– Я не люблю читать стихи в присутствии отца, я стесняюсь, – пробормотал Александр-фис.
– Ваш отец пьет чай и не будет на вас смотреть.
Тогда Александр начал читать:
После этого визита Дюма-отец написал: «Я покинул этих прелестных и беспечных детей в два часа ночи, моля бога влюбленных позаботиться о них». Но бог влюбленных подвел его, а стихи младшего Александра оказались пророческими: уже в марте 1851 года Дмитрий Нессельроде, до которого наконец-то дошло, что избранная им дуэнья Мария Каллергис справилась со своими обязанностями с точностью до наоборот, сам приехал в Париж и силой увез Лидию из этого «Вавилона». Всем встречавшимся русским он высокомерно заявлял, что «какой-то наглый французишка осмелился компрометировать это неопытное и очаровательное дитя своими ухаживаниями, но его призвали к порядку».
На самом деле Александра-фиса к порядку если и пытались призвать, то безуспешно. Вывернув свои карманы и отцовский кошелек, а также взяв у Дюма-пэра заемные письма к его друзьям, он кинулся в погоню за своей «дамой с жемчугами». В погоне за ней он промчался через Бельгию и Германию, несколько раз пересекал путь Нессельроде. Но ни разу ему не удалось приблизиться к Лидии. Свои перипетии он описывал в письме к одной приятельнице, Элизе Ботте де Корси:
«Дорогой друг, мы прибыли в Брюссель. Бог знает, куда она повлечет меня теперь. Сегодня вечером я три или четыре раза видел ее, она казалась бледной и печальной, глаза у нее были заплаканные. Вы огорчились бы, увидев ее. Словом, я влюблен – и этим все сказано!..»
Александр был более чем влюблен. Когда-то он не захотел играть при Мари Дюплесси, обожавшей читать «Манон Леско», роль кавалера де Грие. Он всегда тяготел к благопристойности и теперь мечтал не просто увести Лидию от мужа, но даже жениться на ней! Однако не мог не понимать, сколь серьезны предупреждения многоопытного Дюма-пэра: «Берегись русской полиции, которая дьявольски жестока и может, несмотря на покровительство наших прекрасных полек, а может быть, и благодаря ему, живо домчать тебя до границы… Будь осторожен!»
Русские агенты не тронули Дюма-сына, однако, добравшись до Мысловицы, границы русской Польши, он столкнулся со строжайшим приказом его в Россию не пропускать. Две недели провел Александр на постоялом дворе, пытаясь найти обходные или прямые пути в Россию, однако это было напрасно. Единственным его развлечением стало неожиданное чтение. В руки ему совершенно случайно попала поразительная переписка знаменитой писательницы Жорж Санд со знаменитым композитором Фридериком Шопеном, со времен их десятилетней любовной связи хранившаяся у друга сестры покойного композитора. Об этом Александр написал мадам Санд, та пожелала вернуть свои признания, и Александр просто-напросто украл эти письма у их нынешнего хранителя. И привез их в Париж… Увы, это был его единственный трофей, потому что прорваться в Россию оказалось решительно невозможно. Пришлось с этим смириться…
Обросший усами и бородой, вяло улыбаясь на попытки мадам Санд проявить свою благодарность всеми мыслимыми и немыслимыми способами (двадцатипятилетний Александр-фис очень, ну очень нравился этой пятидесятилетней даме!), он ждал хоть какой-то вести от Лидии. Ладно, предположим, вся переписка ее перлюстрируется, но хоть окольными путями она может дать о себе знать! Хотя бы засушенный цветок прислать! Александр, увы, оказался сентиментален… Таковыми же получились и стихи, написанные в ознаменование разлуки с Лидией:
«Мы будем врозь идти, быть может, до конца…»
Да, «прелестным и беспечным детям» уготовано было судьбой именно это, но в самом ли деле «печально и устало», как пророчил покинутый возлюбленный?
