— Курс на северо-восток, — произнес я, передавая штурвал Дику.
Он рассеянно кивнул. Он всегда бывал таким в первый день плавания. За шесть лет, которые он прослужил на королевском флоте, он так и не сумел побороть морскую болезнь. Райт тоже чувствовал себя неважно. Его позеленевшее лицо покрывала испарина, и на фоне его бледности рыжая шевелюра полыхала огнем в тусклом освещении рубки. Йоргенсен, облаченный в позаимствованные у нас свитера и непромокаемую куртку, казалось, не замечает качки, так же как и Картер, который столько лет провел в кочегарках и машинных отделениях престарелых пароходов, что ему все было нипочем.
Мою вахту вызвали наверх в четыре часа утра. Ветер усилился до пяти баллов, но яхта теперь шла даже легче. Я обратил внимание на то, что часть парусов убрана. Тем не менее качка оставалась достаточно сильной. Волны были такими высокими, что «Дивайнер» вонзал в них бушприт, как матадор шпагу. Весь день ветер дул с юго-востока, позволяя нам пересекать Северное море с приличной скоростью в семь, а то и восемь узлов. К заходу солнца мы преодолели сто пятьдесят пять миль из того расстояния, которое отделяло нас от побережья Норвегии. Яхта мчалась вперед так уверенно, как будто участвовала в океанских гонках. Это стремительное скольжение под парусами настолько меня захватило, что я почти забыл, зачем мы идем в Норвегию. Прогноз погоды беспрестанно угрожал штормом, и незадолго до полуночи нам снова пришлось сократить площадь парусов. К следующему утру ветер немного стих и задул с северо-востока. Мы ушли в крутой бейдевинд, что позволило нам продолжить свой путь против ветра.
За прошедшие два дня я сумел довольно близко познакомиться с Джилл Сомерс. Этой высокой и стройной девушке было двадцать шесть лет, и, несмотря на всю свою деятельную натуру, в критической ситуации она умела сохранять ледяное спокойствие. Она не была красивой в общепринятом смысле этого слова, но мальчишеская легкость ее движений и жажда жизни наделяли весь ее облик своеобразной красотой. Ее обаяние заключалось в ее манерах, а также в том, как легко ее довольно полные губы расплывались в улыбке, которая всегда была слегка кривоватой. И когда она улыбалась, улыбались и ее глаза. Она обожала ходить под парусом, и мы оба настолько наслаждались ощущением ветра, стремительно увлекающего нас вперед, что напрочь забыли о Джордже Фарнелле. Его имя было упомянуто лишь однажды. Она рассказывала мне о том, как они с отцом выбирались из Норвегии перед самым немецким вторжением и как, проведя всего несколько месяцев в Англии, она через норвежские военные власти в Лондоне связалась с ротой Линге и начала работать на Сопротивление.
— Я просто должна была что-то делать, — рассказывала она. — Я хотела участвовать в этом вместе со всеми. Папа все устроил. Он работал в норвежской судоходной и торговой миссии в Лондоне. Я отправилась на север, в Шотландию, и сразу же приступила к работе в их штаб-квартире. Я и еще пять девушек круглые сутки по очереди дежурили в радиоэфире. Именно там я и познакомилась с Бернтом Ольсеном.
— Вы знали, что его настоящее имя Джордж Фарнелл? — спросил я.
— Тогда еще нет. Но он был темноволосым и невысоким, и однажды я спросила у него, действительно ли он норвежец. Тогда он и назвал мне свое настоящее имя.
— Сообщил ли он вам о том, что является беглым заключенным? — спросил я.
— Да, — ответила она, улыбаясь собственным мыслям. — Тогда он поведал мне о себе все, что только можно было рассказать.
— И вас это нисколько не обеспокоило? — поинтересовался я.
— Конечно нет, — откликнулась она. — Мы были на войне. И он готовился к участию в одном из наших первых и самых отчаянных штурмов того, что на тот момент являлось вражеской территорией. Три месяца спустя он отправился в Норвегию, на штурм Молёя.
— Он очень много для вас значил, верно, Джилл? — спросил я.
Она кивнула и, немного помолчав, добавила:
— Да, он очень много для меня значил. Он был более серьезным и более сдержанным, чем все остальные, и очень сильно от них отличался. Казалось, у него в этой жизни есть какая-то миссия. Вы понимаете, о чем я говорю? Он носил военную форму и упорно тренировался, готовясь к опасному заданию. И тем не менее он не имел ко всему этому никакого отношения. Мыслями он был где-то очень далеко.
