В бедненькой простенькой переговорной комнате, где всех излишеств – только кофеварка, он сидел, уставясь в пластиковую под бамбук столешницу и страдая. Стенку мерил шагами незнакомый мне слегка горбоносый бритоголовый мэн лет тридцати пяти с этакой благородной горской сединой в бородке. Был он без очков, но казалось, что в очках. Мне сразу захотелось назвать его доктором, и оказалось, что я абсолютно прав.
Такой уж был день – день прокола сути. Про Лису я всё понял, про Дока… да и про дальнейшую парашу тоже.
– Садись, – кивнул генерал на круглый стульчик.
Я сел, удивляясь про себя, на каких же это пигмеев затачивают мебель? На диване не повернёшься, на стул можно по неосторожности надеться…
– Знакомьтесь. Это Гудвин, волшебник. Это Док… тоже, можно сказать, чудодей…
Мы обменялись кивками.
– Значит, так, – сказал генерал мне. – Слышал ли ты что-нибудь про «базу 304»? Она же «объект 304»?
Я полистал память и сказал:
– Нет.
– Хорошо. Это якобы заброшенная якобы буровая платформа в море немного севернее Дербента. Первоначально её предназначали только для размещения ракет «Булава-С»…
– Подводный старт?
– Да. Шесть лет назад ракеты разрядили, законсервировали, но полной демилитаризации не произвели. Вернее, произвели – по документам. Понял?
– Это было намеренно?
– Нечаянно такое бывает только в анекдотах… Так вот, после того, как ракетчики оттуда убрались, базу отдали военным медикам… вот им.
Док кивнул, как бы подтверждая сказанное.
– Постоянно на базе находилось шесть-семь человек: трое из технического персонала, трое-четверо учёных…
– Военнослужащие?
– Да.
– Тогда при чём тут мы?
– Объясню, когда надо будет. Ты слушай, не перебивай. Учёные там находились абсолютно инкогнито… или нелегально? – в общем, ни по каким документам их там не было и быть не могло. Понял?
– Отчасти.
– Работали вахтовым методом, две недели там – месяц дома. Без какой-либо связи с материком. Даже проводной. Чтобы те… – генерал покрутил пальцем над головой, – ни сном ни духом…
Я кивнул.
– Двое суток назад на базе начал работать радиопередатчик. Без какой-либо кодировки в эфир поступает какая-то галиматья.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Бессмысленные тексты. Послания непонятно кому и непонятно о чём.
– А кто передаёт?
– Мы не знаем. Но мы знаем, что те, – опять палец вверх, – передачи засекли и насторожились. По крайней мере, со вчерашнего дня над объектом висит «Спайдернет».
«Спайдернет», если кто не знает, тоже своего рода дрон, только внеатмосферный. Очень лёгкая конструкция из плёночных фотобатарей и игольчатых ионных двигателей – действительно похожая на паутину вертушка ста метров в диаметре. Может держаться в верхних слоях ионосферы неограниченно долго, перемещаясь не слишком быстро, но зато куда угодно. Верхние слои – это где-то сто десять километров, то есть уже над государственными границами, формально – в космическом пространстве. В отличие от спутника, «паутина» не подчиняется законам небесной механики и способна зависать над любой точкой земной поверхности; этакий космический вертолёт. Камеры её дают разрешение, недостижимое для спутниковых камер; при хорошем прозрачном воздухе можно увидеть, какой марки у вас наручные часы.
В сочетании с системой радиоэлектронной разведки…
Наши друзья бдительны и ещё раз бдительны. Внимательны и осторожны. Они хотят только добра.
Много добра.
И не всегда своего.
– Понятно… – сказал я.
– Тебе понятно ещё не всё, – проворчал генерал. – Конечно, по идее, это забота ГРУ. Но они сейчас буквально связаны по рукам и ногам…
– Я знаю, – сказал я. – Видел в новостях. Утром.
– Так вот, чтобы было ещё забавнее: у нас примерно те же проблемы.
– Гости? – восхитился я.
– Ага. С самыми широкими полномочиями.
– И… что?
– Остаётся «Альянс».
– Он ещё не под колпаком?
– Ещё нет. Даже если на этой операции мы его спалим, он себя оправдает.
– Всё так плохо?
Генерал откинулся на спинку своего крутящегося кресла.
– Ваше веское слово, док, – сказал он.
17.