Что касается Лидии, однозначно нет. Конечно, сначала она ужасно рвалась обратно в Париж, однако Дмитрий не отпускал ее от себя ни на шаг, несмотря на все рыдания и стенания. Однако Лидия была истинная дочь своей матери и вскоре рассудила, что туманить слезами сияющие очи, покрывать красными пятнами лилейное чело и заставлять распухать точеный носик из-за какого-то мужчины совершенно бессмысленно, потому что на свете их, мужчин, такое множество, что нужно лишь повнимательней присмотреться, дабы найти достойную замену. И она ее нашла-таки, едва вернувшись в Петербург! История умалчивает об имени этого счастливца, известно лишь, что он был гвардейский поручик… скорее всего, он был избран Лидией лишь для того, чтобы утешить ее изголодавшуюся по истинной страсти плоть. Увы, Дмитрий Нессельроде был и умен, и богат, и чинами не обделен, и муж законный, однако, несмотря на все это (а быть может, именно поэтому), не мог он сделать Лидию счастливой в супружеской постели, а без этого плотского восторга она, «испорченная» страстным Александром Дюма-фисом, жить уже не могла. Поручик был голубоглаз и обладал пышной пшеничной шевелюрой… этого было довольно, чтобы Лидия решила в его объятиях воскресить воспоминание о своей парижской любви. Однако она не принадлежала к числу тех, кто учится на ошибках, и еще не поняла, что от Дмитрия Карловича надобно не просто таиться, но таиться очень тщательно. Любовники были пойманы на месте преступления… Дмитрий немедленно вызвал соперника на дуэль, которая кончилась печально для обоих: муж был ранен в руку, любовник отправился на Кавказ. По иронии судьбы, он служил там под командованием Александра Барятинского, который через несколько лет окажется в той же постели, откуда наш поручик был с позором извлечен. Но пока вернемся к Лидии и раненому Дмитрию Нессельроде.
Наутро после той роковой ночи, когда в ее постели был обнаружен («Как вы сюда попали, сударь?!») злополучный поручик, Лидия, не озаботясь захватить с собою маленького Толли (впрочем, почему она должна была о нем заботиться, коли и в Париже-то о нем даже не вспоминала?!), отъехала в Москву, к снисходительной матушке Аграфене Федоровне и дрессированному, послушному, шелковому папеньке Арсению Андреевичу. Здесь, в родительском доме, она и получила известие о ранении Дмитрия Нессельроде.
Что характерно, о дуэли и речи не шло: все-таки забава запрещенная, даже если ты – сын всесильного канцлера, поэтому официальная версия ранения была: небрежное обращение с оружием. Якобы чистил Дмитрий Карлович пистолет, да тот нечаянно возьми и выстрели (поручик, к слову, на Кавказ был не сослан, а как бы сам попросился на арену боевых действий)… Итак, о дуэли речи не велось, но о ней можно было догадаться. Любой и каждый прежде всего решил бы, что дело именно в дуэли! Самое смешное, что Лидии это и в голову не пришло! Она почему-то решила, что муж пытался покончить с собой… ну и попал вместо головы в руку. Строго говоря, представить сие затруднительно, но, может, Дмитрий в последний миг передумал стреляться и попытался отвести пулю рукой?..
Рана оказалась дурная – опасная для жизни… Вот что писал по этому поводу сам канцлер Карл Васильевич Нессельроде дочери своей, графине Елене Хрептович, 1 июля 1851 года:
Рана оказалась дурная – опасная для жизни… Вот что писал по этому поводу сам канцлер Карл Васильевич Нессельроде дочери своей, графине Елене Хрептович, 1 июля 1851 года:
«Дмитрия лечили четыре лучших хирурга города, трое из них настаивали на ампутации, четвертый был против, и благодаря ему твой брат сохранил руку… Он был готов к худшему и попросил отсрочку на 48 часов, чтобы причаститься и написать завещание. Он вел себя необычайно мужественно… В разгар этих необычайных испытаний здесь появились Лидия и ее мать. Чем я был пренеприятно удивлен: они прибыли сюда, как только прослышали о несчастном случае, разыграли драму и попытались достигнуть примирения. Но все их старания были напрасны, и они отбыли, так и не повидав твоего брата… Но я не счел возможным отказать им в удовольствии видеть ребенка и посылал его к ним каждый день…»
Итак, супруги Нессельроде разъехались и зажили каждый своей жизнью. Карл Васильевич поощрял разъезд, однако о разводе и слышать не хотел, прежде всего потому, что внук его, Толли, являлся наследником Закревского, и вовсе ссориться с несметно богатым московским генерал-губернатором премудрый Нессельроде не желал. Выздоровевший Дмитрий уехал в свой Константинополь, Лидия вовсю пользовалась своим положением соломенной вдовы: сначала ее милости удостоился князь Воронцов, потом уже упоминавшийся красавец и герой Барятинский, потом кто-то еще, и еще кто-то… и наконец она перешла дорожку князю Дмитрию Друцкому-Соколинскому. Он состоял чиновником по особым поручениям при московском генерал-губернаторстве и являлся, таким образом, прямым и непосредственным подчиненным графа Закревского, отца Лидии.
