17 октября 1854 г. в половине седьмого утра французские батареи открыли интенсивный огонь по 4-му бастиону. Сюда же направили свой огонь и англичане. Русские батареи открыли ответный огонь. В. А. Корнилов сейчас же на коне помчался туда. Его свита еле поспевала за командующим. Корнилов, достигнув бастиона, с высоко поднятой головой, стал проходить от орудия к орудию, ободряя солдат и матросов. Отсюда командующий направился на 5-й бастион. Лошадь не желала спускаться по спуску, по которому вели огонь французы, но В. А. Корнилов сумел заставить животное спуститься с возвышения и направился на другой бастион. Пятым бастионом руководил П. С. Нахимов. Сопровождающий В. А. Корнилова офицер записал: «На пятом бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле: здесь, как и там, он был в сюртуке с эполетами, отличавшими его от других во время осады. Разговаривая с Павлом Степановичем, Корнилов взошел на банкет у исходящего угла бастиона, и оттуда они долго следили за повреждениями, наносимыми врагам нашей артиллерией. Ядра свистели около, обдавая нас землей и кровью убитых; бомбы лопались вокруг, поражая прислугу орудий». Затем Корнилов двинулся на 6-й бастион. Через некоторое время его видели в городе – и вновь на 4-м бастионе.
Дым от страшного обстрела покрывал бастионы и траншеи так, что не было видно соседа, и артиллеристы стреляли мимо цели. Тотлебен, сопровождавший командующего, вышел вперед и поднялся на бруствер, осыпаемый градом французских ядер. Он заметил неправильность в прицеле русских артиллеристов и приказал: «Не торопитесь, стреляйте реже, но чтобы всякий выстрел был действительным».
В. А. Корнилов, осмотрев бастионы, решил направиться на Малахов курган. Адмирал Истомин, который руководил здесь обороной, не советовал командующему этого делать. Но тот был непреклонным. Около 11 часов утра В. А. Корнилов верхом на лошади стал подниматься на Малахов курган. Моряки, увидев адмирала, закричали «ура», но командующий остановил их, сказав: «Будем кричать «ура» тогда, когда собьем английские батареи».
В это время английские батареи усилили огонь. Бомбы рвались непрерывно, разбивая земляные укрепления. Офицеры советовали командующему покинуть зону обстрела. И в это время случилось непоправимое: несколько ядер перелетело через его голову, а одно ударило в нижнюю часть живота и в верхнюю часть ноги и раздробило ее. «Отстаивайте же Севастополь!» – сказал он подбежавшим. Раны оказались смертельными. В лазарете, перед смертью, адмирал сказал: «Смерть для меня не страшна; я не из тех людей, от которых надо скрывать ее».
В минуту смерти адмирала сражение было в полном разгаре. Защитники Севастополя, несмотря на огромные людские потери и колоссальные разрушения в оборонительных укреплениях, стояли стойко. Командование союзников поняло, что оно серьезно просчиталось, понадеявшись своей бомбардировкой сломить сопротивление русских. Осажденные поражали осаждающих. Откуда-то появились за три-четыре недели укрепления, дальнобойные орудия. А меткой стрельбой русские артиллеристы, отмечал корреспондент английской газеты «Таймс», «заставили совершенно замолчать французский огонь, так что французы могли делать выстрелы только время от времени, через значительные промежутки, а в 10 часов почти совсем замолкли на этой стороне».
Русские артиллеристы и морские суда стреляли не только по ближним батареям противника. Их снаряды достигали и более отдаленных целей. Во время боя капитан пароходофрегата «Владимир» Г. И. Бутаков проявил смекалку, которая позволила значительно усилить эффективность орудий парохода. Он создал судну искусственный крен до 7 градусов, что увеличило дальность его пушек до 4–5 километров. За 5–8 октября корабль выпустил 241 бомбу и 164 ядра, заставив замолчать неприятельскую батарею. В ответ англичане стреляли значительно хуже, ибо из 500 снарядов, выпущенных с высот по неподвижному кораблю, попали только 10, но корабль не потерял боеспособности. Прием капитана «Владимира» затем неоднократно повторяли другие капитаны. А через несколько дней впервые в истории русской морской артиллерии орудия «Владимира» вели огонь по невидимой цели – английской 22-пушечной батарее.
В первый же день огнем русских батарей были уничтожены два пороховых склада французов и один англичан; пострадало пять французских линейных кораблей и фрегатов, а у англичан – два.