Док тогда рассказал не всё. Видимо, вбитые в него рефлексы были сильнее прямого приказа. Из него приходилось бит за битом вытаскивать прямо-таки клещами. И с одного раза это не получилось, нет. Я добирал позже – в дороге и на месте.
В общем, лучше я расскажу сам.
Первые эксперименты со стимуляцией гиппокампа проводились ещё в девятьсот тридцатых годах, тогда модно было выжигать по мозгу и смотреть, что получится. И получалось так, что маленький шрамик в основании этого самого гиппокампа – а гиппокамп, «морской конёк», это такая извилина, – иногда очень сильно поднимал мыслительные способности человека. Иногда. Редко. В единичных случаях. Но – поднимал. Чуть ли не до уровня гениальности.
Таких случаев описано шесть. Три в Америке и по одному в Германии, Италии и СССР. Шесть рукотворных гениев… и ни один из них в этом состоянии не протянул и года. Пневмония, несчастный случай, убийство на почве ревности, два самоубийства. Магда Квасневская, подопечная Бехтерева, просто исчезла – лишив тем самым советскую мозговую науку удовольствия вскрыть её черепушку ещё раз.
В любом случае, факт был налицо. Где-то в гиппокампе находится регулятор интеллекта.
Потом пришла пора стереотаксических манипуляций, введения электродов и канюлей. Ядра гиппокампа поджаривали, замораживали, стимулировали слабыми токами, травили ядами, подбадривали витаминами. Время от времени что-то получалось. Чаще не получалось ни черта.
Когда в восьмидесятых додумались до нанотехники (только додумались, ручками тогда ещё ничего делать не могли), одним из первых проектов был именно этот: точечное вмешательство в работу мозга.
Как известно, человек никогда не доволен собой. То ему надо укоротить нос, то удлинить хвост, то перекраситься. Самым же умным из дураков приспичило поумнеть…
Первые реальные результаты появились лет десять назад. Тогда же столкнулись и с главной проблемой: будучи однажды запущен, процесс «гениализации» вскоре становился неуправляемым, развивался лавинообразно и приводил либо к глубочайшему аутизму, либо к коме. Его не удавалось ни притормозить, ни повернуть вспять.
Хуже того: одна из модификаций наноманипулятора приводила к тому, что на определённой фазе гениализации человек приходил в состояние агрессивности и глубочайшего негативизма. Он очень изобретательно и талантливо начинал громить всё вокруг, а потом принимался за себе подобных. И кому-то из светлых умов в больших погонах пришла в голову потрясающая мысль: а не сбацать ли нам своего рода сверхоружие – благо, существует возможность настроить этих маленьких зелёненьких мозгогрызиков на срабатывание либо по сигналу, либо по таймеру; таким образом, в час «Ч» какая-то часть армии, правительства, просто населения противника превратится в умных, изобретательных и вездесущих диверсантов. Наноманипуляторы же могли распространяться подобно вирусу гриппа, от человека к человеку: для этого у них была предусмотрена возможность самовоспроизведения и выработки веществ, раздражающих слизистую – для стимуляции чихания. Вдохнул ты этого вируса, он у тебя в носоглотке размножился, частью забрался в мозг и затаился в засаде, частью – полетел дальше…
До активации он никак не выдавал себя и не выявлялся стандартными тестами. Его можно было обнаружить, только если знать, что именно нужно искать.
Так в рамках проекта «Гений» родился проект «Еретик».
Всем этим занималось совсем немного людей, и ещё меньше из начальства знали об этих проектах. Генерал, например, не знал до сегодняшнего утра.
Как это всегда бывает, сначала работа пошла бодро и всё удавалось; потом начались сбои. Были жертвы, вероятно, много – тут Док оказался весьма уклончив. На позавчерашний день состояние проекта было такое: «Гений» практически заморожен, для «Еретика» разработано упрощённое неуправляемое ядро, пока без таймеров и прочих включателей, и идёт прокачка контроля размножения и распространения, а также механизмов само– и просто ликвидации – поскольку без оных механизмов оружие оружием не является, а является средством сложного коллективного самоубийства – подобно большим водородным бомбам.
Опыты велись на сообразительных зверьках – хомячках и морских свинках. Вроде бы достаточно успешно. По крайней мере, до позавчерашнего дня…
18.
– Ты понимаешь, что будет, если мы допустим утечку? – спросил генерал.
Утечку чего? – хотел спросить я. Вируса или информации о нём? Чего мы больше боимся?
Наверное, как обычно – разглашения.
– Угу, – сказал я.
