– Забудь! Ни слова она от тебя не получит! Она же ждет именно твоего ответа. Она ждет твоей злобы в ответ на свою. Не доставляй ей этого удовольствия.
– Да! – ответила я беззвучному голосу вслух. – Не дождется!
Я поступила иначе. Я просто переправила письмо Максу. Без комментариев. Пусть сам разбирается со своей супругой. Он-то прекрасно знает, насколько мне безразличны дела его семьи. У меня свои слезы, свои беды. А он пусть расхлебывает свою семейную жизнь. Меня только трогать не надо.
Я рада была, что сдержалась. В этой сдержанности я ощущала собственную силу, и это мне нравилось. Но тут все впечатления дня заново обрушились на меня, и слезы сами полились из глаз. Через мгновение я ревела в голос, вспоминая все: и непрошеных гостей чужого дома, ставшего для меня единственным пристанищем, и «старую каргу», и отказ в визе, и разговор с мамой, не желающей понять, что я уже взрослая и уставшая от жизни женщина, а не подросток, которым можно помыкать, и эту поганку Ирину. Что ей там Макс про меня наговорил, интересно? Предатель! Они все предатели, все свою вину скидывают на наши плечи, чтобы самим казаться невинными жертвами… Я ревела и бушевала, как настоящая гроза, не переводя дух.
Я не знаю, сколько прошло времени, когда позвонил Макс.
– Получил? – спросила я, не переставая рыдать.
– Получил, – подтвердил Макс.
– Просто – оставьте меня в покое, слышите? – потребовала я.
– Я не ожидал, – сказал Макс. – Не думал, что она на такое способна. Понимаешь, она детей хочет…
– А я ей мешаю? Я должна помочь вам сделать детей?
– Нет. Ты успокойся. Я не ожидал. Она больше не будет тебе писать, обещаю.
– Надеюсь. Хотя – мне и этого вполне хватило для счастья. А тебя – знаешь – тебя мне поздравить не с чем. Она ж в любой момент свинью тебе подложит.
– Похоже, что так.
– Ты в курсе насчет десяти фунтов?
– Каких еще фунтов? – вздохнул несчастный супруг своей жены.
– Она в Лондоне, когда ты отошел, Егору подарила десять фунтов, типа – чтоб ни в чем себе не отказывал. Он не взял.
– Ты уверена? Ты ничего не путаешь?
Макс разозлился, я это слышала.
– Позвони сам Егору и спроси. Он тебя наверняка не хотел огорчать, вот и промолчал. А эта твоя… Ириша – она учуяла, что он не расскажет. Психи – они чуткие, хорошо соображают, как и с кем себя вести. Только, знаешь, я не промолчу. Мне надоело. Со всех сторон обступили…
Я снова затряслась в рыданиях.
– Ты успокойся. Ты о ней больше не услышишь. Я тебе обещаю, – эти слова Макса прорывались ко мне, как сквозь пелену.
О чем еще говорить? Пусть сам с ней разбирается. Я прервала разговор и отключила телефон.
И что теперь?
Я знала, что просто так успокоиться не смогу. И тут я придумала: поеду-ка я в нашу поселковую парикмахерскую и постригусь наголо. Пусть мать послезавтра порадуется. И все остальные. Может, поймут, до чего меня довели. А не поймут, так хоть просто полюбуются – мало им не покажется.
Решено!
18. Прорвало
Поселок Юлькин – это вещь в себе. «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок». Бедный Евгений… Скучал… В нашей деревне предусмотрены все удобства и развлечения, чтобы не заскучать ненароком на природе. Конечно, всем желающим обеспечен дачный загородный покой. Но стоит пройти минут двадцать по проселочным дорожкам, как открывается вид на шопинг-центр, в котором имеются и магазины, и ресторанчики, и фитнес-клуб, и салон красоты с парикмахерской. Все заведения работают круглосуточно.
