На всех дискуссиях и лекциях присутствовал офицер политической службы: он внимательно следил за ходом дебатов и делал заметки. Лекция «Немедленно убирайтесь из Индии» (при этом «немедленно» носило весьма условный оттенок — «Вам же известно, что идет война!») стала предметом статьи в гарнизонной газете, которой теперь единолично заведовал Дональд. Многие жаловались, что он навязывает свою точку зрения, и тогда Дональд предложил недовольным организовать свой собственный печатный орган.
В конце концов высшее командование заявило, что Дональд преступает границы дозволенного. Ему запретили проводить лекции о политической ситуации в Индии.
— А лекции об истории Индии можно читать? — поинтересовался он.
— Об истории — сколько угодно, — согласилось командование.
Тут же последовало объявление о лекциях «Роберт Клайв и установление контроля над Индией», «Ост-Индийская компания» и «Британская империя — благо или зло?». Дональда вызвали в штаб командования, где он объяснил, что Британия играет значительную роль в истории Индии, а разрешение на лекции по истории было дано. Вдобавок, капитан Харгрейвз, начальник административно-хозяйственной части гарнизона, считает, что лекции по истории будут полезны личному составу, и придерживается мнения, что для поддержки демократии необходимо ознакомиться с доводами обеих сторон. Все это Дональд изложил спокойно, рассудительно и серьезно, всем своим видом выражая готовность служить высоким идеалам британской армии.
Лекции разрешили. Нижние чины демонстративно явились в полном составе. Две из трех лекций читали старшие офицеры, прекрасно разбиравшиеся в предмете. Когда настало время задавать вопросы, Дональд процитировал строку из стихотворения, недавно опубликованного в гарнизонной газете — «кто с доблестью дружен, тем довод не нужен…»,[22] — и заявил, что лучше слушать, но не выражать свои мысли вслух.
Командование не знало, как отреагировать на дерзкую выходку, замаскированную под соблюдение приказа. По гарнизону поползли слухи, что начальство планирует суровое наказание за подстрекательство к мятежу.
Среди солдат начались волнения. Пылкие выступления Дональда подстегивали смятение духа, вызванное годами скуки и невыносимой жарой. Нижние чины стали задумываться о роли британской армии и о своем собственном предназначении.
Дональд поставил еще одну шекспировскую пьесу, комедию «Как вам это понравится». В роли обаятельной Розалинды выступил Джеймс. Никто не мог поверить, что серьезный молодой офицер способен так блистать на сцене. В повседневной жизни он не отличался общительностью, пил умеренно, не был душой общества. Он неплохо играл в крикет, с готовностью исполнял обязанности гарнизонного библиотекаря и поддерживал отношения с низшими чинами. Однако же его Розалинду встречали бурными аплодисментами.
Сержанты послали ему букет цветов с запиской «Для прекрасной Розалинды» и предсказуемыми сальными шуточками. На плацу сержанты сурово муштровали рядовых, но на самом деле были добродушны, любили пошутить и покровительственно относились к своим подопечным. Впрочем, их тоже начинала тяготить солдатская жизнь в гарнизоне Икс. Молодые офицеры по-прежнему прислушивались к их советам, хотя и не считались нижними чинами, и шутливо звали сержантов «родной матерью». О шутке узнал сержант Перкинс. Он явился в казарму, где обитали Джеймс и Джек, отдал честь и заявил:
— Так, я вам как родная мать скажу: устроили здесь свинарник! Приберитесь-ка вы поскорее, пока капитан Харгрейвз с проверкой не пришел.
Старшие офицеры пребывали в замешательстве. Они знали, что Дональд пособничает распространению мятежных настроений среди нижних чинов, но в то же время понимали, что скука — гораздо большее зло. Дональд боролся со скукой. Без Дональда дела были бы совсем плохи. Требовалось срочно урегулировать ситуацию. Старшие офицеры и сами охотно посещали лекции — не для того, чтобы следить за нижними чинами, а потому, что страдали от безделья. Все с интересом слушали лекции на самые разные темы: «В чем смысл Атлантической хартии?», «Куда идет Египет?», «Прошлое и настоящее империализма».
В календаре на столе Джеймса красным кружком был обведен день рождения малютки Джимми Рейда. Джеймс высчитал, когда его сын появился на свет, и втайне от всех отмечал эту дату. Полковник Грант еще раз пригласил его погостить в горах, и Джеймс снова встретился с очаровательным малышом, теперь уже двухлетним. Он обожал этого мальчика и, прощаясь, с трудом сдерживал слезы. Со временем боль утраты притупляется; приутихла и скорбь Джеймса. Он смирился с неразделенной любовью и больше не терзался, глядя на вечернее небо, читая стихи или слушая птичьи трели, однако при расставании с ребенком с прежней остротой ощутил полузабытые чувства. Полковник Грант участливо похлопал его по плечу.
