Дурман-звезда - Владимир Прягин 6 стр.


— Ревнуешь?

Звенка стукнула его локотком. Ясень засмеялся и обнял ее крепче. Несколько минут они ехали молча, потом Звенка сказала:

— Но ты, и правда, совсем уже… Я, как тебя увидела, аж глазенки протерла. Думала, цветочков нанюхалась и сплю наяву. А старый хрен вообще копыта чуть не откинул. Он тебе припомнит еще. И отцу расскажет, как пить дать…

— Да и тьма бы с ним, — легкомысленно сказал Ясень. — Ярмарка начинается, не забыла? Выберут нас, и жизнь совсем другая пойдет. Сюда возвращаться я точно не собираюсь.

— А если не выберут? — вдруг тихо спросила Звенка.

— То есть как? — он даже поперхнулся от удивления.

— А вот так вот — просто не повезет.

— С чего это вдруг?

— Не знаю, — сказала она с досадой, — только неспокойно мне что-то. Твои дружки, вон, сегодня за околицу ни ногой. Да что там за околицу — из дома носа не кажут. Боятся, что удачи не будет. А ты — прямо к нам на поле. Не страшно деву-судьбу дразнить? Она ведь и обидеться может…

— Да ладно тебе, — поморщился Ясень. — Ерунда все это. То есть, не то чтобы совсем ерунда, а как бы тебе сказать… Ну, дева-судьба, к примеру… Что ей, больше заняться нечем, как за нашим жнивьем смотреть? Ей бы в столице управиться, с принцами да принцессами. Я бы на ее месте в нашу дыру вообще не совался. И вообще, ты же видела, я к полудню все подгадал и потом только на поле заехал…

Звенка обернулась к нему, всмотрелась в лицо и покачала головой недоверчиво.

— И откуда ты взялся на мою голову? Сама иногда не знаю, то ли плакать, то ли смеяться. Или сбежать куда подальше, пока не поздно.

— Поздно, — сказал Ясень, наклоняясь к ее губам. — Никуда ты уже не денешься.

Прохладный ветер норовил забраться за ворот и влажно дышал в лицо, но они не обращали внимания. Серые тучи толпились в небе, отпихивая друг друга и споря, кто уронит на землю первые капли. Птицы, которых утром распугало мерцание, снова пришли в себя, и вороний грай разносился над степью, тревожа сердце. Холмы зябко ежились, как бездомные псы, и линялая шерсть топорщилась на их спинах.

Когда конь уже подошел к домам на окраине, Ясень сказал:

— А насчет ярмарки — это ты зря, серьезно. Выберут, куда они денутся. Если не нас, то кого тогда? Лучше все равно не найдут.

— Скромный ты, — похвалила Звенка.

— За это и ценят, — заметил Ясень.

— Ладно, скромник, вези домой. Пока венок плести, а то не успею.

2

Жеребец нехотя позволил отвести себя в стойло. Ясень ему сочувствовал. Перерожденному коню было скучно в крошечном городишке, где жизнь течет размеренно и спокойно.

— Потерпи, — сказал Ясень, — завтра еще набегаешься.

Конь покосился на него и всхрапнул — как показалось, с изрядной долей иронии. Мол, в сотый раз уже обещаешь, а толку нет.

— Но-но, не наглей.

Ясень шлепнул его по холке, и скакун довольно оскалился. Выглядело это пугающе. Клыки частоколом, костяные шипы на черепе и горящие глаза в полутьме — увидишь такую морду на сон грядущий, кошмары до утра обеспечены.

— Держи, проглот.