Надо сказать, что пешком туда являться хоть технически и вполне можно, но считается дурным тоном. Обитатели подъезжают в таких каретах – царям не снилось. И правильно: надо же окружающим показать, кто ты, сколько стоишь, какого в связи с этим требуешь к себе почтения.
Цены на все в этом торговом раю анекдотически-фантастические, из-за чего меня поначалу разбирал нервный смех. Кто же это тут покупает? Однако – покупают. Целыми телегами. И горделиво вышагивают к авто, демонстрируя окружающим собственное процветание и благоденствие.
В самом начале жизни тут я, присмотревшись, обнаружила и вполне дешевые продукты: обычное молоко, капусту, морковь, картошку, яйца. И даже среди великолепных хлебов, изготовленных по французским и итальянским рецептам, можно было найти вполне доступный по цене кирпичик черного или батон белого. Ну правильно, сторожам и домработницам тоже что-то надо есть в этом раю. Иначе кто бы тут такие быдляческие продукты покупал? Я сама слышала, как красавица-мама объясняла прелестной дочке лет шести-семи, что вон тот вон хлеб брать никогда не надо: он для быдла. Не стесняясь, не понижая голоса провозглашала! И дочка внимала, училась жить.
О, как все поменялось в нашем бренном мире! Если бы я в своем детстве презрительно отозвалась о бедных, получила бы – от мамы по губам, а от папы выражение глубочайшего сожаления о том, кого же они умудрились вырастить.
– Все люди приходят нагими в этот мир, нагими и уходят. Все смертны. А потом – другой суд. Не тот, которым здесь себя судишь. Все мы равны перед тем судом.
Папа так говорил. Внушил на всю оставшуюся жизнь. Запечатлел.
Впрочем, каждый выбирает свой путь. Многие почему-то с радостью свернули со светлой дороги в мрачную чащу. Не мне судить.
В бьюти-салоне я пару раз уже бывала с Юлькой. Заезжали на маникюр-педикюр, расслаблялись в стильном интерьере. Раз в год я могла себе это позволить в те времена.
Сегодня, когда я решила навсегда распроститься с прошлым (то есть со своими длинными волосами, которыми так гордилась мамочка), мне было почти плевать на цены. Во-первых, деньги пока что у меня имелись. Ну даже если стрижка будет стоить немыслимо дорого, все равно – на бензин и сигареты останется. Я еще не притрагивалась к Юлькиным продуктовым запасам, не возникало такой острой необходимости. Но если что – с голоду не умру. Зато – они все увидят, до чего меня довели. Это того стоит.
И еще – теплилась в глубине души надежда на то, что бритье головы наголо не должно цениться как настоящая модельная стрижка. Тут же – чик-чик, вжик-вжик – и готово дело. Никакого мастерства не требуется.
Я припарковалась, отметив, что машин у салона, несмотря на позднюю пору, немало.
– Мне бы постричься, – обратилась я к администратору.
– Вам все равно, к какому мастеру? Сейчас все заняты, но скоро уже освободятся. А по записи больше никого нет. Выбирайте.
– Мне все равно. Кто первый освободится.
– Тогда подождите, пожалуйста, совсем чуть-чуть.
Я вышла на крылечко, вытянула сигарету из пачки…
Где-то далеко-далеко мычали коровы. Солнце уже закатилось, но горизонт светился всеми оттенками лилово-розового. Если поднять глаза к небу, чтобы не видеть наводящих тоску строений торгового центра, можно было наслаждаться красотой и гармонией космоса.
Я вспомнила наши с Мишей давние разговоры про космос и хаос. Как я по его совету читала Платона, его рассуждения о космосе, который, по мнению философа, есть гармоничный живой организм с разумной душой, и человек – часть этого организма.
Во всем этом – в красках неба, в ночном воздухе, в далеких звуках – таился, безусловно, глубокий смысл…
На стоянку, ревя, въехал огромный внедорожник. Из него выскочил совершенно лысый пожилой дядька в рваных джинсах и рубахе, не застегнутой на груди, но узлом завязанной в том месте, где положено находиться талии, косящий под лихого молодого мачо.