— Ну же, Джеймс, — сказал он. — Держите себя в руках.
— Ах, вы так любите детей! Это очень славно! — воскликнула миссис Грант.
Тем, кто пережил три или четыре года невзгод и тягот, хорошо знаком страх оказаться в безвыходной западне бесконечного ожидания. Война опутывает людей сетью безысходности. С этим ничего не поделаешь. В 1939 году, посреди зажигательных речей о необходимости военных действий, никто не мог предсказать, что в результате сотни тысяч молодых людей застрянут, словно мухи в меде, в разных точках планеты: в Индии, в Родезии, в Южной Африке, в Канаде, в Кении, «защищая зло от худшего зла».[23] Никто в 1939 году не написал сонета, начинавшегося строкой «Господи, слава Тебе, избравшему нас в сей час…».[24] Дональд Энрайт ухитрился прочесть лекцию «Защищая зло от худшего зла» и получил выговор от командования. Он с невинной улыбкой объяснил начальству, что лекция послужила на благо борьбы за демократию. Старшие офицеры беспокойно хмурились, не зная, что и думать об этом несносном Дональде Энрайте с его концертами, с его Шекспиром и с его проклятыми лекциями.
— Дональд, вас же предупреждали! Вы переходите всякие границы!
— Да-да, сэр, разумеется. Прошу прощения, сэр. Виноват. Видите ли, я тут задумал провести дискуссию на тему «Проблемы мира: социализм или капитализм». Надеюсь, вы не будете возражать, сэр?
Человеку штатскому, далекому от имперских пристрастий, затерянный в индийской глуши гарнизон Икс показался бы произвольным скоплением сотен молодых людей, объединенных армейскими мундирами. В глубинах коллективного бессознательного родилась нехитрая песенка-речевка:
Армейская дисциплина складывается из уставных норм и предписаний, долгих часов муштры, армейского обмундирования и экипировки. За долгие месяцы — нет, годы! — ожидания незыблемые границы между нижними чинами и офицерами начали разрушаться, расшатанные сугубо гражданскими мероприятиями: всевозможными концертами, спектаклями и лекциями. Однако же это нисколько не подточило армейскую дисциплину. Сначала поползли слухи, что полк отправляют на северо-восток, сражаться с проклятыми япошками. Слухи подтвердились. Гарнизон Икс охватила бурная радость, будто солдат отправляли на веселую вечеринку, а не на верную смерть. Наконец-то бойцам дали возможность проявить себя, доказать, что годы проклятого ожидания не прошли даром. Джеймс поначалу обрадовался, но вскоре с разочарованием узнал, что его оставляют в гарнизоне.
Он сидел в административно-хозяйственной части, отрешенно глядя на столы с молчащими пишущими машинками. Под потолком медленно вращались вентиляторы, разгоняя тяжелый воздух. Мрачно поджав губы, Джеймс перевел взгляд на капитана Харгрейвза, в обязанности которого входило объяснить своим подчиненным, почему их оставляют в распоряжении.
Младший лейтенант Рейд и капитан Харгрейвз уже давно перешли на «ты» и между собой звали друг друга по именам — за исключением редких случаев, вот как сейчас.
— Томми, — начал Джеймс, но Харгрейвз недовольно поморщился, и Джеймс поспешно произнес: — Сэр, это несправедливо. Нечестно! Так нельзя… сэр! — Смущение удержало его от следующей фразы: «Чем я хуже?»
— Младший лейтенант Рейд, вы прекрасно знаете, что кому-то надо следить за порядком в гарнизоне. В административно-хозяйственной части остается десять человек. Такое же предписание получили и другие подразделения.
Джеймс с трудом скрывал свое возмущение подобным произволом.
— Вы же знаете, «не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет…»,[25] — пафосно продекламировал капитан и покраснел от стыда.
— Томми, — начал Джеймс, но Харгрейвз недовольно поморщился, и Джеймс поспешно произнес: — Сэр, это несправедливо. Нечестно! Так нельзя… сэр! — Смущение удержало его от следующей фразы: «Чем я хуже?»
— Младший лейтенант Рейд, вы прекрасно знаете, что кому-то надо следить за порядком в гарнизоне. В административно-хозяйственной части остается десять человек. Такое же предписание получили и другие подразделения.