Именно это описание Фарнелла накануне штурма Молёя заинтриговало меня больше всего. Фарнелла интересовали только металлы. В отношении металлов он был таким же творцом, как живописец или музыкант. Война и его собственная жизнь весили очень мало на этих весах, на второй чаше которых лежал восторг от обнаружения новых залежей. Описание Бернта Ольсена во время штурма Молёя, предоставленное Кертисом Райтом, и рассказ Джилл о его поведении накануне высадки окончательно убедили меня в том, что Фарнелл напал на след новых металлов в горах Норвегии.
Больше о Фарнелле мы не говорили. Во время вахты мы были всецело поглощены управлением яхтой. Если вы никогда не ходили под парусами, вам трудно понять, сколько внимания и усилий требует этот процесс. Постоянно необходимо что-то делать, особенно капитану. Когда я не стоял у штурвала, я заносил в судовой журнал данные о нашем местоположении, которое прежде нужно было рассчитать. Я также должен был в определенное время выходить в радиоэфир, слушать прогноз погоды, проверять паруса. И над всем этим нависал тяжкий груз сонливости, особенно во время вахт, приходящихся на раннее утро.
Возможности поближе познакомиться с Йоргенсеном или Райтом у меня не было, как и поговорить с ними о Фарнелле. Пока дул ветер, вахты беспрестанно сменяли друг друга. Вахта, освободившаяся от дежурства на палубе, тут же спускалась в каюты. Днем работы тоже хватало, начиная от приготовления еды и заканчивая мелкими хозяйственными хлопотами. Время от времени отдыхающую вахту приходилось будить и звать на помощь, чтобы переставить паруса. Все, что я успел заметить за эти первые два дня, так это то, что Йоргенсен — первоклассный моряк и, похоже, в буквальном смысле слова наслаждается нашим плаванием. Что касается Кертиса Райта, то он тоже довольно быстро освоился на яхте.
На третий день ветер снова сменил направление и снова стал юго-восточным. Нам довелось отпустить последний риф и поставить главный топсель. Крутые волны сменились длинными и плавными. К этому времени мы прошли уже четыреста миль. Светило яркое солнце, и нам начали встречаться траулеры Абердинского флота. Над ними кружили чайки, время от времени над встрепанными волнами проносился буревестник, почти касаясь крыльями воды и напоминая летучую рыбу.
Именно в это утро все и началось. Нам удалось расслабиться и подумать о чем-то, кроме парусов. В полдень я передал штурвал Йоргенсену. Дик заявил, что будет дежурить две вахты подряд, желая воспользоваться этим временем для того, чтобы снять главный топсель и заменить заклинивший вертлюг. Впервые за все время с момента выхода из Лондона я остался с норвежцем наедине.
— Курс двадцать пять градусов северной широты, — сообщил я ему, на негнущихся ногах выбираясь из кресла.
Он кивнул и встал к штурвалу, присматриваясь к компасу. Затем он поднял глаза на группу людей, которые возились с гарделями возле грот-мачты. Наконец его взгляд остановился на мне.
— Можно вас на минутку, мистер Гансерт? — произнес он, потому что я уже шел к мачте, чтобы тоже приняться за гардели. Я остановился, а он продолжал: — Это путешествие идет на пользу моему здоровью. Но я не думаю, что то же самое можно сказать о моем бизнесе. Если только нам не удастся с вами договориться.
— Вы о чем? — спросил я.
Он откинулся на спинку сиденья, легко удерживая штурвал своими сильными пальцами.
— Должен признаться, что я был не вполне честен с вами, когда говорил, что меня не интересует Фарнелл. Интересует. И особенно сейчас, когда мне стало известно, что недавно вы получили от него некое послание. Полагаю, он сообщил вам о том, что в Норвегии было сделано важное открытие? Там обнаружили какие-то ценные минералы?
Смысла отрицать это не было.
— Послание это подразумевало, — ответил я.
— Он вам сообщил, какой именно минерал обнаружил? — спросил он.
Я кивнул.
— Да, — ответил я. — И прислал образцы.
— Полагаю, по почте? — прищурился Йоргенсен, не сводя с меня внимательного взгляда.
Я улыбнулся.
— Его метод передачи информации оказался гораздо менее традиционным, — покачал головой я. — Впрочем, я думаю, вам важно знать главное — образцы благополучно попали ко мне.
— И вы знаете места залежей этого минерала?
Я не видел оснований разубеждать его в том, что выглядело вполне логично.
— Без этой информации толку от этих образцов было бы не много, — хмыкнул я.
— Полагаю, мы могли бы прийти к некоему соглашению, — немного поколебавшись, продолжал норвежец. — Что, если мы направимся прямиком в Берген? Там я смог бы сделать вам конкретные предложения. А вы смогли бы привлечь сэра Клинтона…
Я не видел оснований разубеждать его в том, что выглядело вполне логично.
— Без этой информации толку от этих образцов было бы не много, — хмыкнул я.
