Геннадий Иваныч нашел в столе пачку «Мо», молча бросил – кури.
Леночка нервно щелкнула зажигалкой.
– Твари вы все…
– Пусть так. – Перепелкин грустно усмехнулся. – Ну, а ты-то сама чем лучше? Ведь не захотела пахать, нет, все подай сразу – благо, как ты верно заметила, не дурнушка. Что же не пошла по жизни сама? Училась бы, подрабатывала бы официанткой, потом вышла бы замуж, детеныша родила… Так ведь нет! Хочешь скажу, почему – нет?
Любовница не отзывалась, курила, с презрением выпуская дым в потолок.
– Потому что у себя там, в поганой провинции, насмотрелась телевизора: как же, все хочется сразу – молодость, бабки, успех! Я, между прочим, к своему успеху лет двадцать шел, медленно, упорно… Зато и имею основания себя уважать…
– Х-ха!
– Да-да, уважать, хоть ты и смеешься. Всего в этой жизни я добился сам, да, сам… И не скоро. Кстати, и тоже не в столицах родился… А таким, как ты… Тебе-то за что себя уважать? Извини – содержанка и есть содержанка.
– Спасибо, подстилкой не обозвал…
– Пожалуйста!
– Нет, ну в самом деле – чего ж работать-то не пошла? Чего ж ко мне кинулась?
– А не наоборот ли дело было, а? Что, забыл уже? А что касается уважения… Я тоже много чего добьюсь, можешь не сомневаться! А что через тебя, так какая разница? Использую и выброшу, как презерватив… Что смотришь? Ну, ударь меня?
– Ты же знаешь, я не бью женщин.
– Ах-ах-ах, да у нас принципы!
– Да. В отличие от тебя.
– А у меня их нет, ты прав, да и откуда? Вы… Такие, как ты, вдруг разбогатевшие папики, создали этот мир под себя и его используете… А мы используем вас! Почему нет? Круговорот природы.
– Приспособились, значит…
– Угу… И знай, ни одна из содержанок своего толстобрюхого «папика» не любит и не уважает и – придет время – воткнет в спину нож. Смею заметить, этот циничный мир создали не мы – вы! Вот и получайте.
– Прямо – политинформация, – невесело пошутил Перепелкин. – Джунгли капитализма – мир чистогана и наживы. Так как ты с доктором спелась?
– А так… Он так на меня смотрел… Это ты, болван, ничего вокруг не замечаешь. А я заметила… И не отказала – вдруг да пригодится?
– Вижу, что пригодился…
– Конечно.
– Интересно, а доктору-то это зачем?
– Думаю, ему просто тебя заказали… А я подмогла – деньги лишними не бывают. Ты же мне не так уж и много давал, а тут – такой случай. Получила бы бабло – и свалила, век искать – не найти.
В этом месте Геннадий Иваныч покрутил пальцем у виска:
– Ну ты и дура! А еще говоришь – умная. Ты что, полагаешь, после моей сме… тьфу ты… После всего заказчики позволил бы тебе уйти?
– Ушла бы! И не искали бы – всех бы это устроило, лишь бы языком не трепалась, а я ведь не из болтливых.
– Наивная дурочка.
Леночка что-то еще хотела сказать, да в дверь позвонили, и Геннадий Иваныч знал – кто. Да, пора уже было им объявиться…
Встав, Перепелкин направился к двери, на полпути оглянулся и с усмешкой посмотрел, как любовница бросилась к окну:
– Ну, давай-давай, высоко лететь придется.
– Что ты со мной сделаешь? Убьешь?
Ничего не ответив, Геннадий Иваныч распахнул дверь, пропуская в квартиру начальника безопасности и охранников:
– В гостиную проходи, Михалыч. А вы, парни, берите девку – и в спальню. Там и ждите.
Леночка завизжала, дернулась – напрасно, напрасно…
– И ведь что удивительно – сволочью меня считает. – Усаживаясь в кресло, Перепелкин покачал головой. – Молодое поколение – мать их за ноги так! Слышь, Михалыч, там в баре водка, налей… Угу, спасибо… А себя чего обделил?
