Что же совершил этот «законченный мошенник», чтобы заслужить столь суровое заключение? Вероятно, это был один из тех алхимиков, в большей или меньшей степени мошенников, которые спустя несколько лет будут в большом количестве проходить по так называемому делу отравителей, один из тех искателей философского камня, которые утверждали, что «обладают важными секретами». Похоже, что этот шарлатан злоупотребил доверием многих придворных дам. Один итальянский авантюрист, в то время находившийся во Франции, Прими Висконти, рассказывает в своих «Мемуарах», что мадам де Монтеспан, весьма ревниво относившаяся к красоте принцессы Марии Анны Вюртембергской, нашептывала монарху, будто та имеет половые сношения с этим монахом-алхимиком. «Я никогда не слышал, чтобы хоть что-то было между мадемуазель Марией Анной Вюртембергской и этим монахом, — добавляет Прими, — напротив, ходили слухи, что последний постоянно обретается у мадам д'Арманьяк, в конце концов оказавшись в тюрьме как мошенник».[35]
Сперва его, по распоряжению супруга названной дамы, Луи де Лоррен, графа д'Арманьяк, обер-шталмейстера Франции, отправили в Пьер-Ансиз в Лионе. Затем король распорядился возвратить его в Париж, как следует из письма, отправленного им 17 января 1673 года архиепископу Лионскому.[36] Что за сим последовало — неведомо, но, как бы то ни было, спустя пятнадцать месяцев наш монах уже томился в тюремной камере Пинероля. Этот монах, предпочитавший салоны прекрасных герцогинь суровой простоте монашеской кельи, был низвергнут с больших высот. Очень скоро его здоровье пошатнулось, а рассудок помутился. Он испускал страшные вопли, отравлял зловонием камеру, проклинал своих надзирателей. Лувуа в какой-то момент даже забыл, как его зовут. «Кто этот сумасшедший, сидящий, как вы мне сообщали, в одной камере с господином Дюбреем?»[37] — писал он Сен-Мару. Когда его память была освежена, он порекомендовал средство, обычно применявшееся в королевских тюрьмах для исцеления расстроенных умов: «Поскольку угроза, которой вы подвергли заключенного, сидящего с Дюбреем, возвратила ему рассудок, повторяйте ее время от времени, и хотя первая попытка исправила его слишком радикально, в конце концов с помощью этого средства вы сделаете его более разумным, чем вы его когда-либо видели».[38]
Вот такой цинизм. Сен-Мар, беззаветно преданный Лувуа, но желавший оставаться добрым католиком, однажды, вопреки угрызениям совести, взгрел священника. Хозяин не счел за труд успокоить его: «Хочу разъяснить вам, что тот, кто карает священников, невзирая на их положение, рискует быть отлученным от церкви, однако позволительно наказывать священника, поведение которого заслуживает осуждения».[39]
Граф Маттиоли, итальянец из Болоньи, о котором в дальнейшем еще пойдет речь, участвовал вместе с аббатом Эстрадой, послом Франции в Венеции, а затем в Турине, в секретных переговорах, касавшихся проекта утверждения французов в Северной Италии. В 1678 году был подписан договор с Людовиком XIV, но в момент обмена ратификационными грамотами Маттиоли, тайком улизнув, отправился продавать секрет этих переговоров герцогине Савойской, а заодно представителям Испании, Империи и Венеции. В Европе подняли шум. Можно представить себе, в какую ярость пришли в Версале, узнав, что их так одурачили. Предателя удалось заманить в ловушку, устроенную аббатом Эстрадой, в то время исполнявшим обязанности посла в Турине, и Николя Катина, бригадиром от инфантерии. Маттиоли был арестован и препровожден инкогнито в башню Пинероля.
Мало что можно сказать о слуге Маттиоли, задержанном спустя два дня после ареста хозяина, сообщником которого его считали; служебная переписка, впоследствии опубликованная, позволяет дедуктивным методом установить его имя — Руссо или Ле Руссо; возможно, это французское видоизменение итальянского имени (Россо?). Не исключено также, что это вообще прозвище, поскольку в то время слуги чаще всего наделялись прозвищами.
Заключенные, фигурирующие в финансовой документации и в переписке как «господа из нижней башни», в действительности были слугами Фуке. После смерти хозяина их заперли в камере, поскольку был обнаружен лаз в камине, через который Фуке, Лозен и их слуги могли общаться без ведома тюремщиков. 8 апреля 1680 года Сен-Мар получил приказ распустить слух, будто слуги Фуке освобождены, постаравшись, чтобы в это поверил, в частности, Лозен. Какими секретами обменивались обитатели двух этажей, осталось неизвестным. Но, как бы то ни было, решили, что им нельзя позволить болтать.