— Полагаю, мы могли бы прийти к некоему соглашению, — немного поколебавшись, продолжал норвежец. — Что, если мы направимся прямиком в Берген? Там я смог бы сделать вам конкретные предложения. А вы смогли бы привлечь сэра Клинтона…
Он замолчал, глядя куда-то поверх моего плеча. Я обернулся. У люка трапа, ведущего в кают-компанию, стоял Дахлер. Я не видел его с того момента, как мы вышли из Темзы, не считая одного случая, когда я столкнулся с ним в сумерках на палубе. Все это время за ним ухаживала Джилл. Солнце вышло из-за тучи, и в ярком свете солнечных лучей его изборожденное морщинами лицо показалось серым. Он был одет в свитер Дика, который был ему слишком велик, и старые серые брюки с подвернутыми штанинами. Он смотрел на Йоргенсена. Я в очередной раз ощутил вражду, вспыхивающую при встрече этих людей. Дахлер неуклюже зашагал по раскачивающейся палубе. Должно быть, он услышал слова Йоргенсена, потому что произнес:
— Так значит, уже дошло до стадии конкретных предложений?
— А вам какое дело? — резко ответил Йоргенсен.
— Никакого, — ответил калека, улыбаясь своей кривоватой улыбкой. — Просто интересно. Вы похожи на собаку, которая защищает свою кость. Вы ее закопали, но все равно боитесь, что придет другая собака и откопает. Вы расспрашивали даже мисс Сомерс.
Йоргенсен ничего не ответил. Он смотрел на собеседника со странной сосредоточенностью, и его щека нервно подергивалась.
— Я сказал ей, чтобы она ничего вам не говорила, — продолжал Дахлер.
— С каких это пор вы стали ее опекуном? — презрительно усмехнулся Йоргенсен.
— Я был другом ее отца, — ответил калека. — К счастью, вам ничего не удалось из нее выудить. Как и из майора Райта. — Он улыбнулся. — Да, вы не знали, что дверь моей каюты закрыта неплотно. — Он обернулся ко мне. — Мистер Гансерт, прежде чем вы будете обсуждать с ним конкретные предложения, было бы неплохо, если бы вы выяснили у него, что он знает о Джордже Фарнелле.
Йоргенсен с такой силой стиснул штурвал, что у него даже костяшки пальцев побелели.
— Почему вас так интересует Фарнелл? — спросил он у Дахлера.
Сильная качка заставила калеку опереться на крышу рубки.
— Бернт Ольсен вывел нас из Финсе. — Внезапно он наклонился вперед. — Он также сообщил мне о том, кто поручил немцам совершить в ту ночь налет на мой дом. Вы не знали, что мне об этом известно?
— В ваш дом пришли потому, что вы слишком много болтали о своей мифической деятельности.
— Насколько я понимаю, Мюеллер, ваш представитель в Бергене, не имел к этому никакого отношения?
— Если и имел, то он расплачивается за это шестилетним сроком в тюрьме по обвинению в сотрудничестве с немцами.
— Он всего лишь сделал то, что ему приказали сделать вы.
— Det er logn, — от волнения Йоргенсен перешел на норвежский.
Его лицо раскраснелось от гнева.
— Это не ложь, — возразил Дахлер.
— Тогда докажите это.
— Доказать? — Дахлер улыбнулся. — Для этого я здесь, Кнут. Я собираюсь это доказать. Я собираюсь доказать, что вы должны отбывать срок вместо Мюеллера. Когда я найду Фарнелла…
— Фарнелл мертв, — резко оборвал его Йоргенсен, совладав с волнением.
Дахлер молчал. Это краткое напоминание о том, что Фарнелл умер, похоже, потрясло его до глубины души. Он повернулся и побрел обратно к трапу. Вдруг он остановился и снова развернулся к нам.
— Мистер Гансерт, — обратился он ко мне, — прежде чем вы начнете обсуждать его предложения, вспомните, что до определенного момента он работал на немцев, причем делал это так же усердно, как позднее сотрудничал с британцами.
С этими словами он скрылся в люке.
Вдруг раздался окрик Дика:
— Следите за курсом!
Яхта развернулась носом к ветру, и все паруса неистово хлопали у нас над головой. Йоргенсен немедленно вернул судно на курс. Затем он вздохнул.
— Вот что происходит, мистер Гансерт, — тихо произнес он, — в стране, которая была оккупирована.
Я промолчал, и спустя мгновение он продолжил:
— До войны мы с Яном Дахлером вместе занимались бизнесом. Его танкеры снабжали мой металлургический завод. Но теперь… — Он пожал плечами. — Он вел себя глупо. Он помог кое-каким британским агентам, а затем принялся об этом болтать. Мюеллер на него донес, и теперь он во всем винит меня. Что касается его побега из Финсе… — Он поднял голову и посмотрел на меня. — Один немецкий офицер признался в том, что ценой его побега стала определенная информация, в которой они нуждались. Эта информация касалась новых видов морских двигателей, разработанных моими инженерами. Эти чертежи были «утеряны», когда Норвегию оккупировали немцы. Но Дахлеру было о них известно, потому что я пообещал оснастить этими двигателями его танкеры, прежде чем принимать другие заказы. И… в общем, произошла утечка информации, и чертежи у нас изъяли.