– Так ведь работать еще.
– Если водка мешает работе – на фиг такую работу, – меланхолично пошутил Геннадий Иваныч.
И снова почувствовал, как резко сдавило грудь. Может, водка поможет?
Выпили.
– Ну, как врач? – наконец спросил Перепелкин.
Начальник службы безопасности мрачно хмыкнул:
– Встречи просит – хочет загладить вину.
– Он-то хочет. – Геннадий Иваныч покивал, чувствуя – не отпускает. Так и жмет грудь, хуже еще стало… Доктора, что ли, вызвать, а то как бы раньше времени коньки не двинуть… Хм… доктора. – Он-то хочет, да я что-то не очень хочу.
– С девкой что делать будем? – Михалыч скосил глаза на дверь спальни. – Замарана – дальше некуда.
– С девкой? – Геннадий Иваныч не думал, все уже решил заранее, осталось лишь объявить. – А с девкой, значится, так: покупаете ей билет до Парижа, садите в самолет – пусть валит и глаза мне в этом городе не мозолит больше никогда. Денег на это – дам, правда немного. Дальше пусть сама зарабатывает.
Выслушав, начальник безопасности покачал головой:
– Эх… Добрый ты человек, боярин!
– Нет, не добрый… Но и не злой. Пусть валит.
– Заметано. А с доктором как быть?
– С доктором? У-у-у! Этого перво-наперво на кол посадить, а уж опосля…
– Понятно – шутишь, Иваныч? Уже хорошо. Эй-эй… Иваныч!!!
А Геннадий Иваныч не шутил уже – просто побледнел и тяжело повалился на бок. Серые глаза его закатились…
– Врача сюда! «Скорую»! Быстро!
Глава 10 Пей! 1324 г. Колуакан
Женщины ушли еще ночью – когда Асотль проснулся, их уже не было. Юноша хлопнул глазами, увидев подходивших к его ложу жрецов с прочными веревками из волокон агавы. Усмехнулся:
– Не надо связывать. Я пойду сам.
Жрецы переглянулись – сам так сам – им меньше работы. Однако прихваченных с собой воинов не отпустили, так, на всякий случай.
Облаченный в белые одежды Асотль вел себя достойно, как и подобает олицетворению великого и грозного божества. Его несли на носилках, в богато украшенном кресле, и ликующий народ бросал к носилкам цветы.
– Слава, слава великому Тескатлипоке!
– Великому Тескатлипоке слава!
Асотль усмехнулся: как много на городских улицах красивых девушек! И как прекрасно пахнут цветы. Разноцветные клумбы, сады, прекрасные здания, сверкающее в лучах солнца озеро – о, прекраснейший Колуакан, есть ли хоть где-нибудь на этом свете еще такое великолепие? Мудрецы в школе рассказывали о Тлашкале, о Тлакопане, о Шочимилько… О древнем городе Толлане, столице, увы, давно потерявшего былое величие полузабытого народа тольтеков. Асотль не был ни в каких других городах – Колуакан был для него самым красивым. Родным. И – несмотря ни на что – как-то жаль было расставаться.
Юноша вздрогнул: показалось вдруг, узнал в толпе поклонниц любимую – Звездочку-Ситлаль… Присмотрелся… Нет, показалось. Да и вряд ли ее отпустят сейчас на праздник – поди, в доме верховного вождя вовсю готовятся к свадьбе. Повезло задаваке Тесомоку, ничего не скажешь, повезло. И чем же он обратил на себя благоволенье богов? Ну, разве что только жестокостью.
В храме Тескатлипоки, на плоской вершине ступенчатой пирамиды, царил полумрак. Именно туда поместили сейчас Асотля, оставили под присмотром молодых воинов – дожидаться своего часа. Скоро, скоро уже!
Снаружи, у жертвенника, громко забили барабаны, послышался плач – это вели приносимых в жертву детей. По всему храму деловито сновали жрецы – кто-то тащил жертвенные ножи, кто-то – заранее приготовленные веревки, а кое-кто – кувшины с вином: последнее угощение жертв. Чтобы не так боялись.