Хотя в официальных документах их имена не упоминались, удалось установить, что одного из них звали Ла Ривьер. Этот вечно ноющий ипохондрик был прежде слугой Сен-Мара, затем передан в услужение Фуке, когда тот в 1665 году прибыл в Пинероль. Другой носил имя Эсташ Данже или д'Анже (а не Доже, как зачастую называют его вследствие неверного прочтения документов). Он был по неизвестной причине помещен в Пинероль в августе 1669 года комендантом Дюнкерка Александром де Воруа. С самого начала в отношении этого человека, которого Лувуа представил как простого слугу, были даны очень суровые инструкции: Сен-Мар должен был поместить его в карцер, достаточно хорошо изолированный для того, чтобы заключенного невозможно было слышать; он сам должен был носить ему раз в день пищу и грозить ему смертью в случае, если тот осмелится говорить «о чем-либо ином, нежели о своих потребностях». Этот суровый режим был смягчен в 1675 году, когда Лувуа позволил Сен-Мару, испытывавшему дефицит тюремных слуг, направить его в услужение Фуке на пару с Ла Ривьером. Так Эсташ сменил свой статус узника, находящегося в строгом заключении, на более выгодное положение тюремного слуги — должность, в некотором смысле созданную специально для него. При соблюдении некоторых мер предосторожности (в частности, следовало избегать разговоров с кем бы то ни было) он, как и Ла Ривьер, пользовался значительными послаблениями, предоставленными Фуке и Лозену, которые могли свободно передвигаться по башне и встречаться со своими семьями. Обнаружение после смерти Фуке тайного лаза вызвало гнев тюремного начальства: Эсташ вернулся к своему прежнему положению государственного заключенного, за которым надзирают со всей строгостью. Та же участь постигла и Ла Ривьера.
Таковы интересующие нас шесть заключенных в 1681 году. Заметим, что в корреспонденции порой забывали о слуге Маттиоли, так что получалось пять узников, однако бухгалтерская документация тюрьмы позволяет восстановить истину — их было шестеро. Эта ошибка, за которой не следует усматривать злого умысла, ничего не меняет в наших рассуждениях.
Переговоры, которые велись в Париже между сестрой короля и мадам де Монтеспан, завершились 2 февраля 1681 года в Сен-Жермене дарением герцогу дю Мэн княжества Домб и графства Ю. В порядке компенсации за графство Ю Лозен позднее получил сеньорию и баронию Тьер в Оверни, территорию Сен-Фаржо с баронией Перрёз, сеньорию Сент-Коломб, шателению Лаво, территорию Фаверелль и право суда… Неплохой подарок в сочетании с перспективой жениться в ближайшее время на королевской родственнице (последнее, правда, так никогда и не исполнилось[40]).
12 апреля король дал мсье де Мопертюи, младшему лейтенанту первой роты мушкетеров, приказ сопроводить Лозена в Бурбон (Бурбон-л'Аршамбо), где ему предстояло пройти курс лечения в ожидании отправки в резиденцию в Шалоне-на-Соне, а затем в Амбуаз, что должно было стать прелюдией к его реабилитации. Он покинул Пинероль в последние дни апреля. Для него остались позади тюрьмы, зарешеченные окна, сырые серые стены и хмурые физиономии тюремщиков. В жизни Сен-Мара тоже перевернулась очередная страница. Лозен был последней крупной фигурой, доверенной его попечительству. Что будет дальше? В сентябре 1680 года мсье де Риссан, королевский наместник в цитадели, заболел и получил длительный отпуск. Поскольку он был слишком слаб, чтобы возвратиться к исполнению своих обязанностей, 30 мая Сен-Мар был временно назначен на эту должность с жалованьем 6 тысяч ливров, не считая прочих вознаграждений и побочных доходов. К несчастью, эта должность ставила его в прямое подчинение маркизу д'Эрлевилю, генерал-губернатору, человеку требовательному и суровому, наделенному колючим характером и ревниво относившемуся к той независимости, которой Сен-Мар пользовался до сих пор. Понятно, что последний без восторга воспринял свое новое назначение.
В начале мая 1681 года смерть в возрасте тридцати шести лет могущественного герцога де Ледигьера, губернатора Дофине, сделала вакантной должность начальника форта Эгзиль в Пьемонте. Лувуа решил назначить на эту должность своего протеже и послать с ним туда двоих узников из нижней башни. Итак, Сен-Мар покидал Пинероль, притом что башня крепости продолжала сохранять свой статус государственной тюрьмы. Это решение, одобренное королем, позволило урегулировать почти все проблемы: Сен-Мар обретал независимость от местных властей, пользуясь функциями и престижем начальника крепости, получал большое жалованье (приносившее ему от 4 до 10 тысяч ливров в год) и оставался верным стражником двоих бывших слуг Фуке. О их освобождении не могло быть и речи. Напротив, перевод из Пинероля, этого гарнизонного города, стоявшего на большой дороге и потому вечно шумного и оживленного, в уединенный, окруженный заснеженными горными вершинами форт навечно изолировал их от мира. Никто, и прежде всего сам Лозен, не мог и представить себе, что двое слуг Николя Фуке, об освобождении которых было объявлено, сидели в заключении. Оставалось лишь тайно провести необходимые работы для обеспечения их безопасности. Ничего лишнего: большой камеры с хорошим запором и окна, снабженного надежной решеткой, было достаточно.
