ГЕЛЯ. Что это значит?
ВИКТОР. Его выдерживали меньше года.
ГЕЛЯ. Какой позор! И им не стыдно?
ВИКТОР. Здесь равенства нет.
ГЕЛЯ. Ну, пусть. Я пью за тебя, хотя это вино тебя недостойно.
ВИКТОР. А я за тебя.
ГЕЛЯ. Я пью, чтоб тебе было хорошо в сорок седьмом году.
ВИКТОР. И тебе.
ГЕЛЯ. Чтоб мне было хорошо с тобой в этом сорок седьмом году. Наверное, я ужасный… консерватор, но я не хочу раскрывать в тебе новые черты. Даже если это черты будущего.
ВИКТОР. Но я хочу расти над собой.
ГЕЛЯ. Не надо. Кто знает, куда ты вырастешь? Мне с тобой так спокойно сейчас, так ясно.
ВИКТОР. Не надо тебе пить. У нас нет закуски.
ГЕЛЯ. Ничего, у меня трезвая голова, я не сделаю глупостей. А закуски нет. Ты проспал закуску. И главное — удивительный торт. Наташина мама — великий маэстро. Я сегодня ночью видела во сне этот торт.
ВИКТОР. Лакомка.
ГЕЛЯ. Если б ты знал, какие частки на Новом Святе. Больше нигде не бывают такие частки. Я на них тратила последний злотый. Святая Мария, что мне делать, я так люблю сладкое. Певицы и без него становятся толстухами, а я к тому же его люблю.
ВИКТОР. Сладкие слова ты тоже любила?
ГЕЛЯ. Любила, любила. Зачем скрывать? Но теперь ты открыл мне глаза. Теперь каждому слову я буду делать анализ на сахаристость. Доволен?
ВИКТОР. Ты знаешь, что отличает настоящее вино? Послевкусие.
ГЕЛЯ. Дивное слово. Только ты мне его объясни.
ВИКТОР. Вкус, который остается после того, как ты выпил. Послевкусие. Есть такие круглые вина, они точно перекатываются во рту.
ГЕЛЯ (пьет). Это не перекатывается.
ВИКТОР. Само собой. В нем недостаточно тела.
ГЕЛЯ. Какая бесстыдная наука — твое виноделие. Неужели к вам принимают девушек?
ВИКТОР. Паненка к паненке.
ГЕЛЯ. Но ведь я лучше. Ты должен честно признать — я лучше. Я родилась на географическом перекрестке. Во мне смешалось все, все, все. Римская католическая церковь и язычество древних славян. Где ты еще найдешь такую?
ВИКТОР. Такую трезвую?
ГЕЛЯ. Витек, я трезвей тебя, и ты в этом убедишься. А сейчас я хочу танцевать. В новых туфельках.
ВИКТОР. Вы позволите вам их надеть?
ГЕЛЯ. Проше пана.
Он ее обувает.
Включи репродуктор.
Виктор включает. Музыка. Они танцуют.
Во всех домах сейчас танцуют. Во всех городах сейчас танцуют. Во всех странах. И желают друг другу счастья. Витек, мне почему-то грустно.
ВИКТОР. Я говорил — не нужно пить.
ГЕЛЯ. Не то, не то. Как тебе объяснить? Ты решишь, что я истеричка. Я просто думаю, сколько людей живут со мной в одно время. И я их никогда не узнаю. Всегда и всюду границы, границы… Границы времени, границы пространства, границы государств. Границы наших сил. Только наши надежды не имеют границ.
ВИКТОР. Но я же тебя нашел.
ГЕЛЯ. Ты случайно меня нашел.
ВИКТОР. Неважно. Жё пран, жё пран… Одним словом: беру добро, где нахожу.
ГЕЛЯ. Это очень умно с твоей стороны. (Пауза.) Витек…
ВИКТОР. Что?
ГЕЛЯ. У тебя нет никаких идей?
ВИКТОР. Есть одна. (Целует ее.)