— И это была работа Дахлера? — спросил я.
— Доказательств этого нет, не считая слов немецкого офицера, которого наша разведка расколола во время перекрестного допроса. Но чертежи у нас потребовали сразу после побега Дахлера из Финсе. Именно поэтому власти и не хотят снова видеть его в Норвегии.
— Что он делал в Финсе? — спросил я.
— Принудительные работы, — ответил Йоргенсен. — Немцам взбрело в голову, что они сумеют построить на Йокулене аэродром. — Он вытащил сигарету и закурил. — Теперь, мистер Гансерт, вы понимаете, как обстоят дела? Чтобы прикрыть свою собственную вину, он вынужден сам выдвигать обвинения. Кроме того… — он заколебался, — проблема также заключается в том, что во время оккупации человек моего положения неизбежно попадает в неловкое положение. Я должен был изображать дружбу с немцами для того, чтобы иметь возможность продолжать работать на освобождение моей страны. Если бы они перестали мне доверять, от меня не было бы никакого толка. Многие из тех, кто не знает, чем я занимался на самом деле, готовы поверить в то, что я поддерживал немцев. Вот почему я теряю самообладание, когда слышу, как такие люди, как Дахлер, выдвигают против меня совершенно необоснованные обвинения. Я знаю, в каком уязвимом положении я оказался из-за своей работы. — Он грустно улыбнулся. — Я подумал, что будет лучше, если вы об этом узнаете. — Немного помолчав, он добавил: — Ну, а теперь как насчет того, чтобы отправиться непосредственно в Берген и уладить там все дела?
Я колебался. Мне не давали покоя два факта. Один заключался в том, что во время войны Фарнелл какое-то время находился в Финсе. Второй касался того, что Йоргенсен больше не диктовал условия «Би Эм энд Ай», а выпрашивал их. Я посмотрел вперед в поисках предлога прервать этот разговор. Дик пытался поднять топсель, но парус за что-то зацепился.
— Держи его, — крикнул я. — Ты не освободил топенант. Мы поговорим об этом позже, — сказал я Йоргенсену и поспешил на выручку Дику и его вахте.
Как только топсель благополучно подняли, закрепив все снасти надлежащим образом, я спустился в кают-компанию, чтобы поесть. Мне было необходимо время, чтобы обдумать причины таких внезапных перемен в намерениях Йоргенсена. Когда я вошел, там был только Дахлер. Джилл выглянула из-за двери камбуза.
— Уже четыре? — спросила она.
Я кивнул, не сводя глаз с Дахлера. Он покачивался взад-вперед в такт движениям яхты.
— Вам не показалось, что с Йоргенсеном это было немного чересчур? — поинтересовался я.
— Чересчур? — Он усмехнулся. — Кнут Йоргенсен — это такой человек… — Он поколебался, но затем все же добавил: — Он бизнесмен. — Он наклонился ко мне через раскачивающийся стол. — Вот что я вам скажу, мистер Гансерт. Норвежец может быть опасен, только если этот норвежец бизнесмен. Я норвежец и бизнесмен. Так что я знаю. Мы открытые и приветливые люди… пока не доходит до бизнеса.
— И что тогда? — спросил я.
Здоровой рукой он вцепился в рукав моей куртки.
— И тогда возможно все, — ответил он.
То, как он это произнес, заставило меня похолодеть. Тут вошла Джилл, и сразу же все снова вернулось в рамки нормальности. Но после еды, когда я ушел в свою каюту спать, передо мной снова всплыла сцена, разыгравшаяся между Дахлером и Йоргенсеном. Я лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к качке, ощущая неистовую вражду двух норвежцев и задаваясь вопросом, что можно с этим сделать. Держать их подальше друг от друга на таком маленьком судне не было никакой возможности. Позволить им контактировать… Придется постоянно за ними следить, вот и все. Я вскочил с койки и, поднявшись на палубу, обнаружил Йоргенсена за штурвалом, а Дахлера в рубке, из которой он пристально наблюдал за своим недругом. Похожая на пергамент кожа Йоргенсена казалась бледнее обычного. Он переводил взгляд с нактоуза на вымпел на мачте и обратно, стараясь не смотреть на Дахлера. Даже здесь, на палубе, несмотря на сильный ветер, заставлявший «Дивайнер» то взлетать на гребни волн, то скатываться с них вниз, напряжение между двумя мужчинами казалось физически ощутимым.