– Нет, что вы, – послышался горячий испуганный шепот. – Я один только раз, месяц назад наверное, проводила мужа утром и ходила по участку… Услышала ваш голос тут… и не могла понять, с кем это вы говорите. Вы спрашивали: «Как ночь прошла, как дела вообще?» А в ответ только фырканье. Ну, я присела на корточки и заглянула… Один только раз. И увидела ваших ежиков. Вот и все. И потом я каждое утро видела, как вы из дома выходите, идете сюда, несете им еду. Вы мне понравились. Но я никогда не подслушиваю.
Голос дрожал.
Мне стало стыдно. Зачем зря на человека напала? Перепугала ее. Она, может, просто поговорить захотела? Но зачем тогда эти тайны, шифровки? Можно же просто заговорить…
– Ладно, ладно, хорошо, – поспешно сказала я, опять стараясь не шевелить губами. – Так что, вы говорите, случилось?
– Вы вчера уехали, а потом, вскоре пришли два человека. Мужчины. Они сначала стояли у ворот. И я им крикнула, спросила, кого они ищут. А они только отмахнулись. И вошли к вам на участок.
– Как это «вошли»? – не поверила я. – Я же ворота закрыла…
– Да. Но они постояли-постояли, а потом оказались на участке. И двинулись к дому. Я пообещала им, что вызову милицию. Но они все равно пошли в дом. И были там какое-то время. Недолго. Минут двадцать. Или меньше даже.
У меня почему-то быстро-быстро забилось сердце. Я понимала, что все ерунда и просто не может быть. Хотя… Почему же? Юлька-то вон – сбежала… И из дома все вывезла. Почему же не может быть? Но – с другой стороны – все тут знают, что я просто приглядываю за домом. Никакого отношения к хозяевам не имею… Неужели она не выдумывает?
– А… какие они, эти люди? – выдавила я из себя вопрос.
– Вполне обычные. Не страшные. С рюкзаками. Не с туристическими, а с такими… городскими рюкзаками… Красивыми. Я просто хотела вам сказать… Предупредить… Чтоб запирались получше. Ну и просто – чтоб знали. Может, они что-то украли?
– Да нечего в этом доме красть. Вообще. Юля все-все вывезла – сами видели, наверное. Дом совсем пустой. А у меня – ни денег, ни вещей ценных. Только лэптоп. И мобильник. Но все недорогое… И потом… Ничего не пропало. Комп как стоял на кухне, так и стоит… Все спокойно, никаких следов.
– Я не знаю, что это было. Но они приходили. Поверьте. И просто – учтите. Если что – приходите вечером, с мужем моим посоветуйтесь.
– Спасибо, – вздохнула я. – Неудобно занятого человека беспокоить.
Мы попрощались.
Я уселась на траву в ожидании ежей. Они-то ни в чем не виноваты. Привыкли тут питаться. Сейчас подгребут. Шеф с охраной. Так я про себя называла эту троицу. Самый крупный и суровый еж к еде подходил первым и злобно огрызался на спутников, если те позволяли себе ухватить облюбованный им кусок. Мне казалось, что я даже различаю их физиономии. У ежа-шефа походка отличалась мужицкой степенностью, выражение глаз – суровостью. Серые колючки отсвечивали рыжиной. Один из сопровождающих был суетлив и остроморд, а другой кругленький, за что я и прозвала его Колобком.
Сегодня и у ежей происходило что-то странное. Шеф, Шустрик и Колобок приближались не в обычном порядке. Впереди двигалась свита, а начальник… Я его даже не признала поначалу. Подумала было, что новый какой-то товарищ примкнул… Лапы у Шефа казались гораздо длиннее, чем обычно, и сам он будто похудел, подтянулся, осунулся. Только глазки по-прежнему сурово зыркали в разные стороны. Шеф шел медленно, но фырчал злобнее обычного. И тут до меня дошло!