Лидии в это время исполнилось тридцать три, а Дмитрию Друцкому-Соколинскому было двадцать шесть лет. Оба они были отчаянно влюблены, и это было понятно и ясно всем, даже Арсению Андреевичу Закревскому, который вообще-то не отличался проницательностью, когда речь шла о чувствах. А вернее всего, он и сейчас ничего не видел и не понимал, а действовал, как всегда, под влиянием обожаемой Грушеньки, своей «медной Венеры» Аграфены Федоровны.
Эта дама всегда отлично понимала, какую роскошную карту сдала ей судьба в виде графа Арсения Андреевича. Снисходительный, влюбленный, знатный, богатый, сановный муж – чего еще может пожелать для себя распутная, легкомысленная красавица? Конечно, другого такого сокровища, как Закревский, на свете нет, однако Друцкой-Соколинский тоже богат, тоже влюблен до полного изнеможения, красив, а главное, покладист, то есть принадлежит все к тому же племени снисходительных рогоносцев, что и его прямой и непосредственный начальник. Невозможно больше Лидии находиться в таком положении, в каком она находится! Нужна определенность. Ей необходимо немедленно выйти замуж снова, причем не за такую невзрачную деревяшку, как Дмитрий Нессельроде, а за пылкого красавца, как другой Дмитрий, Друцкой-Соколинский. Но чтобы выйти замуж за второго, нужно сначала развестись с первым…
Напомним, что в те блаженные времена для развода необходимо было два разрешения: святейшего Синода и государя. И еще третье – от генерал-губернатора – разрешение на вступление в брак. Закревский отлично понимал, что император никогда не даст Лидии разрешения развестись, прежде всего потому, что стеной встанет Карл Нессельроде, пуще смерти боявшийся скандала. Синод – ну, понятно, что Синод в данном случае поступит так, как будет угодно государю. То есть с разрешениями на развод – дело швах. А вот с разрешением венчаться… с тем самым разрешением, которое зависело от московского генерал-губернатора лично… своя рука – владыка!
Конечно, это противозаконно и противно всякой логике – выдать разрешение на венчание уже обвенчанной, уже замужней даме, однако Арсений Андреевич, взятый за хрип железной (вернее, медной!) рукой Аграфены Федоровны, такое разрешение выдал…
В обход Синода. В обход императора.
Венчание состоялось 6 февраля 1859 года в церкви села Шилкино Скопинского уезда Рязанской губернии. И немедленно молодые отправились за границу, подальше от всевидящего глаза и всеслышащих ушей закона.
И как только снежком припорошило санный след князя и княжны Друцких-Соколинских, как граф Закревский представил императору Александру II покаянное письмо: «Вашему Величеству известна несчастная судьба единственной дочери моей… В продолжение семи лет я неоднократно старался восстановить добрые отношения между графом Нессельроде и моей дочерью, но все старания мои были напрасны… Между тем мысль, что после меня дочь моя останется на произволе графа Дмтрия Нессельроде, не давала мне покоя. Мои отцовские чувства долго боролись во мне с обязанностями гражданина и верноподданного… Я изнемог в этой борьбе и, возложив упование на Бога, благословил дочь мою на брак с отставным коллежским асессором князем Друцким-Соколинским… Я один виною этого незаконного поступка».