Конь ловко поймал вяленую мышиную тушку. Таким, как он, время от времени нужно мясо, чтобы не забывали свою природу. Да и на здоровье, мышку скормить несложно. Уж всяко не сравнить с той морокой, когда он только перерождался…

Ясень вспоминал, как два года назад впервые подсунул жеребенку высушенный фиалковый корень с кусочком мяса. Не от большого ума, естественно. Просто краем уха услышал, что именно так начинают готовить боевых скакунов. Откуда ж ему было знать, что процесс это долгий и кропотливый, требующий, к тому же, присутствия гильдейского мастера, который отличается от обычного конюха, как краснодеревщик от плотника. И фиалковый корень с мясной добавкой — отнюдь не единственное, хоть и обязательное условие. В общем, через пару дней отец обратил внимание, что с жеребенком что-то не так, а когда выяснил, в чем причина, схватился за голову и выдал такой загиб, что даже лошади засмущались.

Ясень тогда подумал, что его просто прибьют на месте. Но отец кое-как сдержался. Вызвал старого знахаря, который с жалостью поглядел на коняшку и сказал, что изменения уже начались, хотя обычно на это требуются недели. А поскольку мастера рядом нет, и контролировать перерождение некому, жеребец околеет, максимум, через день. И единственный способ ему помочь — прикончить сразу, чтобы не мучился.

Но Ясень решил, что скорее прикончит самого знахаря, и отправился на конюшню. Он сидел там трое суток подряд, изредка забываясь тревожным сном, а сестренка Пчелка приносила ему поесть и стояла рядом, хлюпая носом. Но Ясень отсылал ее прочь и снова дотрагивался до спины жеребенка, умоляя принять частичку жизненной силы.

Иногда он начинал бредить; ему казалось, что над несчастным конем клубится лиловый дым, и Ясень тряс головой, пытаясь отогнать наваждение. Краски вокруг обретали объем и невыносимую резкость, потом расплывались и перетекали друг в друга; шерсть у гнедого жеребенка словно обуглилась — стала черной с седым оттенком. Конь лежал на боку, не в силах даже приподнять голову, а глаза цвета спелой сливы с каждым часом бледнели, пока не погасли совсем. И тогда Ясень, который после трехдневного бдения был уже слегка не в себе, заорал так громко, что лиловый дым испуганно колыхнулся и закрутился вокруг, как призрачная метель. И потухшие глаза коня вновь открылись, а в их глубине зажегся злой багровый огонь.

Знахарь тогда долго не мог поверить, что жеребенок выжил, а трансформация протекает даже быстрее, чем ей положено. Старик качал головой и смотрел на Ясеня с осуждением, как будто тот обманул его в лучших чувствах. Ясень, впрочем, тоже с тех пор относился к бородатому ведуну без малейшего пиетета.

А жеребенок, превратившийся в жутковатого зверя, старика и вовсе терпеть не мог. Особенно на первых порах — при каждой встрече хрипел и скалился не хуже степного волка. Помнил, наверно, что ведун предлагал с ним сделать. Знахарь бледнел и переходил на другую сторону улицы. Ясеня это весьма забавляло, пока отец не сделал ему внушение. Пришлось объяснить коню, что надо сдерживать свои чувства…

— Ладно, Черный, — сказал Ясень, — веришь ты или нет — твое дело, но завтра мы выезжаем. Давай, отдыхай.

Он вышел с конюшни и направился к дому. Под ногами шелестели жухлые листья. Вроде бы, только вчера собрали целую кучу, а ночью поднялся ветер и опять засыпал весь двор. Крыльцо у входа тоже не мешало бы подмести. Оно обиженно скрипнуло, когда Ясень поднимался по деревянным ступенькам.

— Ясень, — позвала матушка. — Иди, обедать пора.

Она выглядывала из кухни — простоволосая, в скромном домашнем платье и с полотенцем через плечо. Говорила негромко — Ясень вообще не помнил, когда она в последний раз повышала голос. Это отец в минуты гнева ревел, как раненый бык, наливался дурной кровью и поминал полуночных тварей. Домочадцы прятались по углам, чтобы не попасть под раздачу, и только матушка нисколечко не пугалась — садилась за стол, подпирала ладошкой щеку и говорила: «Развоевался». И отец спотыкался на полуслове, а потом, надувшись как обиженный карапуз, шел к заветному шкафчику; там что-то звякало, и слышалось характерное бульканье…

— Иду, — сказал Ясень.

