Казалось бы, зачем? Зачем тебе, чтобы бухал человек? На кой черт тебе рядом еще одна пьяная скотина? Что от него, прибавится в мире счастья, красоты, спокойствия? Нет, конечно. Просто когда все пьяные, то никто не видит именно твою рожу. Именно твое поведение никого не колышет. Ты становишься неотличим от остального быдла. А если есть трезвый, то все не так.
Все не так, ребята…
Ты хочешь быть трезвым среди пьяных? Эксклюзивным? А может, ты вообще хочешь, чтобы люди стали другими и перестали быть рабами самих себя? Тебе нравится быть счастливым? Тебе нравится, когда твоя жена светится, а твой ребенок смеется?
А мне нет…
Мне НЕ НРАВИТСЯ, когда дети смеются. Потому что мне не пришлось.
Я улыбаться научился. Трудно было, но научился. Сейчас даже без усилий это делаю. А смеяться не могу. Вернее, могу физически, но при этом не смешно. Я вообще не понимаю, что такое смешно. Как-то полдня каких-то юмористов смотрел по телевизору. Но уже часа через два затошнило, а через четыре натурально блевал. Улыбка – она полезная. Обезоруживает. А смех настораживает, и от него больно. Я просто привык с детства. Если вокруг начинают раскрывать рты и дергать животами – надо тоже так делать. Наступает какое-то единство, общность, что ли. Смех и боль одно и то же, это я помню. Кто-то упал – смеешься. Кому-то руку сломали, ребро, вышибли глаз – смеешься. Кто-то не выдержал, повесился – вообще ржач. Я так и не понял, что такое юмор. В телевизоре никому ничего не сломали и никто не харкал кровью. В общем, повода не было. Но все смеялись. Я не понимаю, Владимир Геннадиевич… Ну скажи ты мне, почему они смеялись? Логики в словах не было, ситуации дурацкие, никто не падал. А в зале были такие лица… Такие лица… Ну, как будто они счастливы.
Почему ОНИ могут, а я нет?
Но может быть, это даже не главное. Что уж… Может, самая главная проблема в том, что мне уже давно все смертельно скучно. И я решил сыграть. Ну не в казино же мне идти, тем более что там все ясно. Само существование казино есть понятное любому идиоту объяснение, почему там нельзя выиграть. Да потому что выиграть может только казино, иначе бы они не вырастали сейчас как грибы после дождя. Я был там несколько раз, посчитал количество видеокамер (а ведь есть еще скрытые, которых не видно), охранников, подставных игроков, прикинул по размеру здания, какую площадь на самом деле занимает паучье гнездо азарта, проследил, куда уходят многочисленные провода, и понял, что мне здесь делать нечего. Их много. А я один, и шансов у меня нет.
Где же поиграть так, чтобы волосы дыбом вставали? Знаешь, Влад, я одно время ходил в окрестностях вокзалов. Надену толстовку, как сраный рэпер, и хожу. С вокзалами у меня душещипательные отношения. Там можно найти что и кого угодно. Но самое главное – ближе к вечеру можно найти тех, кому плохо живется на этом свете. Другими словами – кто не хочет жить. Но с ними неинтересно. Два-три раза схватишься, покалечишь, потом чувствуешь ту же тошноту, что и от юмора. Неинтересно. Какая игра, с кем? У них под черепной костью бракованный маргарин. Идешь ночью, кровь капает, настроение ровное, и непонятно, зачем ты его угробил. Никто, конечно, и никогда его искать не будет. Но убивать, если сыт, – грех…
Как-то видел фильм документальный. Там зебра львице копытом челюсть сломала. Стоит львица, головой качает, ясно, что приплыла. Без лапы даже можно жить, а без челюсти как? Считаные дни без мяса – и все. Силы нет – жизни нет. Вот она тоже играла, львица эта, но сама с собой. Мелкая игра. Ты же в ней все равно рано или поздно вытянешь черную карту. И толку от того, что ты хищник?
Мне это неинтересно, Влад. Ты не задумывался никогда, что мы тоже фишки? Фигурки. Что нами тоже кто-то двигает. Подставит тебе новую клетку и смотрит – что ты сделаешь. А в шахматах тех же, ты знаешь, свобода – это видимость. Кругом же ничего нельзя, кроме того, что в правилах. Вот клетка пустая, да попробуй туда встань. И начинаешь метаться. Не ногами метаться – головой. Мыслями. Как сделать, чтобы все было и ничего за это не было. Ветвятся решения так, что целый лес за секунды вырастает, а ты в этом лесу один-одинешенек.