Никакой это не еж-мужик! Это ежиха! Я помогла ей выносить ежат! И они – ура – родились!!! Наверняка лежат где-то в гнезде и ждут, когда мама придет и накормит. А когда они обрастут колючками и откроют глазки, ежиха приведет их сюда! Наверняка приведет. Интересно, сколько их?
Вот ведь жизнь! Сколько всего происходит – само собой. И мы со всем этим связаны. Можем помочь. И это один расклад. А можем и не помочь. Им-то от этого, может, и не так уж плохо сделается. А мы себя радости лишим…
7. Сегодня и вчера
И так вот я сидела, радовалась ежам, они хрупали, тревожно на меня поглядывая. Я довольно быстро догадалась, что они-то привыкли к тому, что я разговариваю, а сегодняшнее мое молчание их пугает.
Пришлось произнести речь. Конечно, ничего сокровенного. Некоторые размышления о том, как изменился мир и люди.
«Представляете, ребята, – говорила я ежам, – мы живем в такое время, когда ничему нельзя удивляться, ни на что нельзя реагировать. Что бы тебе ни грозило, какую бы «приятную» новость тебе ни сообщили, ты должен переживать незаметно, внешне изображая полное равнодушие и благополучие. Как будто так и надо. Ни тебе руки заломить в ужасе, ни в обморок упасть… Только посмеются. А грохнешься в обморок, никто и не отреагирует, не примется в чувство приводить. Подумают – поскользнулась девушка. Ничего, встанет, оклемается. Или, решат, наркоманка психическая. Упала, пусть лежит – тут ей и место».
То ли дело в прежние времена.
Жила бы я, например, в Англии, допустим, в начале ХIХ века… Звали бы меня Мэри Джейн. Ну – как-то так. И вот приехала бы я погостить в имение своей богатой подруги, с которой вместе учились в частном пансионе. Подруга с мужем и тремя детьми отправилась в кругосветное путешествие, а мне предложила располагаться в их великолепном доме, гулять по бесконечным аллеям огромного парка и ни о чем не беспокоиться. Энджой, как говорится, пока нас нет…
Ну, я наслаждаюсь на всю катушку. Пишу ежедневно длинные письма друзьям, гуляю по бескрайним лесам и полям, составляю букеты полевых цветов, плету венки.
Что еще там полагалось делать? Ах да…
Музицирую. Пою протяжные песни под собственный аккомпанемент. Меня ж в пансионе должны были этому научить… Вечерами вышиваю панно. То есть – занята по горло. Слуги, кстати, остались при доме, естественно. Убирают, пыль вытирают, подают мне изящно сервированные завтраки-обеды-ужины… Но слуги – это так…
В общем, я совершенно одна. Ой, забыла. Я еще читаю романы. «Клариссу», кажется, полагалось бы мне читать. Любуюсь зарей… Характер у меня сильный, но девичий. Девичью честь я берегу пуще ока и вообще – пуще всего на свете.
И вот бреду я по очередной тенистой аллее с книжкой, полной засушенных цветов (на каждой странице по цветку)… Прекрасна и стройна… Как лань… Иду, естественно, легкой походкой, глубоко задумавшись. О чем, кстати, они тогда задумывались? Просто интересно… Надо вернуться к этому моменту… Но позже… А сейчас – иду это я – стройная, с прямой спиной, с легкой улыбкой на устах и нежным румянцем на ланитах… Вот ведь какое слово-то было – ланиты! Так сразу и видишь утонченную натуру… Румяные ланиты – это что ж? В переводе на наш общепринятый: красные щеки… Фу-у-у-у… Оставлю ланиты…
Гуляю… Думаю только о прекрасном. О! О том, какой узор я сегодня стану гладью вышивать. Какие нитки подберу… Это вполне приличные мысли для образованной и скромной английской девушки, надеюсь.
И вдруг… Ну да… Все самое интересное подкрадывается незаметно и вдруг… Чу! Слышен топот копыт издалека…
Мое сердце трепетно забилось в груди… Кто бы это мог быть? Какую весть несет одинокий всадник?