ГЕЛЯ (оторвавшись). Что за после-вку-сие!.. Как, я правильно говорю?
ВИКТОР. Ты — прирожденный винодел.
ГЕЛЯ. Если б я им была, мы бы спились. (Остановившись.) Эта музыка не отвечает моей внутренней мелодии.
ВИКТОР. Тогда ей придется умолкнуть. (Выключает радио.)
ГЕЛЯ. Лучше я спою тебе сама. Хочешь?
ВИКТОР. Голос звучит?
ГЕЛЯ. Как колокольчик.
ВИКТОР. Пой.
Геля поет старую веселую песенку: «Страшне чен кохам, страшне чен кохам, страшне кохам чен…»
ВИКТОР. Публика в восторге.
ГЕЛЯ. Артисты устали. (Садится.)
ВИКТОР. «Страшне чен кохам» это значит «страшно люблю»?
ГЕЛЯ. «Страшно тебя люблю». Ты уже все понимаешь.
ВИКТОР. Я бы хотел научиться польскому.
ГЕЛЯ. Ну так я буду тебя учить.
ВИКТОР. Но сначала выйди за меня замуж.
ГЕЛЯ. Витек, ты плохо соображаешь.
ВИКТОР. Ты этого не хочешь?
ГЕЛЯ. Витек, все точно сговорилось, чтоб мы помешались. Первая ночь Нового года, вино, в общежитии пусто, — мы одни на всем свете. Но это не так. Завтрашний день уже наступил, и мы с тобой — не одни на свете. Необходимо смотреть вперед.
ВИКТОР. Ты мудрая девушка.
ГЕЛЯ. Я тебе говорила, что я трезвей тебя.
ВИКТОР. К несчастью.
ГЕЛЯ. Может быть, это порок воспитания. Мы приучены думать о завтрашнем дне.
ВИКТОР. Хватит шутить. У нас много юмора. Держимся за юмор, как за соломинку. Как за лазейку. Юмор — наш тыл. Наша заранее подготовленная позиция. Путь к отступлению. Что еще? Но я совсем не хочу отступать.
ГЕЛЯ. Ты прав. Я просто боюсь быть серьезной. Я тебе уже говорила — боюсь.
ВИКТОР. А я не боюсь. Я кое-что знаю. Я знаю, что ты нужна и нужна. Что же еще я должен знать? Разве этого мало? Я просыпаюсь, чтоб тебя увидеть. Услышать твой голос, твое вечное «как это…», твои Бесконечные «показывать» вместо «показать», «понимать» вместо «понять», «обнаруживать» вместо «обнаружить». Не дай бог, если ты будешь говорить все правильно, мне кажется, это уж будешь не ты. Я сейчас надел на твои ноги туфли и понял, что за все двадцать четыре года еще никогда не был так счастлив. Я тащу к тебе все и гружу на тебя все, иногда ты этого даже не знаешь. Я знаю, что никогда с тобой не соскучусь, не захочу от тебя отдохнуть. То, что ты есть, всему придает смысл и вносит жизнь решительно во все.
Геля хочет его прервать.
Не надо, ведь я говорю тебе правду. Может быть, и не следует так говорить. Наверняка нужно быть сдержанным и не годится себя распускать. У меня действительно мало опыта. Да и откуда, скажи, ему взяться? Из школы я ушел воевать. Что я видел? И что я помню? Про опытных я читал только в книжках. Но, по-моему, ничего не может быть лучше, чем все сказать, не взвешивать, не следить за словами. Ну вот, глаза у тебя на мокром месте. Прости, Все равно я сделаю тебя счастливой. Я сделаю все, чтоб прошел твой страх. Чтоб ты ничего никогда не боялась. Я буду беречь тебя днем и ночью. И однажды даже тени печали не будет в твоих глазах, даже тени. И я услышу твое ровное дыханье. И только тогда, слышишь, только тогда я и сам вздохну спокойно.
Свет гаснет.
Снова — свет. Та же комната. Геля стоит у окна, спиной к двери. Входит Виктор.
ВИКТОР (весело). Целую рончки.