Письмо Закревского возмутило молодого императора, в то время еще бывшего строгим поборником (хотя бы официально!) семейных устоев и даже не помышлявшего, что спустя не столь уж много лет он сам эти устои поколеблет так, как никто до сих пор не колебал. Александр II начертал на покаянии Арсения Андреевича: «После подобного поступка он не может оставаться на своем посту».
Итак, граф Закревский был снят с поста генерал-губернатора (а ведь он правил Москвою одиннадцать лет, и правил отменно!). Сохранилось свидетельство современника: «Устранение графа Закревского, последовавшее так неожиданно, – всех удивило; самого же графа – глубоко огорчило. Он горько плакал…» Герой Аустерлица (орден Святой Анны) и Бородина (орден Святого Владимира), граф Арсений Закревский пал жертвой двух объединившихся куртизанок – жены и ее достойной наследницы – дочери.
Отставной свекор Лидии, канцлер Нессельроде писал отставному мужу Дмитрию примерно в это время: «Свадьба Лидии – совершившийся факт, подтвержденный признанием самого Закревского, который содействовал этому браку. Он благословил новобрачных и снабдил их заграничными паспортами. Император вне себя. Закревский более не московский губернатор; его сменил Сергей Строганов. Вот все, что мне покамест известно… Будучи не в силах появиться вчера при дворе, я не видел никого, кто мог бы сообщить мне достоверные подробности о впечатлении, сделанном этой катастрофой. Подробности необходимы мне для того, чтобы я мог посоветовать тебе, как действовать дальше. Предпримет ли правительство что-нибудь? Или же тебе, со своей стороны, придется принять меры, подать прошение в Синод, чтобы испросить и получить развод?..»
Впрочем, дальнейшая судьба Дмитрия Васильевича Нессельроде не имеет никакого значения для нашей истории…
Итак, Лидия нашла счастье в семейной жизни, прочно вычеркнув из памяти все ошибки своей бурной молодости, и в числе прочих – некоего «наглого французишку» по имени Александр Дюма-фис. Однако справедливости ради следует сказать, что она вовсе не мучила его неизвестностью относительно того, что сердце ее принадлежит теперь другому. Еще восемь лет назад Александр был об этом извещен. Нет, желанного письма (или засушенного полевого цветочка) он так и не дождался. Сообщить ему об отставке Лидия поручила не кому иному, как своей бывшей компаньонке по «обществу по разврату на паях» – Надежде Ивановне Нарышкиной, этой прекрасной тигрице, сирене, куртизанке… etc., давно и несправедливо забытой нами. И вот теперь настало время восстановить справедливость и вновь вернуться к ее судьбе.
В республиках античных времен существовал строгий порядок: гетеры не имели права покидать пределы своего государства, не испросив разрешения архонтов, которые давали его, только если были уверены, что испросившая его вернется обратно. Отчасти это понятно: хорошая гетера считалась национальным достоянием, от которого столпы власти вовсе не стремились избавиться. Вопрос о нравственности или безнравственности тут не стоял.
В 1850-е годы в России существовал схожий порядок, правда, имеющий отношение не только к гетерам: всякое лицо, покинувшее Россию и уехавшее за границу, должно было раз в год вернуться на родину, чтобы продлить свой иностранный паспорт. Волей-неволей подчинялась этому правилу и прекрасная куртизанка по имени Надежда Нарышкина. Она приезжала и впрямь без особой охоты, однако надо же было пополнить кошелек, повидать добрейшую матушку, которая на расстоянии любила дочь куда крепче, чем когда та была под боком, и не жалела денег для нее и для внучки Ольги, увезенной Надеждой в Париж, а также еще для одной девочки… Маменька единственная из всего семейства Кноррингов—Нарышкиных была в курсе появления на свет незаконнорожденной малютки Луизы и дала Надежде страшную клятву не открывать этой тайны отцу девочки, Александру Васильевичу Сухово-Кобылину. Забегая вперед, следует сказать, что она будет держать слово и сообщит Александру Васильевичу о том, что у него в Париже живет дочь, только на смертном одре. После этого Сухово-Кобылин приложит все усилия, чтобы восстановить права отцовства над дочерью… С личного императора Александра III соизволения он сможет сделать это только в 1883 году, еще успеет выдать ее замуж за графа Исидора Фаллетана и порадоваться рождению ее дочери Жанны.