Я должен прикрыть ваши с большими звёздами задницы. Блин, ну и работёнку же ты себе отхватил, дружище Гудвин…
19.
– Как ты знаешь, за кадрами сейчас бдит Объединённый штаб, – сказал генерал, распахивая какую-то старинного вида ледериновую папку «под крокодила». – Поэтому, как я уже сказал, придётся задействовать «Альянс».
«Альянс» – это одна из наших дочерних фирмочек, которые выполняют разные задачи: от обеспечения работой тех ребят, которых контора вынуждена была выставить за дверь, до выполнения заданий, за которые никакая официальная организация взяться не имеет ни права, ни возможности. Головная контора «Альянса» зарегистрирована на Каймановых островах, и мы были уверены, что пока что связь его с нами не прослежена.
Хотя у нас такие бдительные друзья…
Ладно: мы надеемся, что эта связь не прослежена.
Де-факто «Альянс» – это полулегальная фирма по вербовке наёмников, как для всяких там маленьких региональных войнушек, так и для корпоративных разборок. Сейчас на хорошо обученных солдат повышенный спрос, им неплохо платят. Почему бы и нашим отставникам не обеспечить себе беззаботную старость?..
– Вот посмотри, – генерал послал мне папку по столу. Я её остановил.
Файлы, вложенные внутрь, раскрылись, как карточный веер.
– Из базы данных они исключены, – продолжал генерал. – Вообще эти документы существуют только в бумажном виде…
Ну да. Оперативный псевдоним «Фестиваль»… оперативный псевдоним «Спам»… оперативный псевдоним «Люба»…
– Это?..
– Твоя новая группа.
– «Кладбище домашних животных – шесть: возвращение “Мангуста”»… Значит, понадобились призраки?
– Да. Берёшься?
– Они все – члены «Альянса»?
– Да.
– Проблема Спама разрешима?
– Вполне.
– Ну, тогда… Не вижу ничего невозможного. Координаты ребят известны?
– Известны.
– Сколько у меня времени?
– Меньше суток. Нужно быть на месте завтра вечером. Правильно, доктор? – Док кивнул. – Помимо всего прочего, будет гроза – легче высаживаться…
У нас всё навыворот.
(И вот ещё что: в «Альянсе» состоит человек сто бывших наших. Больше трети из них покинули ряды достаточно давно, чтобы не попасть в базы данных Объединённого штаба. Под моим началом из них служили человек десять. Но генерал отобрал именно этих… если говорить прямо, он отобрал тех, кто в боевой обстановке не подчинился приказу или одобрил это неподчинение.
Можно не объяснять?)
20.
Файл Лисы, вложенный в папку, я сразу и не заметил. А когда заметил, было уже поздно от чего-то отказываться…
А потом я подумал, что всё само собой складывается в какую-то замысловатую, но очень интересную картинку.
21.
Не помню, кто это сказал, но я запомнил: делать быстро – значит делать без пауз.
Поэтому я сразу потребовал вертолёт.
Пай и Фест находились в Москве, Спам и Люба – под Калугой. Скиф устроил себе дачу на дне бывшего Аральского моря, в старом буксире. Он туда летает из Астрахани на собственном «Скаймастере» и гордится, что единственный из нас обзавёлся личным самолётом для пикников. Впрочем, Арал понемногу возвращается обратно, так что лет через двадцать Скифу придётся искать себе новое романтическое место…
И Лиса, конечно. Но с Лисой всё очень сложно. И просто.
22.
Я позвонил ей на ходу. Лиса никогда не берёт трубку, телефон у неё всегда включён в режиме громкой связи. Поэтому я в первую очередь услышал характерное мягкое вжжж-вжжж-вжжж ножа по камню. Это могло означать только одно: Лиса перевоспиталась (часов на семь-восемь) и намерена извиниться, накормив меня мясом. Вероятнее всего, в горшочках. Этот способ она предпочитает всем остальным, поскольку блюдо получается довольно вкусным, а внимания не требует; его можно забыть в духовке хоть до утра, и ничего.
Не самый изобретательный, не самый эффективный, но довольно приятный способ испросить прощения.
Ещё налить капельку водки…
Вот что мне категорически нельзя. Если почему-то приспичит покинуть этом мир до окончания отпущенного срока, мне достаточно выпить сто грамм. Но это то, что знаю я, а больше знать никто не должен.
– Крошка, – сказал я, – жизнь удалась!
– Ага, – сказала она. – Ты, кажется, приходишь в себя?
