Между тем работы в области СВЧ - оружия велись и в нашей стране, причём с 1970 г. Однако, несмотря на огромные средства, вложенные в этот проект, за 15 лет добиться успехов не удалось. И в начале 1986 г. работы были прекращены [473].
Конструктор первых советских систем противоракетной обороны Герой Социалистического труда Г.В. Кисунько так объяснял неудачу с созданием «СВЧ - оружия»: «В его основе лежит внешне заманчивая, но технически абсурдная идея поражать боеголовки ракет не противоракетами, а сфокусированными радиолучами в диапазоне сверхвысоких частот». Между тем «для реально действующего СВЧ - оружия нужны гигантские энергетические мощности, в тысячи раз превосходящие сумму мощностей всех электростанций земного шара» [474].
«Как рассказал «Красной звезде» один из корифеев советской программы военных лазеров профессор Пётр Зарубин, к 1985 г. наши учёные точно знали: американцы не могут создать действительно компактного боевого луча для уничтожения русских ракет в космосе» [475].
«В реальность угрозы СОИ, - вспоминает А.С. Грачёв, - в Москве не верили. Комиссия академика Евгения Велихова, созданная ещё при Андропове, пришла к заключению, что эта система эффективно работать не будет (впоследствии это подтвердилось), а военные и ВПК предложили сразу же несколько вариантов «ассиметричного ответа» американцам» [476].
Следовательно, к осени 1986 г. М.С. Горбачёв знал, что США блефуют. В то же время он не только продолжал держать в неведении на этот счёт членов Политбюро [477] и своё ближайшее окружение [478], но и, если верить Э.А. Шеварднадзе, сумел оказать на учёных - физиков во главе с Е.П. Велиховым такое влияние, что они пересмотрели своё первоначальное мнение и заявили о возможности создания СОИ.
Позицию главы советского государства можно было бы понять как тактический приём в дипломатической игре с США. Однако, как свидетельствуют документы, М.С. Горбачёв использовал СОИ в качестве средства запугивания советского общества и решающего аргумента для давления на руководство партии. Отмечая на заседании Политбюро перед отлётом в Рейкьявик, что «выход с оружием в космос» будет означать «изматывание нашей экономики», он заявил: «Если нам навяжут второй этап гонки, мы проиграем». И формулировал «сверхзадачу» - «сорвать новый этап гонки вооружении» [479].
Этот аргумент он пытался использовать для давления на руководство партии и после Рейкьявика. Выступая 30 октября 1986 г. на заседании Политбюро и касаясь проблемы создания Соединёнными Штатами СОИ, он продолжал запугивать своих коллег по партии: «Они нас обойдут в космосе» [480].
А поскольку «звёздные войны» представляли собою мираж и Михаил Сергеевич это знал, получается, что он сознательно поддерживал США в той игре, которую они вели вокруг «звёздных войн». Но зачем?
На состоявшейся по итогам встречи пресс - конференции М.С. Горбачёв ошарашил всех присутствующих, в том числе и собственную делегацию, заявив, что Рейкьявик - это прорыв в холодной войне. «Когда Генеральный секретарь представил провал рейкьявикской встречи как победу, сидящая в зале Раиса Горбачёва с восторгом смотрела на мужа, и по её лицу текли слёзы» [481].
А далее произошли ещё более странные вещи.
Несмотря на объявленный «прорыв», вызвавший слёзы умиления у Раисы Максимовны, 19 октября Москва выдворила из СССР 5 американских дипломатов. В ответ на это 21 октября США выслали 55 советских дипломатов, после чего СССР предложил покинуть Москву ещё пятерым американским дипломатам, а 250 советских служащих покинули американское посольство, оставив его без обслуживающего персонала [482].
Между тем страсти не утихали.
5–6 ноября в Вене состоялась встреча Э.А. Шеварднадзе и Д. Шульца. Найти компромисс не удалось. Более того, государственный секретарь США довёл до сведения советского министра иностранных дел, что Вашингтон аннулирует то соглашение по ракетам, которое было достигнуто в Рейкьявике [483]. Если 27 мая США заявили о намерении выйти из договора об ОСВ - 2 [484], 28 ноября они официально уведомили Москву о принятом на этот счёт решении [485].
Таким образом, после объявленного «прорыва» в Рейкьявике произошло новое ухудшение советско - американских отношений. В некоторых отношениях были перечёркнуты даже скромные результаты Женевы.