ГЕЛЯ. Здравствуй.
ВИКТОР. Хорошо бы, если б ты повернулась и подошла.
ГЕЛЯ. Вот я повернулась.
ВИКТОР. Пан ждет. Пан нервничает.
ГЕЛЯ. У меня смертельно болит голова.
ВИКТОР. Надо что-нибудь принять и лечь.
ГЕЛЯ. Я принимала и ложилась.
ВИКТОР. Грелку с горячей водой к затылку — и ты воскреснешь. Для жизни и ее радостей.
ГЕЛЯ. Ты — после дегустации?
ВИКТОР. Было дело. (Поднимает ноты.) Это — твои ноты?
Геля кивает.
И — эти?
ГЕЛЯ. И эти — мои.
ВИКТОР. Целая программа. Можешь давать концерты. Черт возьми, какое будущее меня ожидает! Вино, музыка и любовь.
ГЕЛЯ. Кажется, я снова трезвей тебя.
ВИКТОР. Как всегда. Однако ты уже недовольна. Что будет, когда я стану твоим мужем?
ГЕЛЯ. Ты еще хочешь им стать?
ВИКТОР. И не позже чем через неделю. Довольно мне слушать Ваше Польское Величество. Я ли не был покорнейшим верноподданным? Сначала ты говоришь, что мы должны сдать сессии. Я подчиняюсь. После сессий ты ведешь меня за город, ходить на лыжах. Ты рассудила, что нам нужно привыкнуть друг к другу. Я знаю, что, слава богу, никогда к тебе не привыкну, но так хочешь ты, и я опять подчиняюсь. Десять дней мы живем на турбазе, и я кротко уступаю тебе лыжню. Не спорю — прекрасные десять дней, но мне их отравила неопределенность моего положения. Что делать, я — современный человек. Для счастья мне нужно удостоверение.
ГЕЛЯ. Напрасно ты думаешь, что это шутки.
ВИКТОР. Какие шутки! Я восстал. Я хочу, чтоб меня называли пан-млоды. Перевести? По-польски это значит — новобрачный.
ГЕЛЯ. Ты ни о чем не слышал?
ГЕЛЯ. Ты ни о чем не слышал?
ВИКТОР. Нет. С утра поглощен самоанализом.
ГЕЛЯ. Тебе никто ничего не сказал?
ВИКТОР. Какие-нибудь новости? У них? Или у нас?
ГЕЛЯ. У нас.
ВИКТОР. Асю увезли в Дагестан?
ГЕЛЯ. Издан новый закон.
ВИКТОР. И что же он утверждает?
ГЕЛЯ. Он воспрещает. Браки с иностранцами. С пятнадцатого февраля.
ВИКТОР. Ну и… что? Это ж не может к нам относиться.
ГЕЛЯ. Можно узнать — почему?
ВИКТОР. Мы же любим друг друга.
ГЕЛЯ (вспылив). Ты — глупец. (Пауза.) Прости, прости меня, я не слышу сама себя.
ВИКТОР. Убежден, отвечаю тебе головой — здесь будет индивидуальный подход. Очевидно, были легкомысленные решения, а потом неприятности, дипломатическая переписка. Черт его знает, что нам известно? Но ведь можно же объяснить, втолковать… Когда увидят, что два человека просто не могут — один без другого… (Обнимает ее.) Не волнуйся… Прошу тебя… не волнуйся… Мы ведь живем в двадцатом веке.
ГЕЛЯ. Так. Ты прав. Мы живем в двадцатом веке. Это очень разнообразный век. Когда можно за несколько часов оказываться на другом конце мира — это двадцатый век. И когда в Испанию съезжаются антифашисты со всей земли — это двадцатый век. И когда от Варшавы ничего не остается, а моя подруга однажды выходит на улицу с желтой звездой на рукаве — это тоже двадцатый век.
ВИКТОР. И когда Гитлер подыхает в своем подвале — это двадцатый век.