Асотль давно уже ничего не боялся, не цеплялся за жизнь – нечего было терять, все, что можно, было уже потеряно. Юноша даже шутил со жрецами, не отказывался и от выпивки…
– Эй, эй, плосконогий! Куда побежал? Налей-ка!
– С радостью, о великий Тескатлипока! – Жрецы охотно наполняли бокал, переглядывались, довольные спокойной веселостью будущей жертвы: вот все бы так…
По углам полутемной залы оскаленными клыкастыми пастями ухмылялись жестокие боги – ипостаси грозного и коварного Тескатлипоки, воняло какой-то тухлятиной и сладковато пахло свежей человеческой кровью. Запахи эти, судя по всему, действовали на жрецов так возбуждающе, что тем не нужно было даже вина. Только крови!
Молодые воины – любопытства ради – подошли к самому выходу, смотрели, как патлатый жрец Ашоколько Куитлапитуил умело вырывает сердце из груди очередной жертвы. Наверняка интересное было зрелище, а сюда, под темные своды храма, доносились лишь звуки: хор, барабаны да слабый предсмертный крик. И еще – хруст ломающихся ребер.
Кроме Асотля и уже уведенных к жертвеннику детей, в храме оставалось еще человек пять, судя по разговорам – пленники-шочимильки. Солнечные лучи попадали сюда лишь на излете, выхватывая из полутьмы оскаленные клыкастые морды и сосуды для жертвенной крови.
Спросив еще вина, Асотль уселся отдельно от всех: ему ли якшаться со всяким иноплеменным сбродом? Уселся, ухмыльнулся, хлебнул… Вот в храм по какой-то своей надобности вошел один из жрецов – молодой парень с обычным, ничем не примечательным лицом и мокрыми от свежей крови руками. Оглянулся и, вытащив откуда-то небольшой глиняный сосуд, подошел к «Тескатлипоке»:
Кроме Асотля и уже уведенных к жертвеннику детей, в храме оставалось еще человек пять, судя по разговорам – пленники-шочимильки. Солнечные лучи попадали сюда лишь на излете, выхватывая из полутьмы оскаленные клыкастые морды и сосуды для жертвенной крови.
Спросив еще вина, Асотль уселся отдельно от всех: ему ли якшаться со всяким иноплеменным сбродом? Уселся, ухмыльнулся, хлебнул… Вот в храм по какой-то своей надобности вошел один из жрецов – молодой парень с обычным, ничем не примечательным лицом и мокрыми от свежей крови руками. Оглянулся и, вытащив откуда-то небольшой глиняный сосуд, подошел к «Тескатлипоке»:
– Тебя звали Асотлем?
Тот вздрогнул:
– Ну да, звали. А тебе что за дело? Очень любопытно?
– Вовсе нет. – Жрец снова оглянулся – быстро, испуганно, словно базарный вор. – Некая Ситлаль велела передать тебе это.
Он протянула юноше сосуд с каким-то питьем.
Асотль вскинул голову:
– Что? Кто? Ситлаль? Как она?
– Не знаю, – мотнул головой жрец. – Мне только велели передать. Выпей – и тут же умрешь. Быстро и без мучений. Ну, а мы уж притащим на жертвенник бесчувственное тело… Не в первый раз! Ну, держи, пей же!
Снаружи заголосили певцы, и жрец поспешно покинул храм, Асотль же поднес к губам смертельный напиток. Теплая волна нежности нахлынула на него, на миг лишая покоя… Ситлаль! Любимая! Вот это девчонка! Сделала все, чтобы облегчить страданья любимого. Не побоялась, пошла на преступление… О, Ситлаль…
Слезы лились по щекам юноши, он не замечал их, думая о любимой.
Ситлаль!
Снаружи послышался вопль. Очередной вопль несчастной жертвы.
Асотль сделал быстрый глоток – последний привет от любимой… И в глазах словно бы вспыхнули звезды, мириады разноцветных звезд… Вспыхнули и погасли.
