажды она любила так пылко, и была так непоправимо оскорблена. Смертью бабушки. Шестнадцатилетним парнем. Отказавшимися от нее родителями. Она пыталась любить, изо всех сил пыталась. Эти годы Вероника провела не одна, привязанности были. Кто-то на пару лет, кто-то всего на несколько месяцев — самые разные мужчины. От привлекательного повара по дежурным блюдам в первой закусочной, в которую в шестнадцать лет ее взяли официанткой — это было во Флориде, куда она переехала после рождения дочери, — до гордого моряка в Нью-Мексико, заявившего, что устал ждать ее согласия и они едут в Лас-Вегас, чтобы пожениться, нравится ей это или нет. Она снова попыталась объяснить, сказала, что можно провести чудесный, романтический уик-энд в Вегасе и без брачной церемонии, без разговоров о женитьбе, но он решил, что она сбежит, как только они доберутся до свадебной часовни. Она не сбежала. Это он, взбешенный, раскричался, что с него хватит и ее самой, и ее неспособности связать себя с ним брачными узами, и, бросив ее там, у часовни, уехал, и Вероника его больше не видела. Когда на следующий день она вернулась в Нью-Мексико, его немногочисленные пожитки исчезли из дома, в котором он практически жил с ней. Она так и не открыла ему свое сердце. Оно ни для кого не открылось полностью, кроме Тимоти Макинтоша, парня, о котором она старалась не думать последние двадцать два года.
Именно там, перед маленькой белой свадебной часовней, Вероника поняла, что должна вернуться в Бутбей-Харбор. Если она хочет когда-нибудь прийти в себя, нужно вернуться. В свой родной город, где ее отослали из дома, где она родила свою девочку, две минуты подержала на руках, а затем вынуждена была отдать. Вероника поверила, что если вернется, встретится со всеми воспоминаниями, то пирог «Надежда» сработает, возможно, и для нее, и сердце внезапно раскроется, и та малышка разыщет ее.
Веронике просто хотелось знать, что у ее дочери, которую она отдала, все благополучно. Иногда она думала, что достаточно узнать это, чтобы жить дальше. Ее разбитое сердце исцелится, и жизнь изменится. Во всяком случае, могла бы измениться.