ГЕЛЯ. И когда он однажды появится снова — это тоже будет двадцатый век. Ты говорил, я привыкла бояться. Да, я боюсь, боюсь, боюсь.
ВИКТОР. Чего ж ты боишься? Ведь я с тобой. О, черт! Вот она — твоя трезвость. Если б ты слушалась меня, мы бы уже были женаты.
ГЕЛЯ. Если б не моя трезвость, ты бы попал в трудное положение.
ВИКТОР. А сейчас мое положение легче?!
ГЕЛЯ. Почему же ты на меня кричишь?
ВИКТОР. Что делать? Что делать?
ГЕЛЯ. Витек, единственный мой… придумай. Придумай что-нибудь. Ты счастливчик. Тебе все удается. Ты всегда умел хорошо придумывать. Я умоляю тебя, придумай.
ВИКТОР. Да, да. Я придумаю. Я придумаю…
Свет гаснет.
Вновь — свет. Улица. Геля. Появляется Виктор. Она бросается к нему. Уходят.
Свет гаснет и сразу же вспыхивает вновь. Улица. Геля. Она нервно ходит взад-вперед. Появляется Виктор. Они молча смотрят друг на друга. Потом он берет ее под руку и уводит.
Свет гаснет и сразу же зажигается. Улица. Теперь ждет Виктор. Медленно появляется Геля. Не останавливаясь, проходит мимо. Чуть помедлив, он следует за ней.
Свет гаснет. Слышен слегка измененный записью голос Виктора:
— Я ничего не смог придумать. Вскоре меня перевели в Краснодар. От Гели я больше вестей не имел. Краснодар — отличный веселый город. Вечерами все ходят по улице Красной. Я тоже частенько по ней гулял, но друзей не заводилось долго. Потом появились и друзья. Летом мы ездили на практику в виносовхоз Абрау-Дюрсо. Он окружен горами и лежит точно на дне чаши. Ее северный склон засажен виноградниками различных сортов. Летом, когда листья окрашиваются в разные цвета, перед вами как бы возникает корона.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Звучит музыка. Это та же мелодия, что в первой сцене, — мазурка Шопена. Слегка измененный записью голос Виктора:
— Прошло десять лет, и я оказался в Варшаве. Стояла мягкая ранняя осень. Я знал, что Варшава была разрушена, но я увидел живую Варшаву, хотя развалины попадались часто. Мало на свете городов, подобных польской столице. Стоит только в нее попасть, и ты теряешь голову, как от встречи с девушкой, когда тебе семнадцать.
Свет. Барьер в вестибюле гостиницы перед отсеком администратора. На барьере — телефон. Виктор набирает номер. Слышен мужской голос: «Слухам».
ВИКТОР. Прошу пани Гелену.
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Гельця!
Пауза. Слышны шаги.
ГОЛОС ГЕЛИ. Слухам.
Виктор откашливается.
Слухам.
ВИКТОР. Геля, это я. (Пауза.) Ты меня слышишь? Это я.
ГОЛОС ГЕЛИ (сдавленно). Езус-Мария.
ВИКТОР. В восемь я жду на углу Свентокшисской и Нового Свята. Договорились?
Пауза.
ГОЛОС ГЕЛИ. Так.
Виктор вешает трубку.
Свет гаснет и почти сразу же вспыхивает. Вечер. Шум улицы. На углу — Виктор. Появляется Геля.
ГЕЛЯ. Я не опаздывала?
ВИКТОР. Не опоздала.
ГЕЛЯ. О, так. Он опять меня исправляет. Не о-поз-дала.
ВИКТОР. Нет, ты не опоздала. Точность — вежливость королев.
Рукопожатие.
ГЕЛЯ. Ты мало изменился.
ВИКТОР. Ты — тоже.
ГЕЛЯ. Ты был обязан сказать, что я стала лучше.
ВИКТОР. Я хотел это скрыть, чтоб чувствовать себя уверенней.
ГЕЛЯ. Вот что? Это — другое дело.
ВИКТОР. Все твои страхи были напрасны. Ты стала певицей, но не стала толстухой.