Матушка кивнула и вернулась на кухню. Оттуда доносился аромат свежей выпечки, к которому примешивался тонкий медовый запах. Ясень подошел и приоткрыл дверь. Противень с пирогом скромно остывал на печи, а на большом столе были разложены фиолетовые цветы — аккуратно, ровным слоем, словно живая скатерть. Их собрали вовремя, до полудня, поэтому они не завяли и продолжали мерцать. Матушка с Пчелкой стояли рядом и любовались, а старая Веста — кухарка, экономка и няня в одном лице, — выбрав один цветок, разглядывала его на просвет, принюхивалась и задумчиво шевелила губами. Наверно, прикидывала, как лучше делать настойку. Заметив Ясеня, матушка махнула рукой:

— В комнату, не сюда.

— Понял, понял. Я просто глянуть.

В столовой, казалось, уже наступили сумерки. Старая яблоня росла напротив окна, заслоняя свет; ветки мерно покачивались, шевелились, как узловатые пальцы. Отец задумчиво вышагивал вдоль стола. Заметив Ясеня, приостановился и хмыкнул. Выдержал паузу, потом, наконец, сказал утвердительно:

— На поле ездил.

— Ездил.

— Понятно.

Ясень несколько удивился. Он ожидал, что реакция будет более бурной.

— Решил старика позлить напоследок?

Вопрос был, в общем-то, риторический, и Ясень только пожал плечами.

— Дурак, — сказал отец. — Сколько раз говорил — не трогай его. Он такие вещи не забывает. Думаешь, дедушка безобидный, только и может, что травку собирать, да Мирку хворостиной лупить? Жаль, ты его лет двадцать назад не видел…

Отец замолчал и нахмурился, как будто вспомнил что-то малоприятное. Потом махнул рукой:

Отец замолчал и нахмурился, как будто вспомнил что-то малоприятное. Потом махнул рукой:

— Ладно. Здоровый лоб уже, сам теперь разбирайся. Все равно ведь стоишь и не слушаешь ни хрена. Только и ждешь, как бы завтра побыстрей наступило. Готов себя показать, герой?

— Готов, — сказал Ясень, внутренне подобравшись.

— Уверен?

— Проверь.

Они застыли, впившись друг в друга взглядом, но это длилось всего секунду. Потом отец ухмыльнулся и сказал:

— Проверю, а как же. Ну-ка…

Он шагнул к шкафчику и достал бутылку красного рома. Плеснул в два стакана.

— Света без пепла.

Жидкость обожгла горло. Ясень едва не закашлялся, но сдержался. Родитель одобрительно хмыкнул.

— Вижу, вижу, наш человек, — он быстро разлил еще по одной. — Веришь ли, Ясь, завидую тебе белой завистью…

Ясень верил. Он и сам порой удивлялся, как отец с его буйным нравом столько лет продержался в этой дыре. Будь его воля, глава семьи до сих пор носился бы с клинком наголо от моря до моря, сшибаясь с дикарями на побережье и с бунтовщиками в предгорьях. Да и семьи никакой бы не было, скорее всего. Но судьба распорядилась иначе.

Бравый вахмистр королевских драгун был ранен в битве у Багровых Утесов. Это произошло на глазах у юного короля. Его величество, который и сам предпочитал помахать мечом, вместо того, чтобы читать отчеты о налогах и урожаях, лично повесил вахмистру медаль на шею и пожаловал потомственное дворянство. Перед драгуном открывались блестящие перспективы, но ранение оказалось слишком серьезным. Несколько месяцев он вообще едва мог подняться. Потом кое-как оправился, но при ходьбе заметно хромал, и, что самое страшное, не мог больше долго удерживаться в седле.

В конце концов, он вернулся в родной городок посреди степи, где в него сразу вцепился пожилой бургомистр, которому позарез был нужен новый начальник стражи.