Джеймс с трудом скрывал свое возмущение подобным произволом.
— Вы же знаете, «не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет…»,[25] — пафосно продекламировал капитан и покраснел от стыда.
— Сэр, а вас, значит, отправляют?
— Да, меня отправляют, — резко кивнул Харгрейвз и торопливо вышел из комнаты.
Джеймс пошел в офицерский клуб и по дороге столкнулся с майором Бриггсом. Майор остановил Джеймса, заметив его возбужденное состояние.
Джеймс отдал честь.
— Лейтенант, я знаю, вы возмущены, но кому-то необходимо остаться. Вы доказали, что лучше других переносите ожидание и прекрасно справляетесь с порученным вам делом. Так что, если хотите, вините самого себя.
Натянутая шутка Джеймса не успокоила. Он и сам знал, что хорошо исполняет канцелярскую работу.
— Вы, наверное, уже слышали: не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет… Впрочем, стоять и ждать вам не придется — работы больше чем достаточно, — объяснил Бриггс.
— А может быть, именно так и служат меньше?
— Ну, я бы не сказал… — протянул майор, зная, что на месте Джеймса чувствовал бы себя точно так же.
Разговор на этом завершился. Они отдали друг другу честь и разошлись.
Солдат отправили на поездах и грузовиках. Гарнизон Икс опустел. Немногие оставшиеся в нем военнослужащие бурно обсуждали свое невезение и пытались утопить возмущение в огромном количестве выпивки.
Джеймс одиноко сидел в административно-хозяйственной части, под медленно вращающимися вентиляторами.
«Возлюбленная моя, моя Дафна! Если бы ты только знала, как мне дорога. Если бы я не думал о тебе ежесекундно, то сейчас… — Далее он подробно обрисовал сложившуюся ситуацию. — Я торчу здесь, а дивизия отправилась на фронт, и с ней ушел мой полк. Я часто размышляю, в чем смысл всего этого: сначала учебный лагерь в Англии… я пропустил и кампанию в Нормандии, и Дюнкерк… в Северную Африку нас не послали… С таким же успехом я мог бы сослаться на больное колено, получить справку о непригодности к строевой службе и пойти в шахтеры. Может, так оно было бы и лучше. Но тогда мы бы не встретились… Наша встреча — это чудо… — На следующих страницах он восхищенно описал волшебное очарование своей любви, а потом перешел к рассказу о прочитанных книгах. — Мне попалась необыкновенно прекрасная поэма. Ты, наверное, ее читала: „Дейрдре“ Джеймса Стивенса. Она напоминает мне о тебе: „Среди всех красавиц на земле нет на свете женщины прекрасней…“ Дейрдре и Дафна… Ты — королева, моя королева Дафна…» — И так далее, и тому подобное, страница за страницей восторженного, бессвязного бреда. А потом настало время идти ужинать — и узнавать новости.
Полк попал в самую гущу боевых действий, участвовал в Кохимской битве, понес потери.
Через несколько недель бойцы вернулись в гарнизон. Пережитое на поле боя изменило их. Джеймс снова потерял друга: Джек Ривз получил ранение и попал в госпиталь. Сержанта Перкинса представили к медали «За отвагу». Были и убитые, но это считалось «приемлемыми потерями» в сравнении с достигнутым: «вторжение японской армии в Индию остановлено, противник разгромлен».
Война подходила к концу — во всяком случае, в Европе. Предчувствие конца всегда чревато неожиданностями: к примеру, в северных странах количество самоубийств возрастает в преддверии весны, когда дни становятся длиннее. В ожидании наступления мира солдаты гарнизона Икс кипели недовольством. В гарнизонной газете появилось стихотворение, озаглавленное «Близко и далеко»[26] с рефреном «Для них — рукой подать, но далеко для нас». Под «ними» имелись в виду офицеры высшего командного состава, в распоряжении которых имелись самолеты «Дакота», регулярно увозившие в Англию командование и высокопоставленных чиновников.
Дональд поставил очередную шекспировскую пьесу, в этот раз — «Ромео и Джульетту». Джеймсу наконец досталась мужская роль, и он блистательно сыграл Ромео. К кипе писем Дафне прибавилось еще несколько пухлых конвертов.
Джеймс прочел лекцию о современной поэзии, и Дональд с гордостью выслушал ее, вспоминая, как учил приятеля понимать и ценить литературу.
— Я так благодарен за твою помощь и поддержку, — сказал ему Джеймс.