Навстречу ему из парикмахерской вылетело пулей существо – босое, в пижаме. Голова непонятного создания блестела от свежевыбритости.
– Ты украл у меня Париж! – завизжало существо голосом женщины в крайней степени остервенения. – Ты, мразь, украл у меня Париж!!! Вот, получай!!!
– Настик! Настенька! Асенька! – собирался с силами колосс, сумевший украсть целый город.
Асенька подскочила к дядечке и пнула его босой ногой по колену. Оба взвыли.
– Ты украл у меня Париж, гад! – выла Асенька.
– Уйййй! Зачем ты это сделала? Что ты с собой сделала? – стонал гад, пытаясь увлечь зазнобу в авто.
Они еще пообменивались репликами. Суть претензий лысой Асеньки сводилась к краже у нее французской столицы. Мачо в ответ все больше ожесточался. Видимо, дама его сердца уловила ожесточенные нотки в реакции на ее горе и поняла, что пора сворачивать представление.
– Иди оплати им там все! – крикнула она, заливаясь слезами.
Голос ее стал похожим на человеческий.
– За что им платить? Изуродовали тебя! – зарычал мужик.
– За услугу им платить. Я денег не взяла с собой.
– В машину села! Быстро! – велел хозяин внедорожника.
Лысая, захлебываясь рыданиями, полезла в машину.
Дядька быстро расплатился и, виртуозно матерясь, поспешил к своей бедняжке Асеньке.
Только тут я заметила сигарету в своей руке. Я вроде покурить собиралась? Щелкнула зажигалкой, затянулась. Все безумие прошедшего дня снова встало передо мной. Мамины упреки, письмо «жены отца моего сына»… Слезы сами полились из глаз. В который уже раз!
Только тут я заметила сигарету в своей руке. Я вроде покурить собиралась? Щелкнула зажигалкой, затянулась. Все безумие прошедшего дня снова встало передо мной. Мамины упреки, письмо «жены отца моего сына»… Слезы сами полились из глаз. В который уже раз!
– Можно огоньку? – услышала я голос за спиной.
Я всхлипнула и протянула зажигалку. Рядом со мной стояла ангелоподобная девушка, светловолосая, ясноглазая. Нестеровский типаж. Русь, березки, венки из васильков, гадание на ромашковых лепестках. Белые брючки, белая просторная блуза из шитья. Стильная девушка. Глаз не оторвать.
– Я вообще-то освободилась, но можно тут с вами перекурю?
Так вот это кто! Это мой мастер парикмахерских дел.
– Покурим, – кивнула я.
У меня никак не получалось справиться со слезами.
– Вы плачете? – посочувствовала девушка. – У вас что-то случилось?
– С мамой отношения выясняли, – кратко ответила я.
Не перечислять же весь комплекс печальных факторов.
– Ой, я тоже, если с мамой поссорюсь, весь день потом реву. Я ее так люблю, сама не понимаю, почему ссоры выходят.
– Дуры мы, наверное, – предположила я.
– А вы ей позвоните и попросите прощения. Жалко же ее. Мне свою всегда жалко становится, когда поругаемся.
Девушка была такая милая, не вписывающаяся во всю эту обстановочку, что плакать расхотелось.
– Обязательно позвоню, – согласилась я.
– А вы что хотите? Покраситься? Кончики подровнять?
– Нет, я как та вот, ваша предыдущая. Наголо.
Девушка тихонько засмеялась.
– Тут это, как я посмотрю, самая популярная стрижка. Работаю здесь с весны – почти каждый день кто-то требует волосы снять под машинку. Раньше в обычном салоне работала – никто такого не просил.
Я очень удивилась. Мне-то казалось, я одна такая на всем белом свете. Ну, почти одна. А тут – вон оно что!