В этот день цель союзников – начать после бомбардировки штурм города – не была достигнута. Не смогли союзники подавить и огонь русских батарей. Один из французов, участник тех событий, писал: «День 17 октября вследствие ряда непредвиденных событий не оправдал надежд, которые на него возлагались. Устремившись в неведомое, торопились помешать прогрессирующему развитию обороны. Этот день разрушил много иллюзий… (Он) показал, что мы имели дело с неприятелем решительным, умным и что не без серьезной, убийственной борьбы, достойной нашего оружия, Франция и Англия водрузят свои соединенные знамена на стенах Севастополя».
Всю ночь после бомбардировки города на бастионах и батареях кипела работа: очищали рвы, строили пороховые погреба, исправляли брустверы, ставили новые орудия большего калибра. И утром 18 октября 3-й бастион и Малахов курган были вновь готовы вести огонь по английским батареям. Меншиков доносил в Петербург: «Крепость, которая выдержала такую страшную бомбардировку и успела потом в одну ночь исправить повреждения и заменить все подбитые свои орудия – не может, кажется, не внушить некоторые сомнения в надежде овладеть этою крепостью дешево и скоро».
После бомбардировки Севастополя 17 октября командование союзной армии находилось в нерешительности: готовиться к штурму или продолжать и усиливать бомбардировку города. Остановились на втором варианте. Каждый день на город обрушивались тысячи снарядов. Между тем, как считали сами защитники, установились относительно спокойные дни. Великий русский писатель, участник обороны Севастополя, Лев Николаевич Толстой детально и полно отобразил в своих «Севастопольских рассказах» оборону города, воздал должное героизму русских солдат, матросов и офицеров. О себе он писал мало. Но в письме брату, написанному в ноябре 1854 г., мы читаем: «Сколько я переузнал, переиспытал, перечувствовал в этот год, что решительно не знаешь, с чего начать описывать, да и сумеешь ли описать, как хочется… Теперь Силистрия (бывшая болгарская крепость Доростол) старая песнь, теперь Севастополь, про который я думаю, и вы читаете с замиранием сердца, и в котором я был четыре дня тому назад… в каком положении наши дела в Севастополе. Город осажден с одной стороны, с южной, на которой у нас не было никаких укреплений, когда неприятель подошел к нему. Теперь у нас на этой стороне более 500 орудий огромного калибра и несколько рядов земляных укреплений, решительно неприступных. Я провел неделю в крепости и до последнего дня бродил, как в лесу, между этими лабиринтами батарей. Неприятель уже более трех недель подошел в одном месте на 80 саженей и не идет вперед; при малейшем движении его вперед его засыпают градом снарядов.
Дух в войсках выше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо «здорово ребята!» говорил: «нужно умирать, ребята, умрете?» и войска отвечали «умрем, ваше превосходительство, ура!» И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду, и уже 22 ООО исполнили это обещание.
Раненый солдат, почти умирающий, рассказывал мне, как они брали 24-ю французскую батарею и их не подкрепили; он плакал навзрыд. Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батареи, на которой они простояли 30 дней под бомбами. Солдаты вырывают трубки из бомб. Женщины носят воду на бастионы для солдат. Многие убиты и ранены. Священники с крестами ходят на бастионы и под огнем читают молитвы. В одной бригаде, 24-го, было 160 человек, которые раненые не вышли из фронта. Чудное время! Теперь, впрочем, после 24-го, мы успокоились, – в Севастополе стало прекрасно. Неприятель почти не стреляет, и все убеждены, что он не возьмет города и это действительно невозможно. Есть три предположения: или он пойдет на приступ, или занимает нас фальшивыми работами, или укрепляется, чтобы зимовать. Первое менее, а второе более всего вероятно. Мне не удалось ни одного раза быть в деле; но я благодарю Бога за то, что я видел этих людей и живу в это славное время. Бомбардирование 5-го числа останется самым блестящим славным подвигом не только в русской, но и во всемирной истории. Более 1500 орудий два дня действовали по городу и не только не дали сдаться ему, но не заставили замолчать и 1200 наших батарей. Ежели, как мне кажется, в России невыгодно смотрят на эту кампанию, то потомство поставит ее выше всех других; не забудь, что мы с равными, даже меньшими силами, с одними штыками и с худшими войсками в русской армии (как 6-й корпус), деремся с неприятелем многочисленнейшим и имеющим флот, вооруженным 3000 орудиями, отлично вооруженным штуцерами, и с лучшими его войсками. Уж я не говорю о преимуществе его генералов.