Всегда так было.
Всегда так будет.
И неважно, лев ты или зебра. Все под Богом ходим.
Но кто-то же должен быть руками Господа! Глазами Его. Ушами. Вот ты сейчас перед выбором. Ты думаешь, я этого выбора от тебя требую? Да ты что! Кто я такой, чтобы рушить семьи, разбивать сердца, корежить жизни? Мне это не дано. Это никому не дано, Влад! Кроме Него. Я всего лишь средство.
Инструмент.
Конечность.
А значит – часть Его. Вот теперь ты понимаешь? Чего я от тебя хочу?
Ну? Напряги шею, раз мозгов нет. Брови сдвинь, я не знаю, лоб наморщи, что ли. У тебя сейчас мир на куски крошится. Весь. Тебе сейчас решать надо не как предприятие твое развивать, не за кем гоняться и не кого наказывать. Тебе сейчас либо себя убить, либо сына потерять.
Я знаю… Очень хорошо знаю… Ты думаешь, меня обмануть можно. Переиграть. Пересчитать, как в шахматах. Только ведь это ты не со мной играешь. И я не с тобой играю. Это – КАЗИНО. В нем выиграть невозможно. Бесплатную выпивку получить, стриптиз на халяву, карту VTP-клиента – пожалуйста. Мишура цветная, пыль серебристая, пузырьки шампанского…
Я тебе узел судьбы предлагаю, а ты как благородный мститель меня ловишь. Ну несерьезно, Влад. Перекресток есть перекресток. Заплати, наконец, налоги и спи спокойно. Выигрыша не будет, конечно. Но будет ясность. Кто тебе враг, кто друг, кто просто так… И кто ты сам по себе, и где кончается любовь, и где начинается ненависть. Перестань лукавить.
А чтобы тебе было легче… Вот, видишь, устройство. На диктофон похоже или на сотовый. Простое, тут три микросхемы всего. И экран. Он даже нецветной. Посмотри сюда. Видишь – точка загорается и гаснет. Странно так, волнообразно. И знакомо, правда? Догадываешься, что это? Вообще, это китайский пульсомер. Ширпотреб. Просто обычно он показывает пульс того, кто его носит. Вот тут даже цифры. Семьдесят два удара в минуту у тебя сейчас. Сидишь ты, скорее всего. Конечно, смотреть ты ролик будешь позже и проверить не сможешь, но это так. А вот – семьдесят пять. Восемьдесят. Думаю, ходить начал. Это бьется твое сердце. И каждый, кто смотрит на экран, как минимум, понимает, что ты жив. А вот как это устройство снимает твой пульс – пусть это будет мое ноу-хау. Кстати, ничего на самом деле сложного. Так, на уровне рацпредложения.
Но тебя это волновать не должно. Хочешь – ищи, где у тебя датчик. Хочешь – нет. Но до восемнадцати ноль-ноль и не позже вот эта точка должна погаснуть.
И тогда я отпущу Колю…
Решай.
Да будет воля Его…
Я тут ни при чем.
23
– Ну, что скажешь, Дербент? – спросил Влад, откинувшись на спинку кресла.
Игорь придвинул к себе ноутбук и еще раз выборочно просмотрел несколько кусков видеозаписи. Потом подумал, достал из кармана флэшку, подключил, запустил с нее программу и пощелкал кнопками.
– Ну, камера так себе, бюджетная. Объектив пластмассовый. На экране ничего приметного нет, сжато сильно, артефактов до хера и это, разумеется, сознательно. Китайский сервер, с которого файл загружали, тоже не проконтролируешь. Единственное – я знаю, откуда он тебе ссылку послал, через какого провайдера. Но толку опять же ноль, потому что это WI-FI, точка подключения на Красном, двадцать девять. Либо «Иль Патио», либо «Ростикс», либо рядом. Думаю, подъехал максимально близко, настроился и отправил из машины. Но в любом случае пусть ребята сгоняют, спросят официантов, что ли… Персонал потрясут. Камеры просмотрят, там же запись круглосуточно должна идти. Больше мы ничего не выудим…
– Где у меня может находиться датчик пульса? Как он вообще может работать? – спросил Влад.
– Да блеф это, Гиря… Мы тебе даже в желудок заглянули. Нет ничего. Сам, конечно, датчик может быть со спичечную головку. А то и с волосок. Но питание… Чтобы передать сигнал на такое расстояние… Что у тебя, аккумулятор в заднице, что ли? Нет ничего. Думаю, врет.