– А почему популярная? – задала я неуместный вопрос.
Откуда парикмахерше знать, почему клиенты выбирают такой фасончик?
– Я вот тоже об этом думала. Но мне кажется, они тут скучают у себя в домах. Одни сидят. Ну съездят сюда, купят чего-нибудь. Потом опять домой. Мужики их делами заняты. А им хочется как-то на себя внимание обратить. Мол, все достало. Начинаю новую жизнь с нуля.
– На мужиков действует? – заинтересовалась я.
– Ага. Даже удивительно. Кто плачет-рыдает, кто злится… Но как-то их это… встряхивает, что ли. Хотя есть такие, которые жутко ругаются.
– Да. Я видела. Эти вот. Только что. Все три реакции в одном флаконе: и плакал, и злился, и ругался.
– Ну, эта вообще разошлась. Уже не знает, чего учудить.
– А чего она про Париж ему орала?
– Сама не пойму. Они вроде в Париж летали. А что там произошло… Меня не касается.
– Значит, Париж на месте, – улыбнулась я.
– Наверное. Я не была. И не знаю, попаду ли. А вот стричь ее было тяжко. Она так дергалась, психовала…
– Да я уж видела. Дурдом.
– Они тут все на кокаине или на чем еще, не знаю. Такого насмотришься – от людей шарахаться начнешь.
– Неужели все?
Девушка засмеялась.
– Нет, конечно. Просто сегодня день такой. Мрачно смотрю на жизнь.
– И у меня такой день. Со всех сторон обступили.
– Меня Ангелина зовут, – представилась девушка.
Имя ей удивительно шло. Я же с первого взгляда подумала: ангел.
– А меня Майя. Может, будем на ты?
– С удовольствием.
…Я уселась в кресло. Ангелина расчесала щеткой мои волосы.
– Слушай, давай передумаем, а? – тихо предложила она, наклонясь к моему уху. – Ну кого ты лысиной удивишь? Ты же не такая, как эти. Зачем тебе?
– Да надоело все. Вот и подумала.
– Смотри, какая красота: крепкие, здоровые. Зачем губить? Давай массажик головы тебе сделаю, кончики подровняю – уйдешь как новенькая.
Вся решимость моя пропала. Действительно, кому я что докажу отсутствием волос? Маме будет больно, это ясно. Она гордилась моими косами, любила их расчесывать, заплетать… И вот я, как дура последняя, заявлюсь к ней в новом облике…
– Ты права, – согласилась я. – Давай массажик и кончики. И – спасибо тебе. Ты хорошая.
Мы все успели обсудить. Я пересказала содержание полученного письма.
– Ревнует. Потерять твоего боится, – заметила Ангелина.
– Он уже восемнадцать лет не мой. Какая ревность?
– Глупая она. И злая. Терпела, видно, пока замуж не вышла. А потом – прорвало. Бывает же.
– Вот пусть на мужа своего и прорывается. А я тут с какого боку?
– Плюнь и разотри. Чего тебе с ней делить?
А и правда – делить мне с Иришкой было нечего и некого. Надо забыть, и все.
Ангелина рассказала и о себе. Она приехала из Белоруссии, из самой столицы. Не за заработком, хотя, конечно, такие заработки, как тут, на родине и во сне не увидишь. Тут чаевые меньше пяти сотен не оставляют. Одна клиентка однажды в состоянии особой злобы и гнева кинула ей на столик пять тысяч, воскликнув при этом: «На, подавись!» Ангелине очень хотелось догнать ее и засунуть красную бумажку той за пазуху. Но она остановила порыв своей души, сказав не очень слышно: «Сама подавись!», – и спрятала денежку. Жила Ангелина в соседнем городке, снимала комнатушку, копила на машину (почти скопила, вот-вот), ходила на курсы вождения. А все почему? Она решительно поменяла свою жизнь из-за несчастной любви.