Много раз отставной драгун потом проклинал тот день, когда согласился на уговоры. Впрочем, были и положительные моменты. Местные барышни млели и таяли при виде пурпурно-алой медали на широкой груди героя. Вот и дочка купца — самого богатого в городе! — тоже не устояла…

— Я тебе так скажу, — отец оглянулся на дверь и понизил голос, словно боялся, что их подслушают, — к Волкам иди, к Ястребам, к кому хочешь. Только в это болото не возвращайся. Понял, дурень?

Одним глотком он выдул ром из стакана. В эту минуту дверь отворилась, и матушка шагнула через порог. Взглянула на мужа и сказала:

— Ага.

В этом слове было столько оттенков, что отец покраснел и поспешно сунул бутылку в шкафчик. Пчелка, вошедшая вслед за матушкой, хихикнула, но тут же опомнилась и сделала невинное личико. Старая Веста водрузила в центр стола огромное блюдо. Пирог исходил аппетитным паром и едва не лопался от начинки. Принцип у матушки был простой — чем больше мяса, тем лучше. В противном случае отец не преминет съязвить на тему того, что его кормят тестом и травкой, как последнего смерда, и что у него в полку даже лошади питались разнообразнее…

— А мелкого позвать? — спросила Пчелка.

— Не надо, — сказала матушка. — Спит твой братик, я к нему заходила только что. Потом пирога ему отнесешь.

— Как он, кстати? — спросил Ясень. — Выздоравливать собирается?

— Ночью пропотел, лучше стало. Только слабый совсем.

— Правильно, пусть спит. Быстрей поправится, — глубокомысленно заметил отец. Он явно был рад, что разговор ушел от бутылки в шкафчике. Матушка понимающе усмехнулась.

— Садись уже, лекарь…

А Ясень вдруг ощутил, что его самого неодолимо тянет ко сну. Разумных объяснений этому не было. Ведь не с двух же стаканчиков развезло? Но веки наливались свинцом, и глаза слипались. Вокруг сгустился лиловый сумрак, фигуры домочадцев сделались плоскими, а голоса звучали глухо и неразборчиво, словно из-за двери.

Ясень с трудом улавливал, как Пчелка в лицах пересказывает сцену на поле, смешно копируя интонации ведуна. И как отец посмеивается в усы, а матушка качает головой осуждающе, но даже на ее губах иногда мелькает улыбка. А потом старая Веста говорит, что фиалковый цвет в этом году удался на славу, она уж такого и не припомнит. И вообще, по такой погоде ходить на поле — чистое удовольствие. А вот когда она, Веста, впервые собирала фиолетовые огни (шутка ли, два больших цикла с тех пор сменилось) стоил собачий холод, потому что дело было зимой, и цветы проросли на проталине посреди ледяной равнины, и мороз обжигал лицо, выцарапывал последние остатки тепла, и уже не слушались пальцы…

— Ясень!

Кто-то звал его с другого края снежного поля, но голос терялся, не мог пробиться сквозь завывание вьюги.

— Ясень, слышишь меня?..

Он с трудом поднял взгляд и не сразу сообразил, где находится. Все сидящие за столом уставились на него — Пчелка даже рот приоткрыла. В ушах звенело, словно рядом только что ударили в колокол.

— Да, — сказал он. — Я слышу.

— Заснул, что ли? Зовем, зовем, а ты — ноль внимания.

— Все в порядке, — Ясень потер глаза. — Просто устал немного. Пойду, прилягу на пару часов, пожалуй.

Путь до кровати показался ему нестерпимо долгим. Голова кружилась, ноги стали ватными, но все-таки он добрался. Рухнул головой на подушку, и сон поглотил его, как трясина поглощает брошенный камень.