– А если нет? – предположил Гиреев.
– Бели нет… – эхом отозвался Дербент, – тогда он не только твой пульс может слышать, но и наши голоса… Да брось… Туфта все это, нонсенс… Нету него такой аппаратуры. Да и как бы он датчик установил? Сам подумай!
– Ну да… – неуверенно произнес Влад, – но я неделю назад у стоматолога был… Пломбу поставил.
– Что? – поднял голову Игорь, – Ну хорошо, проверим стоматолога. Пломбу вскроем, зуб выдернем…
Вошел мрачный Милевич:
– Наталья спит. Еле успокоили. Хорошо, у врача две дозы были на всякий случай. Одну вкололи. Я ему денег дал еще.
– Это правильно. С борисовскими связался? – спросил Гиреев.
– Да. Ребята вменяемые, в теме, заказ снят. Бизнес есть бизнес. Да, кстати, на улице в машине майор, просит тебя спуститься.
– Да. Ребята вменяемые, в теме, заказ снят. Бизнес есть бизнес. Да, кстати, на улице в машине майор, просит тебя спуститься.
– Понятно. Я пошел, ты у Дербента получи информацию и давай ребят на Красный. Он объяснит.
Влад встал, спустился по лестнице и вышел на улицу, где неожиданно пошел терпкий ледяной дождь. Сугробы на газонах фантастически быстро умирали. Собственно, это уже были не сугробы, а их трупы. Во дворе стояла «газель» с зашторенными окнами. Гиреев влез в нее с трудом, хотя ему даже открыли изнутри дверь. Майор выгнал водителя на улицу и сказал:
– Владимир Геннадиевич, поедемте, в пустом складе отрепетируем. Сотрудник наш уже там, крутит свою шарманку. Я хочу, чтобы вы вообще никому ничего не говорили. Скажите вашим, что уезжаете… ну, в отделение, например, бумаги подписать. Я подтвержу. Звоните быстро. Витя! – открыл он дверь и окликнул водителя. – Поехали!
Через двадцать минут «газель» въехала в огромный железный склад. Навстречу с какой-то лавочки поднялся немолодой уже, волосатый до безобразия мужик, отдаленно похожий на грязного Леннона в очках, и отбросил в сторону окурок. Рядом стоял трехногий штатив с пригорюнившейся потертой камерой.
Майор и Гиреев вышли из машины, после чего «газель» попятилась, выехала наружу, и водитель с грохотом задвинул огромную, двухэтажную дверь склада. Сразу стало тихо, но гулко. Сверху монотонно гудели мощные люминесцентные светильники. Леннон потянулся и без всякого приветствия начал:
– Я, значит, по таким вещам специализируюсь, поэтому слушайтесь и делайте, как я вам говорю, Владимир Геннадиевич. Будем имитировать выстрел в сердце. Где-то минут за пять-десять-двадцать вам место на набережной освободят, чтобы в радиусе метров сто– двести никого близко не было. В машине вам прикрепят на область сердца уже готовое пулевое отверстие и чуть сбрызнут кровью. Самую малость. Будете в плаще? Тогда застегнетесь и спуститесь, там будет такая же лавочка. Впереди, у парапета, будет наш сотрудник. Как только он снимет шляпу, вы расстегнете плащ и выстрелите себе под ноги вот из этого пистолета. Это ИЖ-79-9Т, он же «макарыч», на ПМ, как видите, изрядно похож. Травматический. В магазине будет два шумовых патрона. На случай, если один даст осечку. Но это вряд ли. После этого валитесь на бок на скамейку, потом на землю. Только так, и одежду не жалеть. Лежать и ждать. Не волнуйтесь, никто чужой к вам не подойдет, но издалека все должно выглядеть натурально. Потом подъезжают две машины милиции, труповозка, и мы снимаем. Когда наведу на вас камеру – не дышите. Это всего три секунды. Больше вокруг снимать будем. Ноги ваши, капли крови, тело под простыней, машины… Пару злых ментов, они будут свободной прессе рот и объектив закрывать, не без этого. Вот, переоденьтесь быстренько в это да будем пробовать…
Леннон подал ему какой-то строительный костюм не первой свежести.
– А в своем можно? – спросил Влад.
– Да мне-то все равно, – равнодушно пожал плечами специалист, – но вам еще обратно ехать. Как будете грязь объяснять? То-то… Одевайтесь, давайте. Майор, возьмите шляпу, отойдите к той стене и наденьте. Как махну рукой – снимайте.