11 мая Лувуа направил господина дю Шонуа, военного комиссара, в роту Сен-Мара, чтобы подсчитать издержки: «Вы представите мне отчет относительно затрат на обустройство этих двоих заключенных, которые должны быть лишь упомянуты в отчете без сообщения более подробных сведений, а также современного состояния жилища начальника крепости Эгзиль и ремонта, ежели таковой представляется необходимым».[41]
Лишь на следующий день, видимо перед отправлением нарочного в Пинероль, Лувуа счел нужным уведомить главное заинтересованное лицо о его новом назначении: «Я прочитал королю ваше письмо от 3-го числа сего месяца, и Его Величество, узнав о вашем крайнем нежелании принять командование цитаделью Пинероля, изволил согласиться с вашим назначением на должность начальника Эгзиля, освободившуюся по смерти герцога Ледигьера, куда будут переведены и те двое заключенных, которые находятся под вашей охраной и которые, как полагает король, достаточно важны, чтобы не доверить их никому, кроме вас.
Я приказываю господину дю Шонуа отправиться вместе с вами в Эгзиль для осмотра строений и составления памятной записки о проведении абсолютно необходимых ремонтных работ для обеспечения проживания двоих заключенных из нижней башни, которые, как я полагаю, единственные, кого Его Величество распорядился перевести в Эгзиль. Направьте мне служебную записку о всех заключенных, находящихся под вашей ответственностью, сообщив все, что вы знаете о причинах их ареста. Что же касается двоих из нижней башни, то укажите лишь их имена, не сообщая прочих сведений.
Король ждет, что в течение того непродолжительного срока, пока вы будете отсутствовать в Пинероле, отправившись вместе с господином дю Шонуа в Эгзиль, вы обеспечите такой порядок охраны ваших заключенных, что не будет ни малейших происшествий и что они не станут общаться с кем бы то ни было из тех, с кем не имели контакта за время пребывания под вашим попечительством».[42]
В своем ответе Сен-Мар сообщал, что число его заключенных достигает пяти (посчитав за одну единицу Маттиоли и его слугу). Получив эти сведения, министр 9 мая направил ему следующие инструкции:
«Его Величество желает, чтобы, как только в Эгзиле будет готово надежное место для принятия двоих заключенных из нижней башни, они были отправлены из цитадели Пинероля в носилках в сопровождении эскорта солдат вашей роты, и необходимый для этого приказ прилагается; Его Величество приказывает также, чтобы, как только упомянутые заключенные отправятся, вы прибыли в Эгзиль, где будет ваша резиденция, для исполнения должности начальника крепости. Поскольку же Его Величество не желает, чтобы остальные заключенные, бывшие под вашей охраной, которым и впредь предстоит находиться в Пинероле, были препоручены командиру батальона, который может смениться со дня на день, я направляю вам королевский приказ о назначении господина де Вильбуа комендантом упомянутой цитадели Пинероля… Будьте любезны уведомить об этом господина де Вильбуа, для которого у господина дю Шонуа есть приказ платить по 2 экю в день на питание остальных троих заключенных. Из прилагаемого королевского приказа явствует, что ваша рота сокращается до сорока пяти человек, начиная с пятнадцатого числа сего месяца… Его Величество ждет от вас, что те двое заключенных будут охраняться столь же тщательно, как это было до сих пор… Что касается личных вещей господина Маттиоли, то вы должны забрать их с собой в Эгзиль, чтобы могли возвратить их ему, если когда-нибудь Его Величество распорядится освободить его…»[43]
Вильбуа был слишком мелкой сошкой, чтобы занять должность начальника цитадели вместо мсье де Риссана. Чтобы исправить положение, в феврале 1682 года ему выдали специальный патент коменданта цитадели. Однако при этом Сен-Мар оставался его начальником, и косвенным образом в сфере его ответственности находились заключенные Пинероля. Он не оборвал пуповину, связывавшую его с башней, являвшейся местом его обитания в течение шестнадцати лет! Именно по этой причине его просили захватить с собой личные вещи господина Маттиоли. В случае его освобождения Сен-Мар, а не Вильбуа должен был руководить исполнением всех необходимых формальностей. Не исключено также, что Лувуа предвидел, что итальянец, как только освободится, подвергнется мести со стороны герцога Мантуанского, которого предал точно так же, как и Людовика XIV, и во избежание этого направится во Францию. Таким образом, его путь будет проходить через Эгзиль, где он сможет получить свою одежду и багаж, бывшие при нем в момент его похищения. Этот параграф в том виде, в каком он составлен, казалось бы, дает основания полагать, что Маттиоли был одним из двух таинственных заключенных Эгзиля. Однако в настоящее время точно известно, что это не так.