И вот он уже рядом. На прекрасном вороном коне. Сам – прекрасный! Одет – прекрасно! Глаза – м-м-м – прекрасные… Костюм, сапоги для верховой езды, цилиндр, перчатки… Все выдает в нем джентльмена.
Я прижимаю к груди томик с засушенными цветами. Что ждет меня? Что готовит мне судьба? Ах…
Вот всадник уже спешился… Ведет коня под уздцы. Идут ко мне… Я трепещу от невыразимого волнения.
– Простите, я напугал вас. Я ваш сосед, мое имя – Сент-Джеймс, Гарри Сент-Джеймс, к вашим услугам…
(Тот самый Сен-Джеймс, о боже, о Май Гад, ОМГ!!! – богатый холостой сосед со странностями…)
– Смит, мисс Смит, Мэри Джейн, – бормочу я заплетающимся языком.
Мне же уже дурно. Так полагается…
– Простите, я напугал вас, мисс Смит… Я, право, не хотел…
Сэр Сент-Джеймс приближается ко мне с выражением глубокого огорчения на прекрасном лице.
Мои ланиты бледны как мел.
– Простите… Но я… Я должен… Я обязан известить вас, мисс Смит, о том, что вчера вечером видел двух всадников. Они приближались к границам вашего поместья. Я счел необходимым проинформировать – как сосед и просто честный человек. И вот я здесь!
И что мне делать прикажете? Рыдать? Неприлично. Сказать: «А чё такого-то? Ну – всадники… Пусть…» Сказать «Спасибо, до свидания»? Ага! И он вскочит на коня и ту-ту… Цок-цок-цок… И снова гуляй по аллеям. А уже август… И скоро станет ветрено и сыро… Естественно, дур нет.
Я делаю шаг навстречу благородному соседу.
– Ах…
Теряю сознание. Погружаюсь в глубокий обморок.
Сэр Гарри (естественно) подхватывает меня на руки. Я ничего не чувствую… Совсем… Не чувствую, как он бережно прижимает меня к своей сильной груди… Не слышу, как бьется его сердце в унисон с моим…
Я прихожу в себя от долгого поцелуя. Пошляк тот, кто думает о губах или – того хуже – персях. Для такого рода ласк надо сочетаться узами брака, предварительно оговорив все детали материального толка…
Я прихожу в себя от долгого поцелуя. Пошляк тот, кто думает о губах или – того хуже – персях. Для такого рода ласк надо сочетаться узами брака, предварительно оговорив все детали материального толка…
Прекрасный Сент-Джеймс целует меня в ланиту!
Я медленно открываю глаза… Обвиваю его сильную шею своей слабой рукой. Перстами касаюсь его прекрасно уложенных волос…
– Позвольте… Позвольте, мисс Смит, быть вашим защитником навеки. Будьте моей женой! Я… Я полюбил вас, как только завидел вашу стройную фигурку среди вековых деревьев. Вы так беззащитны и юны…
– Ах, – выдыхаю я и для верности снова теряю сознание.
– Позвольте мне распорядиться о завтрашней свадебной церемонии, – едва слышу я робкую просьбу возлюбленного.
– О да, – соглашаюсь я и погружаюсь во мрак.
Моя тонкая натура не в состоянии выдержать столько новостей сразу: и весть про посторонних всадников, и любовь с первого взгляда, и поцелуй, запечатленный на моей ланите, и грядущее бракосочетание…
Потом все как в прекрасном сне… Свадьба. Фата… Я переезжаю в огромный замок, по сравнению с которым дом моей одноклассницы кажется ветхой избушкой. И аллеи у нас с Гарри длиннее… И незнакомцы к нам не приближаются: пусть только попробуют.
Я по-прежнему вечерами вышиваю свое панно. Гуляю по аллеям с книгой в руках. Я нежна и трепетна. Я могу захворать от простого дуновения ветерка.