— Великолепная лекция, просто великолепная! — воскликнул Дональд.
Война в Европе закончилась. Солдат наверняка скоро отправят домой. Скоро… но когда? Нет-нет, не сейчас, ждите своей очереди, нам еще ребят из военно-воздушных сил домой отправлять, военные транспорты переполнены. Не торопитесь, вы и так почти четыре года ждали, потерпите еще чуть-чуть…
Терпения хватало не всем. В двух гарнизонах взбунтовались военнослужащие, недовольные тем, что их оставляют в Индии для «поддержания порядка, борьбы с мятежниками и защиты Британской империи». «Мы — солдаты, наша задача — воевать с Гитлером, а не подавлять восстания», — говорили бойцы, а им отвечали: «Вы дали присягу, так что исполняйте приказ».
Пылкие речи, призывы к вооруженному мятежу, волнения в гарнизонах.
Зачинщиков — «бунтовщиков и разжигателей розни» — отдали под военный трибунал, но власти прислушались и сделали выводы. В парламенте велись ожесточенные дебаты. Наконец вышел приказ о возвращении на родину.
Перспектива морского путешествия не вдохновляла тех, кто хорошо помнил о предыдущем вояже в Индию. Впрочем, в этот раз маршрут пролегал не в обход, через мыс Доброй Надежды, а через Суэцкий канал.
Джеймс мечтал о том, чтобы их отправили через Кейптаун (разумеется, если не заставят пристать в Дурбане, все может быть). В Кейптауне он найдет Дафну и сына… Дальнейшее он представлял себе смутно. Да, у нее есть муж, но ведь любит она Джеймса… она может развестись, и тогда… Главное, что у него есть ребенок! Его сын. Дитя любви… истинное дитя любви — четырехлетний Джимми Рейд.
За четыре года, проведенные в Индии, солдаты не общались ни с бойцами из индийских подразделений, ни с обслуживающим персоналом — дворниками, прачками и горничными. Военнослужащие практически не знали жизни страны и покидали Индию без сожалений — и без ощущения, что они «повидали мир». В их представлении Индия оставалась страной грязной, неприятной и чуждой. Дорога домой всегда кажется короче, и тяготы очередного плавания больше не страшили. Да, было жарко. Да, штормило. Военный транспорт прошел через Суэцкий канал, вышел в Бискайский залив — и вот уже они приблизились к родным берегам. К белым утесам Дувра, как и обещала сладкоголосая Вера Линн.
— Как прошло плавание? — спросила мать.
— Нормально, могло быть и хуже, — ответил Джеймс.
Обшарпанный, дребезжащий поезд с лязгом провез Джеймса по стране, погруженной во мрак. В темноте, прочерченной струями дождя, лишь кое-где мерцали слабые огоньки; уличные фонари еле светили, окна были затемнены. Дома Джеймс включил лампочку на лестнице, и мать строго напомнила:
— Только ненадолго, сынок.
На стене висел выцветший плакат: «Берегите электричество, не включайте свет без надобности». Джеймс бросил вещмешок на пол в своей спальне — маленькая комнатка показалась ему убогой и запущенной. Ужинали на кухне, согретой теплом духовки. А ведь когда-то мать настаивала на том, чтобы есть только в столовой, «как в приличных семьях». Все трое уселись за кухонным столом, где стояла ваза с осенними листьями. Миссис Рейд похвасталась, что «достала» печенку у мясника, в честь возвращения сына. На блюде лежали три кусочка мяса — жесткого, как подошва, — политые луковой подливой. Картофель на гарнир. Джеймс с удивлением заметил, что его отец, еще недавно крепкий пятидесятилетний мужчина, превратился в краснолицего старика с венчиком седых волос. Мать заботливо ухаживала за сыном, все время улыбалась, но обнимала его не с материнской теплотой, а со странной неловкостью.
— Ты повзрослел, — сказала она, не переставая улыбаться и украдкой смахивая набежавшие слезы.
Отец, влажно блестя глазами, подкладывал сыну угощение, словно не находя в себе сил произнести: «Слава богу, ты дома, сынок!».
— Ты бери еще картошечки, не стесняйся, — сказала мать. — Картошки у нас достаточно.
Они сидели на полутемной кухне, напряженно улыбались и сосредоточенно поглощали ужин, изо всех сил стараясь не выказать своих чувств. Наконец Джеймс заявил, что хочет отдохнуть, и поднялся из-за стола. Все с облегчением вздохнули, и отец ушел в паб. Мать пересела в кресло у торшера, включила радио и взяла в руки вязание.