Во всяком случае под Новый год Р. Рейгану уже не была дана возможность выступить с телеобращением к советскому народу, а М.С. Горбачёву - к американскому. В начале 1987 г. президент США заявил о намерении продолжить крестовый поход против СССР, а М.С. Горбачёв снова обрушился с обвинениями на американский империализм [486].
Тайна Рейкьявика
Прошло 20 лет. И вдруг осенью 2006 г. в Рейкьявике был открыт монумент, посвящённый советско - американской встрече 1986 г. как поворотной вехе на пути прекращения «холодной войны». Спрашивается, какой же имеет смысл этот памятник, если данная встреча завершилась ничем и привела не к улучшению, а ухудшению советско - американских отношений?
Значит, монумент поставлен не тому, что нам известно о ней, а тому, что до сих пор скрывают от нас.
По словам М.С. Горбачёва, «он привёз в Рейкьявик бомбу, но у Рейгана не было никакого встречного предложения. Он не был готов» [487]. То, что советская делегация на переговорах в Рейкьявике согласилась пойти на серьёзные уступки, это факт. Но назвать их «бомбой» было бы большим преувеличением. Следовательно, «бомбой» было не то, что известно нам о предложениях советской стороны, а то, что остаётся неизвестным.
Вскоре после окончания встречи в Рейкьявике «Московские новости» опубликовали статью заместителя главного редактора этой газеты Ю. Бандуры под странным названием «Монолог с президентом США. Рейкьявик - не Каносса» [488]. Из этой статьи явствует, что в США поведение советской делегации в Рейкьявике, точнее поведение М.С. Горбачёва, было оценено как капитуляция. Но о какой капитуляции может идти речь, если во время этой встречи обсуждался только вопрос о сокращении ядерного оружия и никакого соглашения по этому вопросу достигнуто не было?
Лётом 1993 г. в интервью журналу «Фигаро» бывший советский лидер сделал следующее многозначительное заявление, понятное, видимо, только для посвящённых: «Рейкьявик, - сказал он, - на деле был драмой, большой драмой. Вы скоро узнаете, почему» [489].
Спрашивается, если встреча закончилась безрезультатно, каким образом она могла стать «прорывом в холодной войне»? А если это действительно был «прорыв в холодной войне», почему его следует рассматривать как драму?
Между тем, характеризуя Рейкьявик как драму, М.С. Горбачёв делает ещё более интригующее утверждение, сравнивая Рейкьявик и Чернобыль: «Разного рода драмы - Чернобыль и Рейкьявик. Но по потрясению основ, на которых строился послевоенный мир, они сопоставимы» [490].
«Рейкьявикская встреча, - заявил позднее его переводчик П.Р. Палажченко, - событие очень масштабное, его предстоит ещё в полной мере вывести на исторический разбор. Будут, я думаю, со временем опубликованы и беседы эти, потому что беседы действительно исторические» [491].
Приведённые слова были сказаны в 1992 г. В следующем, 1993 г., материалы этих бесед появились в печати. И ничего «масштабного» по сравнению с тем, что к тому времени уже было известно о встрече в Рейкьявике, в них не оказалось. Нет в них ни того, что можно назвать «бомбой», ни того, что позволяло бы охарактеризовать Рейкьявик как сопоставимую с Чернобылем «драму» или Каноссу.
Но если слова о «масштабности», «бомбе», «Чернобыле» и «Каноссе» были сказаны не просто так, получается, что опубликованные материалы встречи не дают полного представления о ней.
Но тогда напрашивается заключение, что в Рейкьявике Р. Рейган и М.С. Горбачёв рассматривали проблемы, которые далеко выходили за рамки официальных переговоров о разоружении, но не нашли отражения в опубликованных материалах.
О том, что в Рейкьявике обсуждались не только вопросы разоружения, писал позднее, опираясь на сведения разведки, руководивший тогда ПГУ КГБ В.А. Крючков [492]. Об этом же со ссылкой на надёжные источники, раскрыть которые он пока не может, в беседе со мной заявил бывший главный редактор журнала «Коммунист» Р.И. Косолапов [493].