Супруг приходит ко мне в опочивальню вечером, чтобы согреть меня в своих объятьях. Теперь он имеет право на все! Даже мои перси принадлежат ему – согласно заключенному договору. Как-то незаметно для себя я – ровно через девять месяцев после свадьбы – произвожу на свет двух чудесных карапузов. Рожала я их, видимо, в глубоком обмороке, потому что очнулась от благодарных слез супруга, падающих на мою слегка прикрытую кружевом грудь…
– О, Мэри Джейн! О, дорогая… Вы великолепны… Вы уже знаете? У нас мальчики. Близнецы…
Я на всякий случай бледнею и закрываю глаза…
Через девять месяцев у нас снова сюрприз: тройня!
…К возвращению моей подруги из кругосветного путешествия я опережаю ее по количеству детей на целых две штуки!
«Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена».
Характеры у нас с дражайшим спутником жизни сильные. Мы точно знаем, как положено поступать в любой ситуации. Он исправно роняет горячие слезы на мои перси, я неизменно теряю сознание. Так что все неприятности проходят мимо.
On/off…
Впрочем, что далеко ходить. Вспомним, как наша заветная Татьяна Ларина переживала, что Онегин не ответил на ее слова любви взаимностью. Даже с горя вышла замуж за генерала. Потому что ей стало просто все равно, с кем проводить остаток дней. Расстроилась, понаехала в столицу из деревни, немедленно нашелся жених – и готово дело!
Сильная духом и цельная натура. А тоже – падала в обморок в соответствии с мировыми стандартами того кисейного времени. Вот точно помню, как во сне, когда она от медведя убегала, у нее все-таки получилось с обмороком, как в лучших романах того времени:
Да что там во сне! Татьяна и наяву «дрожала и бледнела, Когда падучая звезда По небу темному летела…»
Куда ж это все девалось? Кто это из нас вытряхнул? Куда девалось наше право тонко чувствовать и наглядно демонстрировать свои чувства?
Попробовала бы я на работе потерять сознание от слов начальства… Или просто – побледнеть и задрожать… Вот смеху-то было бы… Сразу же обвинили в неадеквате. Нет, ну когда есть на что жить, когда от работы не зависишь, бледней, оседай в бесчувствии… На руки испуганных родителей, слуг или мужа-подкаблучника. Хотя… Не знаю, остались ли такие… Может, Юлькин Вадик. Так вполне волевой деловой дядька. А в семье: «Как скажешь, Юлек…» Но это потому, что он силу ее чует, а не слабость…
Да!.. Приятно думать о дне вчерашнем… «у лежанки…» Жили же люди! И полагалось считаться с чувствами. Странно. Вроде жили без электричества, телефонов, Интернета, самолетов, машин и ракет… То есть – в реальной дикости. А при этом с чувствами почему-то считались. Боялись задеть, обидеть. Лишних слов боялись, лишней информации, новости: «Ах, только не сообщайте княжне Н. Н. Ее эта новость убьет».
Вот что я, интересно, должна сейчас думать, а главное, чувствовать?
Допустим, все это правда – насчет мужиков с рюкзаками, о которых рассказала затворница…
Допустим…
Приходили два мужика с ключами, причем от ворот и от дома. Я ключи не давала, естественно, никому.
Тогда – что?
Только одно. Эти ключи были у странных гостей с Юлькиных времен. Стало быть, искали они что-то у Юльки. Искали и не нашли. Дом пустой. И одного взгляда достаточно, чтобы ощутить (не просто понять, а именно почувствовать), насколько он пуст. Ну ощутили, поискали и ушли.
Все!
Выводы?
Мне лично бояться нечего. Они наверняка специально дождались, когда я отъеду. Если я здесь, у меня все: и ворота, и дом на засовах средневековых. Но надо бы поменять замки. Правда, на это денег у меня не хватит – на смену замков. Тем более – без согласования с Юлькой я все равно ни на что права не имею.