– Жениться не хотел, а так – я не стала. Не хочет со мной вместе всю жизнь прожить, значит, не любит. А мне так не надо. Без любви – зачем? Но я боялась, что все-таки уступлю ему. Вот и уехала. И не жалею.
Конечно, Ангелине было всего двадцать лет. Она уверенно мечтала о любви. И пусть – ее время. Ее мечты.
– А ты думаешь, здесь кого-то встретишь, кто будет рад жениться? – не удержалась я от скептического вопроса.
– Мне кажется, встречу. Может быть, уже встретила. Тут есть такой молодой человек… Такой хороший…
– Из этих, местных?
– Да, из поселка. У них дом такой! Я глянула сходила. Дворец, а не дом. Но он такой воспитанный, приятный. Телефон у меня взял. Встретиться предложил.
– В сказки веришь?
– Ну почему в сказки? Я человек, и он человек. Разве мы не можем просто понравиться друг другу?
– Я бы поостереглась.
– Чего?
– Ну вот этих мыслей эпохи Просвещения, вот этого «равенства и братства»…
– Может быть. Но ты его не видела. А я видела много раз. Он хороший, добрый человек.
– Тебе виднее.
Чего я взялась разубеждать прекрасного Ангела? Она явно неглупая, воспитанная, положительная. И может быть, ей очень даже повезет.
А руки у нее золотые. Массаж снял всю черноту дня, что обрушилась на меня. Волосы струились по плечам. Я нравилась себе. И еще – я была благодарна девочке за то, что она меня отговорила от «нью лука».
Мы обменялись телефонами. Договорились в ее свободный вечер посидеть тут в кафешке за чашечкой кофе. Она обычно работала вечерами, но через неделю по графику три дня подряд выпадала ей утренняя смена.
– Созвон?
– Конечно!
Я помахала рукой и отправилась к своей машинке, не подозревая, что увидеться нам предстоит гораздо раньше того дня, который мы наметили.
19. Отшельники
Небо переливалось мириадами звезд. В детстве я надеялась, что когда-нибудь обязательно полечу в космос. Сейчас, сидя на ступеньке крыльца и задрав голову вверх, я думала: «Зачем лететь? Мы и так в космосе. Земля – мой космический корабль».
Мне казалось, я понимаю, о чем говорят звезды.
Я была рада ночной тишине и покою. Как странно получается: мне грустно без людей, а с людьми тяжко. Не со всеми, конечно, но в целом – мир человеческий давит. Дикий хищный мир. Интересно, так всегда было или только сейчас столь явно проявляется хищная сущность человека?
Вряд ли только сейчас. Иначе откуда брались бы отшельники, уходившие в пустыни тысячи лет назад? Значит, и тогда, когда людей на планете жило не так уж и много, если сравнивать с сегодняшним днем, были те, кто хаосом человеческой жизни тяготился.
Хаос… Это то, что было до космоса, до гармонии, соразмерности, упорядоченности. Хаос – это бездна. Изначальное состояние мира. Но из этой бездны возникли первые божества. Так считали древние греки.
Но если мир людей представляется хаосом, то чему-то новому предстоит из этого хаоса родиться? Мы – еще первобытный материал? Что-то мы не осознаем до конца, отпихиваем от себя в суете. У меня, например, до этой одинокой жизни совсем не было времени просто так сидеть и думать. Вот, наверно, зачем уходили от людского мира одиночки-отшельники. Им хорошо думалось. Их никто не отвлекал от созерцания и молитв. Хотя… Не все так просто. Они сами себя отвлекали. Что-то внутри их не давало покоя…
Я стала думать о Марии Египетской. Мне о ней рассказал папа, когда мне исполнилось четырнадцать. За полгода до своей смерти. Я любила зайти к нему в кабинет, залезть на старый кожаный диван с ногами и, увидев улыбку в его глазах, начать канючить:
– Пап, расскажи чего-нибудь.