И действительно, уже в первый день главы двух государств договорились, что предметом обсуждения будут не только вопросы разоружения, но и региональные и гуманитарные проблемы, а также двухсторонние отношения. Причём, как пишет О. Гриневский, «с той поры именно эти проблемы определяли повестку дня всех советско - американских встреч на высшем уровне» [494].
Частично этот факт нашёл отражение в мемуарах США госсекретаря Д. Шульца, который отмечает: «В Рейкьявике Рейган и Горбачёв согласились», что отныне «повседневным и признанным пунктом повестки дня советско - американских переговоров» станут «права человека» [495].
Ещё совсем недавно советское руководство даже постановку вопроса о «правах человека» в СССР рассматривало как вмешательство во внутренние дела. Достижение отмеченной договорённости означало, что с этого момента М.С. Горбачёв не только открыл перед США возможность для подобного вмешательства, но и продемонстрировал свою готовность обсуждать американские рецепты по демократизации советского общества.
Но главное заключалось в другом: ведь Москва готовилась к совершенно другой, более узкой, только «разоруженческой» повестке дня. Естественно возникает мысль, что боле широкая повестка была навязана советской стороне Р. Рейганом. Однако О. Гриневский пишет, что оба президента договорились об этой повестке «без проблем». Неужели Михаил Сергеевич проявил такую уступчивость?
«Сначала, - вспоминал Р. Рейган, - состоялась краткая беседа с Горбачёвым наедине, но вместе с переводчиками...
Горбачёв попытался ограничить переговоры вопросом контроля за вооружением. Однако я начал их с протеста против нового советского отказа своим гражданам эмигрировать по религиозным убеждениям или для воссоединения разъединённых семей. Я поднял также афганскую проблему, высказался по поводу продолжающихся подрывных действий Советского Союза в странах «третьего мира» [496].
Однако, как явствует из опубликованных записей этой беседы, Р. Рейган начал с вопроса о сокращении ядерных вооружений. А советский генсек сам предложил включить в программу обсуждения ещё три группы вопросов: о гражданских правах, о региональных проблемах и о двухсторонних отношениях [497].
Итак, оказывается, инициатива расширить предмет переговоров исходила не от Р. Рейгана, а от М.С. Горбачёва. Но тогда получается, что, направляясь в Рейкьявик, он планировал обсуждать с американским президентом не только проблему разоружения. А поскольку советская делегация не готовилась к этому и не имела на этот счёт директив Политбюро, получается, что Михаил Сергеевич собирался обсудить с президентом США какие - то другие вопросы за спиной руководства партии и государства.
Рассмотрение этих вопросов, по всей видимости, и было главной целью его встречи с американским президентом, а проблема разоружения использовалась в качестве прикрытия.
Эта сторона переговоров в Рейкьявике до сих пор не привлекала внимания исследователей. Между тем, когда днём 12 октября переговоры по ядерному разоружению зашли в тупик, М.С. Горбачёв вдруг «напомнил, что ещё не обсуждались гуманитарные и региональные проблемы, а также вопросы двухсторонних отношений» [448].
Спрашивается, как же обсуждение этих вопросов могло подвинуть на компромисс США в области СОИ? Ответ может быть только один: к уступкам в сфере сокращения ядерного оружия советский лидер собирался добавить уступки в гуманитарных и региональных вопросах, в вопросах двусторонних отношений.
Между тем обсуждение этих вопросов не нашло отражения в известных нам официальных документах [499].
В связи с этим особого внимания заслуживают слова М.С. Горбачёва, сказанные им в беседе с американским сенатором Г. Хартом: «Рейган предложил вести главную часть переговоров без присутствия своего государственного секретаря или основных помощников» [500], т.е. «главная часть» переговоров в Рейкьявике велась руководителями двух государств с глазу на глаз.
К сожалению, ни М.С. Горбачёв, ни Р. Рейган ничего не пишут об этом. Пока хранят молчание и их переводчики [501].
Практику бесед с глазу на глаз новый генсек стал широко использовать с первого же выезда за границу в новом качестве [502]. Подобная практика известна давно. Причём обычно после таких встреч главы правительств обязаны представлять официальные отчёты. Однако, если верить В.А. Крючкову, М.С. Горбачёв стал нарушать это правило и в лучшем случае информировал своих коллег о таких беседах лишь устно [503].