Следует особо отметить еще один момент. Он касается роты вольных стрелков. Это подразделение, созданное в 1665 году для охраны Фуке и удвоенное после ареста Лозена, представляло собой военно-тюремное формирование, весьма редкое во Франции и сопоставимое только с ротой из шестидесяти человек, несшей службу в Бастилии. В других тюрьмах для этих целей использовались солдаты гарнизона. После освобождения Лозена Лувуа мог расформировать эту роту, предоставив Сен-Мару в Эгзиле обходиться посредством нескольких надежных человек, которых он мог найти на месте. Почему он сохранил для него эту роту? Не потому ли, что считал, что охрана «господ из нижней башни» стоит таких расходов? Это весьма сомнительно. Такое подразделение, даже сокращенное до сорока пяти человек, предназначалось не для воспрепятствования побегу заключенных, какие бы секреты они ни хранили (для этого было бы достаточно крепких стен и нескольких надежных, проверенных охранников), а для отражения попыток освобождения их посредством атаки извне. Рота вольных стрелков должна была охранять тюрьму, а не ее обитателей.
Итак, насколько можно было допустить полезность этой меры предосторожности применительно к столь важным персонам, как Фуке и Лозен (обоих по крайней мере однажды пытались освободить, и было известно, что Фуке разработал детальный план, предусматривавший вторжение его сторонников в случае, если сам он окажется в тюрьме), настолько же бессмысленно было сохранение ее в Эгзиле. Кому могло бы прийти в голову атаковать маленький, затерянный в горах форт, чтобы освободить двух бывших слуг? Требуется другое объяснение. Оставляя за Сен-Маром его роту вольных стрелков, Лувуа хотел доставить приятное своему преданному служаке, чтобы у него не возникало чувство, будто он, перестав быть тюремщиком двоих важных персон (дело, составлявшее до сих пор смысл его жизни), потерял все. Он не хотел, чтобы тот воспринял свой перевод из Пинероля как знак немилости. Фуке и Лозен содержались за счет бюджета роты вольных стрелков, и теперь за этот счет будут содержаться Эсташ и Ла Ривьер! И они тоже извлекли из этого пользу! Правда, их содержание не шло ни в какое сравнение с обеспечением тех двоих: вместо 1100 ливров, ежемесячно выделявшихся для столь важных узников, «господа из нижней башни» довольствовались 330 ливрами — по пять с половиной ливров в день на человека. Однако важно иметь в виду, что с этого момента средства на содержание обоих заключенных рассчитывались по той же системе, что и для Фуке с Лозеном: они включались в бюджет роты вольных стрелков и выплачивались раз в два месяца казначеем военного ведомства, а не бухгалтерами Кольбера.
Эгзиль представлял собой форт, расположенный далеко в горах, в двенадцати лье от Пинероля, трех лье от Сузы и в семи от Бриансона. Расположенный в качестве сторожевого пункта на скалистом выступе, доминирующем над долиной, по которой протекает река Дориа, на левом берегу этой реки, он должен был контролировать горное ущелье, ведущее из Бриансона в Турин. Позднее, когда он в силу Утрехтского договора 1713 года перешел к королю Сардинии, его оборонительная система была переосмыслена, а его пушки направлены в сторону Франции… Современная крепость с ее галереями и сводчатыми казематами для тяжелых орудий, которую и по сей день занимает итальянская армия, мало похожа на ту, гораздо более скромную, которую впервые увидел Сен-Мар в конце мая 1681 года.[44]
Планы, сохранившиеся в архивах инженерных войск, описания, гравюры, а также рельефный план из коллекции Собора инвалидов{19} позволяют нам составить представление об Эгзиле. Окруженный крепостной стеной с бастионами, комплекс состоял из замка или донжона (главной башни) и нескольких служебных помещений. Донжон прямоугольной формы был фланкирован со стороны итальянской долины двумя круглыми башнями, одна из которых, Большая башня, имевшая также название башня Цезаря (хотя она возникла лишь в Средние века), была крупнее другой. Между башнями простиралось строение, на первом этаже которого размещалось жилище начальника крепости. Там все было просто, лишено комфорта: Эгзиль задумывался как пограничная крепость, а не увеселительное заведение. Внизу, с западной стороны, раскинулся существующий и по сей день городок Эгзиль, со своей романской церковью Святых Петра и Павла и старинными зданиями. Городок этот сохранил живописный шарм альпийской деревни прежних времен.