Глава 11 Как в деревне принимают гостей 1324 г. Апрель. Окрестности озера Шочимилько
Но сердце… Сердце не остановилось, наоборот, забилось с новой силой!
Геннадий Иваныч Перепелкин пришел в себя…
Асотль очнулся…
…С удивлением обозревая храм.
Где это он? Ах да… Ага, так сейчас же придут жрецы! За ним, за Тескатлипокой…
А вот фиг вам!
Геннадий Иваныч – Асотль – незаметно протиснулся к поддерживающим своды храма колоннам: где-то ведь должен был быть запасной выход… Или черный ход – черт его знает, как тут у них это называется?
Ага… Вот какой-то лаз…
– Эй!
Черт! Какой-то жрец – ну и морда! Заглянул, принесла нелегкая…
– Ты готов?
– Да что-то живот схватило…
– Хватит, уже некогда! Идешь сам или мне кликнуть воинов?
– Сам… Подожди… Что-то с ногой… Подвернул… Помоги-ка!
Жрец подошел, с некоторой озабоченностью взирая на согнувшегося парня… А тот вдруг выпрямился! Резко, как пущенная стрела! И, ударив жреца ногой в пах, бросился к лазу…
Он пришел в себя, наверное, более чем через час, в густых зарослях на берегу озера Шочимилько. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот выскочит из груди…
Ага – и само собой поскачет к жертвеннику, точнее, к священному сосуду для сердец – вот оно я, возьмите.
Геннадий Иваныч наклонился к озеру – смыть пот… Из воды, как из зеркала, на него смотрел красивый юноша, длинноволосый брюнет с тонкими чертами лица и золотисто-карими, каким-то даже девичьими глазами.
– Да вы, кажется, красавец, господин Перепелкин! Да еще и юный. Ну надо же, кто бы мог подумать… Кто бы… А что вообще такое творится-то?
До этого момента Геннадий Иваныч воспринимал все случившееся как сон – из череды тех самых почти реальных сновидений, что в последнее время у него случались. Ну, вот… Ударил, побежал… Спрятался… И что дальше? Вообще-то пора бы проснуться…
А никак! А ущипнуть себя за руку? Ого… боль вполне ощутимая. Да и не похоже все это на сон – это сверкающее озеро, теплые порывы ветра, пьянящий аромат цветов… Все можно ощутить, потрогать… А вон там, вдали – пирамида. Пирамида Тлалока. А рядом – еще выше – Тескатлипоки.
Геннадий Иваныч все представлял четко – даже припомнил, как звали некоторых жрецов. И ясно при этом ощутил – то была вовсе не его память! Того мальчика, Асотля… Так, собственно, он, Геннадий Иваныч, сейчас и был – Асотль. Внешне… Что же касается остального… То прекрасно помнилось и другое: не только кальмекак и военные игры, но и неприятный разговор с любовницей… И выборы, и предательство друга! Хм… подействовали, значит, таблетки? Наверное, да… И что же теперь? Нет, не так надо вопрос ставить. Если это не сон, – а на то очень похоже, – тогда кто же он сам? Кандидат в депутаты Геннадий Иванович Перепелкин, человек не бедный и много чего в жизни добившийся, при этом преданный теми, кому доверял… Или… Или – вот этот юный красавчик, Асотль, едва не принесенный в жертву индейский парень с непонятным прошлым и не более понятным будущим.
Немного пораскинув мозгами, Геннадий Иваныч все же пришел к выводу, что он – Перепелкин и есть. Окружающий мир именно так и воспринимался, через взгляд человека двадцать первого столетия… Но, с другой стороны, все понятия, умения, даже какие-то первобытные знания, несомненно, принадлежали Асотлю. Грубо говоря – ум, рассудок оставались прежними, перепелкинскими, а вот душа… Или что там еще?
Где-то поблизости послышались голоса, и беглец пригнулся, затаился у самой воды, настороженно вслушался.
– Я же говорил, клянусь жезлом великого Тескатлипоки, – мы с тобой принесли слишком мало жертв отцу рыб! – продолжали начатую беседу идущие, судя по всему – рыбаки, жители этого вот индейского города, Колуакана.