Только наше войско может стоять и побеждать (мы еще победим, в этом я убежден) при таких условиях.
А война, кажется, затянулась надолго. За Силистрию я, как и следовало, не представлен, а по линии получил подпоручика, чему очень доволен, а то у меня было слишком старое отличие для прапорщика, стыдно было».
Балаклава и Инкерман
Русское командование решило использовать момент, когда союзники сосредоточили свое внимание и все силы на бомбардировке Севастополя, и нанести удар по Балаклаве. На невысоких буграх, окружавших Балаклаву, союзники устроили 4 больших и один малый редут. Но вооружены артиллерией из них были только три больших. Эти редуты прикрывали линию Чоргун – Балаклава и были расположены на линии от Сапун-горы к селу Кадык-кой и заняты турками. На каждом из четырех редутов было по 250 человек турок и по одному английскому артиллеристу.
23 октября у местечка Чоргун русские собрали специальный 16-тысячный отряд при 64 орудиях. Командовал отрядом генерал-лейтенант П. П. Липранди. Для поддержки войск Липранди назначался особый отряд в 5 тыс. человек при 14 орудиях под командованием генерал-майора И. П. Жабокрицкого.
В 5 часов утра 25 октября Чоргунский отряд перешел в наступление. Азовский пехотный полк с громким криком «ура» штурмовал и захватил первый турецкий редут, при этом убив около 170 турок. Турки, бросив три остальные редута, бежали. Русская кавалерия преследовала и избивала их во время этого панического бегства еще на некотором расстоянии за редутами. Редуты заняли русские отряды. Овладев высотами, русские считали дело законченным.
Однако по иному оценивал обстановку английский главнокомандующий лорд Раглан. Он отдал приказ кавалерии отбить потерянные позиции. Командир кавалерийской бригады Кардиган во главе 670 всадников двинулся на редуты, занятые русскими. Легкая бригада наступала в трех линиях, растянувшись по фронту на одну пятую ширины долины. За ней следовала тяжеловооруженная бригада. Русские артиллеристы открыли по наступающим перекрестный огонь гранатами и ядрами, а затем картечью. Но англичане, несмотря на потери, продолжали наступление. Они смогли прорваться к батарее из 12 конных орудий, расположенных поперек долины, и захватили несколько орудий.
Кавалерия генерал-лейтенанта Н. И. Рыжова, стоявшая позади захваченной англичанами батареи, не ожидала столь стремительного удара неприятеля. Уральский казачий полк, обратившись в бегство, нарушил боевой порядок других полков и они тоже побежали. Бегство почти 2 тыс. кавалеристов спровоцировали ничтожные силы англичан.
Однако постепенно русские разобрались в обстановке и начали громить англичан. Положение на поле боя менялось, как в калейдоскопе. Французы бросили свои войска на помощь английской легкой бригаде. Это помогло, и остатки легкой кавалерии англичан вернулись в свой лагерь. Русское командование не решилось их преследовать, и войска остались на своих позициях. Сражение окончилось. Общий урон русских войск в этом сражении составил 627 человек, союзников – 850 человек. К сожалению, русское командование не развило успеха, полученного под Балаклавой.
Когда к концу октября к Меншикову подошли значительные подкрепления (10-я и 11-я пехотные дивизии), можно было подумать о крупной операции. В российском войске, не считая моряков, насчитывалось около 107 тыс. человек. На севере Таврического полуострова находилось еще около 20 тыс. На наступательной операции настаивал и император Николай I. Такая операция готовилась в районе Инкермана. Ее цель состояла в том, чтобы сорвать готовящийся штурм Севастополя. По плану операции, разработанному А. С. Меншиковым, два отряда под командованием П. Я. Павлова и Ф. И. Саймонова, общей численностью в 35 тыс. человек при 134 орудиях, должны были атаковать позиции англо-французских войск. Вспомогательный отряд генерала М. Д. Горчакова должен был нанести дополнительный удар по Сапун-горе. Однако прибывший из Дунайской армии генерал П. А. Данненберг внес в этот план коррективы, о которых не были поставлены в известность главнокомандующий и командиры отрядов. Это внесло неразбериху в действия отрядов.