А вот добавить к имеющимся замкам один новый – почему бы и нет? Просто на всякий случай. Хотя я была уверена, что эти деятели больше не придут. Они уже все уяснили. И – не мои это гости. Пришли, увидели, что ловить тут нечего, и – прощай навеки.
Я вспомнила нашу встречу с Юлькой. Вот у кого глаз-алмаз! Как она тогда конспирировалась. А я еще про себя хихикала. Какой уж тут смех! Права она оказалась во всем. И хорошо, что успела свалить. Хорошо!
Хотя ужасно тоскливо и больно вспоминать, как весело и многолюдно было тут, в неопустошенном доме. Что мы вытворяли! И как Юлька умела всех сплотить!
И вдруг меня снова бросило в жар…
Если в дом действительно проникли чужие (пусть не ко мне, пусть из-за Юльки), то они же наверняка побывали и на кухне. А там…
8. Планы и правила
… Там было кое-что, предназначенное мной только себе.
Я впервые за всю свою жизнь оказалась в плотном одиночестве. Отчасти – не по своей воле. Если бы я осталась в городе, то каждый день встречалась бы с людьми, общалась. Но вышло так, что целый ряд жизненных обстоятельств определил мне уединение – как часть судьбы. Значит, зачем-то это надо. Я понимала, что мое одиночество – не навсегда. Но сейчас думала о том, что же я знаю о жизни. Понимаю ли в ней что-то? Вот вроде вполне взрослый человек. Сын уже совершеннолетний. Пора бы разобраться.
Пора…
Но только почему-то в разговорах с подругами мы, говоря о сорокалетних (то есть – по сути – наших ровесниках), обозначали их словом «взрослый»:
– Я вчера тут с одним дядькой общалась. Ну взрослый такой дядька, за сорок.
То есть – кто-то взрослый, но не я.
Что ж это? Недоросла? И это не вечная душевная молодость. Это – другое. Я где-то остановилась. Незаметно для себя запретила себе двигаться дальше: взрослеть, принимать решения, стремиться к переменам. Жизнь неслась мимо с положенной ей скоростью. Я стояла в стороне и наблюдала, хотя всем остальным наверняка казалось, что я активна и деятельна.
Я поняла хоть что-то к своим тридцати шести? Почему-то именно теперь, в одиночестве, этот вопрос не давал мне покоя.
Я стала каждый день записывать то, что осознала за эти годы. Писала на листах бумаги, прикрепляя их магнитиком к холодильнику, чтоб были на глазах.
Мои правила и мои планы.
Я впервые всерьез о них размышляла. И, сидя неподвижно над чистым листом бумаги, впервые, пожалуй, ощущала интенсивность и динамичность существования. Получалось, что я сама приводила собственную жизнь в движение, как только начинала раздумывать о ней.
Писала исключительно для себя. Что в голову приходит, чтобы не забыть и не растерять важные мысли. Запретила себе стесняться и врать. Оказалось, что большинство бед происходит с человеком потому, что он врет сам себе. Не умеет иначе.
Быть честной с собой трудно. Пришлось это признать. Не ожидала. Но факт. Я, начав записывать свои планы и правила, не представляла, как меня будет колбасить из-за того, в чем я сама себе признавалась. Хотя, возможно, эти откровения для посторонних вообще ничего бы не значили. Но какое мне дело до посторонних, которые никогда не прочитают то, что далось мне с таким трудом?
И только сейчас, после идиотской беседы с соседкой, до меня дошло: если чужие оказались в доме, они обязательно наткнулись на мои слова, обязательно их прочитали.
Осознав это, я почему-то полностью поверила словам несчастной женщины. Мне вчера вечером показалось, что листочки мои не так, как я привыкла, висят на дверях огромного холодильного агрегата. Определенно: порядок их был нарушен. Тогда я легко, мимоходом убедила себя, что сама что-то перепутала. А кто же еще?