ГЕЛЯ. Одна я знаю, чего это стоит. Жизнь моя… как это… не сахар. И это надо понимать буквально.
ВИКТОР. А частки на Новом Святе?
ГЕЛЯ. Ты злой. Об этом даже нельзя говорить. Исключены раз навсегда.
ВИКТОР. Какая жалость.
ГЕЛЯ. Исключены, но сегодня мы сделаем исключение. В честь твоего приезда.
ВИКТОР. Я очень рад доставить тебе удовольствие.
ГЕЛЯ. Дзенкую бардзо пана. Как ты здесь очутился?
ВИКТОР. Нас тут несколько человек. Мы приехали встретиться с коллегами. Ваше виноделие недостойно такой страны. Всего несколько виноградников.
ГЕЛЯ. Ты прав, виноградники — это единственное, чего нам не хватает. Все остальное есть. (Пауза.) Ты стал ученым?
ВИКТОР. Я защитил диссертацию.
ГЕЛЯ. Я тебя поздравляю. Я была уверена, что ты пробьешься.
ВИКТОР. Еще больше это можно сказать о тебе. В Варшаве все тебя знают.
ГЕЛЯ. Такая профессия. Ты видел город?
ВИКТОР. Чуть-чуть. Но я уже им заболел.
ГЕЛЯ. У нас говорят — Варшава строилась семьсот лет и двенадцать. Было девяносто целых домов.
ВИКТОР. Знаю и не верю.
ГЕЛЯ. Где ты остановился?
ВИКТОР. В отеле «Саски».
ГЕЛЯ. А-а… так… Плац Дзержинскего. Но ты уже был в Лазенках? В Старом Мясте?
ВИКТОР. Не был нигде.
ГЕЛЯ. Когда ты приехал?
ВИКТОР. Три часа назад.
ГЕЛЯ. Спасибо. Это очень мило.
Она медленно оглядывает его.
ВИКТОР. И уже успел попасть в историю. Перед входом в отель стояли две толстушки. Наверно, они все время едят частки. Товарищ спросил меня не очень тихо: это и есть польские красавицы? И одна обернулась, смерила меня взглядом и сказала: да, это и есть польские красавицы.
ГЕЛЯ. Нечего распускать языки.
ВИКТОР. Они тут все понимают по-русски?
ГЕЛЯ. Почему товарищ спросил именно тебя? Тебя считают специалистом по польскому вопросу?
ВИКТОР. Просто я стоял рядом.
Она смеется.
Не понимаю.
ГЕЛЯ. Как ты на меня посмотрел!.. Ты совершенно не изменился.
ВИКТОР (деловито). Надо придумать, куда идти?
ГЕЛЯ. Сегодня придумывать буду я. Мы поедем к Юлеку.
ВИКТОР. К какому Юлеку?
ГЕЛЯ. Есть такой ресторанчик «Под гвяздами». Это значит — под звездами. Под самым небом. Даже слышно райское пение. То поет Юлек Штадтлер.
ВИКТОР. Ну что ж, я давно уж не слышал ангелов.
ГЕЛЯ. Оттуда видна вся Варшава. И вся Варшава туда стремится.
ВИКТОР. Мы можем не попасть. Сегодня — воскресный вечер.
ГЕЛЯ. Не беспокойся. Ты ведь — со мной.
ВИКТОР. В самом деле. Я еще не привык.
ГЕЛЯ. Постой… Это действительно — ты?
ВИКТОР (негромко). Я, Геля, я…
Свет гаснет.
Вновь — свет. «Под гвяздами». Столик за колонной. Виктор и Геля. По другую сторону колонны, очевидно, находится зал, в котором и сидят посетители. Оттуда доносятся пение, шум и смех.
ГЕЛЯ. Я не предупредила Юлека, что мы придем.
ВИКТОР. Здесь еще удобней. Нас не видят, а мы видим всех.
ГЕЛЯ. Тебе здесь нравится?
ВИКТОР. Этот Юлек — симпатяга. Сколько — ему? Сорок пять?