Он уже не видел, как матушка зашла в комнату и осторожно присела рядом. Потом заглянула Пчелка и, помолчав, сказала:

— Я у Весты спросила, что с ним такое. Она говорит, это дева-судьба его наказала. Ну, то есть, не наказала, а так… Вроде как по носу щелкнула, чтобы не слишком нагличал. А вообще, она — ну, дева, в смысле — любит таких, которые не боятся. Присматривает, мол, за ними, оберегает…

— Все их любят, — вздохнула матушка. — Только и жизнь у них — не аллея, камнем мощеная, а тропка горная, по-над пропастью. Чуть зазеваешься да споткнешься, и костей уже не собрать. Сколько раз ему говорила — думай головой, не лезь на рожон, но ведь, сама понимаешь, без толку…

Тихо было в каменном доме, только хныкал за окном ветер.

— Ладно, — матушка поднялась. — Ты венок-то приготовила?

— Нет еще.

— Ну, пойдем.

Они вернулись на кухню, и Пчелка принялась бережно ворошить цветы на столе. У некоторых фиалок стебли были неестественно длинные — можно легко связать в узелок. Пчелка отбирала их, прикладывала друг к другу, переплетала. То, что возникало в ее руках, было похоже на зеленую косу с множеством фиолетовых брошек.

Закончив, она с удивлением обнаружила, что в кухне стало светлее. Выглянула в окно. Тучи поредели — впервые за много дней; в просветах между ними синело небо. Солнечный луч небрежно мазнул по крышам.

— Матушка, солнце! — Пчелка засмеялась, закружилась от восторга по кухне.

— Куда ж без него сегодня?

— А я боялась, что дождь пойдет!

— Глупышка. Сплести успела?

— Да, вот смотри!

— Ух, красота! Ну, беги тогда. Смотри, не забудь только…

Матушка нагнулась к ней и что-то прошептала на ухо. Пчелка зарделась, прыснула. Схватила цветы и выскочила на улицу. Увидела стайку сверстниц, догнала, защебетала с ними наперебой. Смех-колокольчик звенел хрустально и чисто. Девушки шагали к окраине, перекинув через плечо фиолетово-зеленые «косы».

Соседки, подружки, дальние родственницы — все, кто утром собирал фиалки на поле, теперь уходили по дороге к реке.

Ветер стих, и с каждой минутой становилось теплее. Выйдя на высокий берег, девушки замирали, завороженно глядели вокруг. Серовато-желтая степь тянулась до горизонта. Солнце висело низко; свет его проливался в реку ручейком расплавленной меди.

Девушки переглядывались, подталкивали друг друга — кто смелей, кому начинать?

Черноволосая красотка протолкалась вперед, тряхнула головой, подмигнула. Сняла с шеи «косичку», сплетенную из фиалок, и, размахнувшись, подбросила ее вверх.

Цветы, оказавшись в воздухе, впитали закатный огонь и вспыхнули ярче. Они не упали: солнце, протянув руку-луч, подхватило их и взвесило на ладони. Казалось, над рекой танцует зелено-фиолетовая змея — шкура ее искрилась, а длинное тело скручивалось в тугие жгуты. Это продолжалось, наверно, секунд пять или шесть, а потом огни вдруг погасли, и «косичка» распалась на отдельные стебли. Бледным дождем они осыпались в воду.

Над толпой пронесся разочарованный вздох. Но хозяйка «змеи», похоже, ни капельки не расстроилась. Она пожала плечами, махнула рукой и прокричала звонко:

— Ой, да не очень-то и хотелось! Были б женихи приличные, а то смех один. Годик еще погуляю. Правильно, девки?..

Вокруг засмеялись.

— А и верно, Янка! Какие тут женихи? Тебе б из благородных кого!..

— Волка! Или нет, лучше Ястреба!

— И чтобы замок!

— И герб!

— И яхта!..

Почин был положен, и девушки осмелели. Разбрелись вдоль берега, не желая мешать друг другу; бросали цветы, и змейки плясали в лучах заката. Пчелка, в общем, ни на что особенно не надеялась, но сердце томительно замерло, когда ее «косичка» взметнулась над ленивой рекой. Фиалки задержались в воздухе всего на пару мгновений и рассеялись по волнам. Пчелке даже почудилось, что солнце ей подмигнуло — рано, мол, тебе, девица, про женихов выспрашивать.

Назад Дальше