Рано утром 5 ноября при густом тумане началось наступление двумя колоннами на позиции английских войск в районе Килен-балки. Наступление русской армии для противника стало полной неожиданностью. Отряд генерала Саймонова наступал по юго-западному склону Килен-балки. Отряд Павлова должен был наступать из района Инкермана – через мост в гору. Но его отряд опоздал с выходом, что создало трудности для отряда Саймонова, который, преодолевая ожесточенный огонь англичан, выбил их из двух редутов. Однако удержать занятые редуты отряд не смог и вынужден был их оставить. Подоспевший отряд Павлова вновь выбил англичан из редута № 1. Одновременно с главной атакой из Севастополя была предпринята вылазка четырехтысячного отряда генерала Тимофеева против французов в районе 5-го и 6-го бастионов. К сожалению, отряд, не получив помощи Горчакова, который, вместо того, чтобы наступать на Сапун-гору, стоял без действия, вынужден был отступить. Это позволило французам перебросить силы в помощь англичанам. Отсутствие резервов в отряде генерала Павлова вынудило и его отряд отойти на исходные позиции. В ходе этой операции русские потеряли 10634 человека, потери противника составили 4700 человек.
Вместе с тем это сражение заставило союзников отказаться от штурма Севастополя и перейти к длительной осаде. «В Инкерманской битве, – писали англичане, – нет ничего для нас радостного. Мы ни на шаг не продвинулись ближе к Севастополю, а между тем потерпели страшный урон. Конечно, русские понесли, может быть, большую потерю, нежели союзники, и были принуждены отступить, но они возвратились в свои же прежние позиции, а эти позиции возле самого Севастополя и Балаклавы!.. А могут ли союзники, которые из осаждающих превратились теперь в осажденных, постоянно отражать эти нападения?.. Нельзя более скрывать: положение союзников отчаянное».
После Инкерманского сражения союзники спешно укрепляли и возводили новые позиции в районе Балаклавы и Сапун-горы, прикрывая тылы своих армий. Передышка давала возможность и защитникам Севастополя поправить разрушенные укрепления.
И вновь Севастополь
Война приобретала затяжной характер. Союзники наращивали силы, получая по морю боеприпасы и подкрепления. Для русской армии проблема нехватки боеприпасов становилась все острее. Маломощная русская военная промышленность не справлялась с возросшими заданиями. К тому же большими трудностями сопровождалась доставка оружия и боеприпасов в осажденный город. Русский художник Л. М. Жемчужников, очевидец событий, побывавший как в тылу, так и на театре военных действий в конце Севастопольской кампании, в своих воспоминаниях писал: «Наступила осень 1855 года. Севастопольская война была в разгаре… Грустную картину представляли транспорты с порохом, бомбами, ядрами, двигавшиеся на волах. На телеге лежало по пяти бомб, и волы медленно шагом двигались, делая в сутки по 25 верст, тогда как министерство рассчитывало на быстроту чуть ли не в 50 или 100 верст в сутки на лошадях. Подряды были сданы, и в министерстве предполагали, сообразно их расчету, что в Севастополе должно быть достаточное количество снарядов и пороху, а между тем часто волы не делали и 25 верст; сломается ось или колесо, выйдут и запасные, надо ехать куда-нибудь, отыскивать, где можно срубить или купить; а эти места были так далеко, что их не было и видно. Чтобы скотину напоить, приходилось доехать до колодца, когда таковой окажется на дороге; да ведро воды достать чуть ли не с того света, – такая глубина, а иногда и платить по 20 копеек за ведро. От недостатка в порохе, бомб, ядер, гранат и проч. через Ростовцева (полковник генерального штаба) отдано было секретное распоряжение, чтобы на 50 выстрелов неприятеля отвечали пятью.
По степи валялась масса трупов, лошадиных и воловьих; мы, приближаясь к Крыму, более и более встречали раненых, которых везли, как телят на убой; их головы бились о телеги, солнце пекло, они глотали пыль, из телег торчали их руки и ноги, шинели бывали с верху до низу в крови. Меня все более и более охватывала жалость и досада, а фантастические мечты о картине Севастопольской обороны исчезали и, наконец, не только исчезли, но и дух мой был возмущен до крайности, и меня взяло отвращение от войны. Меняя лошадей в Симферополе, следовательно, за шестьдесят верст до Севастополя, мы ясно слышали бомбардировку и видели множество тянущихся подвод, наполненных ранеными.
…Не одно интендантство грабило. Поставщики не доставляли мяса, полушубков, разбавляли водку; деньги, посылаемые крестьянами своим родственникам, мужьям, сыновьям, до них не доходили и назад не возвращались; а также не в надлежащем количестве доходил корм лошадям. Крались медикаменты, и знаменитый наш доктор Пирогов был в отчаянии от недостатка медиков. Везде и во всем был беспорядок невообразимый…»