И Геннадий Иваныч прекрасно понимал их язык! Мало того – отлично себе представлял, о чем идет речь: отцом рыб, их повелителем, местные индейцы почему-то считали лягушку, о ней сейчас и шла речь. Все вполне логично: мало жертв – плохой улов.
В этом Перепелкин, со всей очевидностью, разбирался, словно и в самом деле был местным уроженцем, Асотлем… И, тем не менее, полностью оставался тем, кто есть. Такой вот парадокс.
Впрочем, времени для самокопания, похоже, сейчас не имелось – нужно было поскорей выбираться отсюда. Куда? Ммм… для начала хотя бы на тот берег, а там посмотрим. Будет погоня? Гм… Лучше так сказать – несомненно, беглеца будут искать. Но искать осторожно, силами, собственно, жречества Тескатлипоки. Орать на весь город – мол, сбежал приготовленный в жертву товарищ – явно не будут, не дураки… Вообще, в жрецах дураков не держат. И наверняка жертвоприношение состоялось… Только вместо Асотля по-быстрому вырвали сердце другому – кому-нибудь из пленников или рабов, кто из посторонних будет особенно разбираться? Бегство будущей жертвы – скандал, и, естественно, жрецы его тут же замяли. Но искать будут, будут… Интересно, в первую очередь – где?
А у друзей, у знакомых… Или в храмах, у проституток в «квартале любви»…
Вот в этих местах и будут искать и, можно не сомневаться – очень даже тщательно, ведь Асотль не только обманул жрецов, он совершил святотатство – оскорбил бога!
Найдут. Если останется в городе – рано или поздно найдут. И тогда…
Ладно! Пока еще не поймали. И вряд ли поймают, если бежать из города в горы, на равнину, куда-нибудь в сельву… На верную смерть! Одному в этом мире не выжить, был убежден Асотль… Но не г-н Перепелкин. Кстати, и великого Тескатлипоку – дурацкого, алчущего кровушки истукана, – кинул именно он, а вовсе не мальчишка-индеец, для которого и представить-то себе подобное было просто немыслимо! Обмануть, оскорбить великое, почитаемое многими народами божество. Эка!
Геннадий Иваныч – теперь он предпочитал называть себя Асотлем, слова «Геннадий Иванович Перепелкин» язык отказывался выговаривать – посмотрел в воду и с неожиданной веселостью сам себе улыбнулся, впервые за все это время.
Еще поборемся! Надо сделать то, чего не ожидают жрецы и вообще никто, – убежать, уйти… Лучше всего – переправиться на тот берег, во-он он синеет в зыбкой знойной дымке. Переплыть?
Асотль плавал хорошо (в отличие от Геннадия Иваныча), но и для него расстояние все-таки было великовато. Украсть бы лодку! Нет, не украсть – позаимствовать. Зайти в воду, нырнуть, тайно подобраться к пристани… Впрочем, а почему тайно? Уж там-то, в столь приметном месте, его сейчас вряд ли кто-нибудь ищет, к тому же мистерия на пирамиде Тескатлипоки, кажется, еще не завершилась. Ну конечно, не завершилась – колотить в бубны, петь и плясать будут до самого вечера. Надо же достойно восславить бога!
Юноша… Перепелкин впервые только подумал таким образом о себе… о своей ипостаси – и ему очень понравилось. Ну да, ну да… Сколько раз и скольким людям в зрелом возрасте хотелось хотя бы на минутку, на один миг вернуться в детство? В юность? И вот оно – сбылась мечта идиота. Что же вы, уважаемый Геннадий Иваныч, не очень радуетесь? Обратно хотите? А не получится обратно! Никак не получится, если, конечно, все это не сон… А это не сон, не может сон быть столь непостижимо реальным… Так радоваться надо! Не умер… Точней, там, в своем мире, наверное, умер – но возродился вновь… Молодым и красивым! И сердце не болит, и ноги быстры, и полно сил, да и внешностью не обидели боги… Чего бы не жить-то?