– Именно! И направляюсь навестить старых друзей.
Наступила тишина. Потом я услышал, как она кладёт нож на стол.
– Это то, что я думаю? – напряжённо спросила она.
Я уже подходил к вертолётной площадке.
– Ну, наверное, не совсем. Это мальчишник. Жёны и любовницы остаются в кроватках.
– Ты не оставишь меня одну! – завопила Лиса.
Интересно, подумал я, а захоти я тебя сейчас на самом деле оставить – что бы пришлось говорить? Впрочем, ничего не пришлось бы – улетел себе молча, и всё.
– Уже оставил, – сказал я. – Аривидерчи, миа памела!
Турбину запустили, винт крутился, пилот махал мне рукой, Лиса что-то кричала в трубку, я не слышал.
(Вот что она кричала: «Не оставляй меня одну! Пожалуйста! Я не могу больше одна! Ну прости меня, я была дура, я больше не буду, ну прости! Я не хотела тебя обидеть! Я никогда не буду тебя злить! Давай ещё раз про всё поговорим!..»
Но тогда я этого не слышал. А если бы слышал… Да нет, в любом случае… Мне ведь оставалось два месяца максимум. Что можно успеть за два сраных месяца?)
– А вот если бы ты знал, что тебе осталось жить… ну, скажем, месяц? Ты бы что сделал? – спросила Дашка.
Мы лежали на кусочке пляжа, зажатого между двух слоистых ноздреватых скал. Спуститься – или подняться – можно было только по крутой сыпучей тропе. Сверху нас закрывали довольно густые кусты, справа из-за скалы чуть выступал полуразрушенный волнолом с торчащей на торце арматурой. На днях я на неё чуть не напоролся.
Дашка была высокая и очень красивая, хотя эта красота вызывала что-то вроде опаски. В родове Дашки были яркие насыщенные народы: татары, армяне… У неё было только два недостатка: она была замужем и от мужа уходить не собиралась – и временами её пробивало на мазохизм. Это не совсем то, что мне нравится в женщинах. Она требовала не боли, а унижения; и это скорее притормаживало меня, чем привлекало. Но такое случалось не слишком часто, обычно – накануне разлуки. То есть не сегодня.
– Никогда не задумывался, – сказал я.
Солнце зашло за облако, похожее на исполинский рогалик. Сразу стало зябко. Был конец мая.
– Странно, – сказала Дашка. – А я часто об этом думаю. Вот – через месяц всё кончится. Всё-всё-всё. Просто погаснет. Значит, можно делать, что хочешь, тебе уже ничего не будет. Видел такое кино: «Достучаться до небес»?
– Нет.
– Ничего-то ты не видел… в кино не ходишь… А давай сходим? Разнообразим наши отношения? А то только трахаемся, и никакого духовного роста.
– О! – сказал я.
– Что значит ваше «О!»? – строго спросила Дашка, стаскивая стринги.
– Я вспомнил, где оставил свои галошики…
–…так вот, возвращаясь к теме, – Дашка, лёжа на спине, натянула стринги; это был её пунктик: всё время, за исключением самого-самого, быть в трусах. – Что бы ты сделал?
– А ты?
– Ну, есть пара паршивцев, которых я не хотела бы видеть на своих похоронах…
– Неинтересно… – я прикурил и, глядя в высокое небо, затянулся. – А ещё? Хотя нет, знаю: ты бы давала каждому, кому захотела бы.
– Я и так даю каждому, кому захочу, – возразила она.
– Вычёркиваем… Нет, сдаюсь. Нет у меня ничего такого в запасе. Скучный я и прямой, как швабра.
– Что-то от швабры в тебе есть… – она повернулась на бок и засмеялась. – Каждый раз боюсь, что ты меня проткнёшь насквозь… Так как насчёт кино? И прочей мимозы?
– Замётано, – сказал я. – Возьму билеты на вечер. На последний ряд, не возражаешь?
– Замечательно. Почему-то обожаю последний ряд…
Я ждал её возле кинотеатра «Орион», но не дождался. Звонил, но робот отвечал мне, что номер не обслуживается. Только на следующий день я узнал, что Дашку зарезал в лифте наркоман, наскребавший на дозу. Его взяли тут же, судили, дали одиннадцать лет, но отсидел он меньше года: мы как раз проводили операцию, для которой был нужен «мотыль» – и я как бы методом тыка выбрал его. Мой тогдашний начальник, думаю, обо всём догадался, но промолчал.