В 1997 г. «Комсомольская правда» опубликовала статью «Кремлёвские секреты хорошо идут под водочку». В комментариях к ней бывший генерал КГБ Н.С. Леонов заявил, что «беседы Горбачёва с иностранными политиками» «не фиксировались в записках» и что во время этих встреч «Горбачёв, бывало, прибегал к услугам только чужих переводчиков» [504].
Через месяц А.С. Черняев и П. Палажченко на страницах «Московских новостей» выступили с опровержением. Они заявили: «Помощник по международным вопросам присутствовал на всех таких беседах. И не было ни единого случая, чтобы они велись без наших переводчиков. Большинство бесед, включая самые значительные и секретные, переводил Павел Палажченко (английский язык). Подробная запись в этот же или на следующий день оформлялась переводчиком с помощником и направлялась Горбачёву, который рассылал текст по Политбюро, иногда и Секретариату ЦК». «Эти записи, хранившиеся в архивах ЦК и Президентском архиве, находятся сейчас там, где им определило место российское правительство» [505].
В заключение с детской простотой авторы выразили удивление: если беседы происходили с глазу на глаз, «каким способом в КГБ «узнавали», будто записи не ведутся» [506].
Незадолго до смерти А.Н. Яковлев дал интервью журналу «Коммерсантъ - Власть» и сделал сенсационное заявление, на которое почему - то никто не обратил должного внимания. Оказывается, переговоры в Рейкьявике велись в двух форматах: один можно назвать официальным, другой - конфиденциальным. Официальные переговоры протоколировались, конфиденциальные - нет. В результате этого по одним вопросам были достигнуты официально зафиксированные соглашения, по другим - устные договорённости [507].
Когда в беседах с Н.И. Рыжковым и В.М. Фалиным я задал вопрос: возможно ли было такое, оба дали на него утвердительный ответ [508].
И хотя А.Н. Яковлев не раскрыл содержания достигнутых в Рейкьявике договорённостей, опираясь на его интервью, можно утверждать, что круг вопросов, рассматривавшихся в ходе конфиденциальных переговоров, был значительно шире того круга вопросов, которые обсуждались на официальных переговорах. Для понимания этого особое значение имеет следующее свидетельство Александра Николаевича.
«Горбачёв с Рейганом, - сообщил он, - при мне договорились о том, что надо и Варшавский блок, и НАТО превращать в политические организации. Это не было зафиксировано в соглашении, и американцы нас обманули. Мы Варшавский договор распустили, а они НАТО стали укреплять. Чистейший обман. Говорят, что не было такого соглашения. Да, соглашения такого не было, но договорённость была. Присутствовали при этом шесть человек: Рейган, Горбачёв, Шеварднадзе, я и два переводчика» [509].
Как уже отмечалось, устранение блокового противостояния было одной из необходимых предпосылок построения «общеевропейского дома». Если исходить из воспоминаний А.Н. Яковлева, получается, что этот вопрос специально рассматривался в Рейкьявике.
Если же в Рейкьявике была достигнута договорённость о превращении ОВД и НАТО из военных организаций в политические (а у нас нет никаких оснований ставить приведённое свидетельство А.Н. Яковлева под сомнение, тем более, что никто из названных им участников этой встречи его не опроверг), это предполагало договорённость по целому ряду других вопросов: ликвидация «железного занавеса», переход от военного противостояния к политическому сотрудничеству, сокращение ядерных и обычных вооружений, конверсия военной промышленности, вывод американских войск из Западной Европы, а советских - из Восточной, отказ СССР от военной поддержки политических режимов в странах «народной демократии» и в других странах мира, реформирование советской политической системы, изменение идеологии и т.д.
Но возможно ли было такое?
Для ответа на этот вопрос прежде всего следует вспомнить записку, которая была подготовлена под руководством В.М. Фалина в августе - сентябре 1986 г., т.е. буквально накануне Рейкьявика, о положении дел в странах «народной демократии».
«В августе - сентябре 1986 года - пишет В.М. Фалин, - я нашёл необходимым привлечь внимание Генерального секретаря и ряда его коллег к грозовым тучам, что надвигались на ГДР, Чехословакию и другие союзные нам страны,.. к короткой записке была приложена экспертная оценка состояния дел, выполненная профессором Р.А. Белоусовым, с поразительно верным, как оказалось, прогнозом: к концу 1989 года страны СЭВ вступят в полосу экономических катаклизмов с необратимыми социальными, политическими и иными последствиями» [510].