– А мне что делать? – спросил Гиреев.
– Так… – скучно протянул Леннон. – я кому до этого все говорил?
– Ну… мне…
– Если человек впереди шляпу снимает, что делаем?
– Ах, да, извините, задумался, – Влад тут только понял, что дико устал.
– Поехали. Майор, шляпу приготовим! Владимир Геннадиевич, застегните куртку и идите к лавочке.
В этот момент майор снял шляпу, и Гиреев тут же хлестко выстрелил себе под ноги. Сизый дымок защекотал ноздри.
– Я не понял, – бесцветным голосом сказал Леннон, – майор, в чем дело, я еще не махал!
– Она сопливая какая-то, ваша шляпа!
– Не сопливая, а в солидоле! Микробов там нет! Наденьте немедленно. А вы, Владимир Геннадиевич, почему на ходу стреляете? Вы хоть раз видели… ну не знаю, в фильме, например, чтобы самоубийцы стреляли в себя на ходу? Вы бы еще побежали!
– Так снял же шляпу! – виновато возразил Влад.
– Ну, вообще-то, да. Ладно, еще раз. Майор! Хорошо. Самоубийца! Идем, садимся, расстегиваем… Шляпа – раз…
Раздался еще один оглушительный выстрел.
– Стоп!!! Послушайте, Владимир Геннадиевич, вам куда стрелять надо?
– Ну, в себя, – пролепетал Гиреев, чувствуя идиотизм ситуации, – то есть перед собой, конечно…
– Верно. А зачем вы стреляли в майора, да еще в голову ему целились?
– Понимаете, я ждал, когда он шляпу снимет… А он все не снимал… Ну и машинально… Извините…
– Нда, – протянул Леннон, – да вы киллер какой-то, а не самоубийца… Давайте еще раз!
24
Я фильмы почти не смотрю. Нет в них ничего. Все как-то излишне выпячено и неправильно, как обратная перспектива на рублевских иконах. Особенно, конечно, от индийских тошнит. Мишура, вопли, музыка на одной ноте… ни одного индийского фильма до конца не досмотрел даже в детстве. А уж взрослым и подавно. Документальные, конечно, просматриваю. Полезно. Учебные всякие, спортивные. А художественные– нет. Вранье. Мерзкое вранье. Вот музыкальный какой фильм еще можно посмотреть – там сюжета нет, звук один с картинками. Настроение. Ну вот как птицы поют в лесу. Не надоедает же. Потому что ничего не придумано. Не украдено ни у кого. Не высосано из пальца.
Но есть один актер японский. Такеши Китано. Я когда первый раз его увидел на экране, подумал – даун. Невзрачный, серый, кривоногий, без выражения на лице, без слов. Я бы выключил фильм, да в этот момент он мне в глаза посмотрел с экрана. И я дрогнул. В этом невзрачном азиате мелькнула такая сила, что я сел и, не отвлекаясь, просмотрел всю картину. Всю эту хрень японскую, всю несуразицу, все эти непонятные переплетения судеб, всю нелогичность поведения, прослушал все диалоги на лающем языке, всю музыку, похожую на разминающийся оркестр, все шумы ветра и все шаги в этом фильме. Потом я встал, сходил в ближайший ларек и набрал еще фильмов с его участием.
Потом я узнал, что он еще режиссер, потом что он сценарист… Но мне это было неважно.
Такеши, а вернее – его герой, существовал как я. Говорил как я. Улыбался… если вообще улыбался – как я. Но больше всего он молчал. Глубоко, с оглушительным, рвущим барабанные перепонки эхом. Так молчит снежный склон, перед тем как превратиться в лавину и сорваться вниз. Он внушает уважение, даже когда не издает ни звука. Так, наверное, спит бомба небывалой мощности, перед тем как превратить весь город в раскаленную пыль. Так же многозначительно молчит зародыш кашалота. Так же еле слышно зреет магма в жерле вулкана.
От такой тишины встают дыбом волосы.
От такого взгляда слепнут.
От таких движений цепенеют.
Потому что они только кажутся неуклюжими.
Потому что в следующее мгновение Такеши Китано сделает такой ход, от которого уйти уже невозможно.
Фильмы кончились. Я пересмотрел все, какие смог найти, и даже те, в которых у него были символические роли.
Бывший комик, потерявший чуть не половину лица в аварии, от чего любая улыбка дается с трудом, но если она все же получается – она невыносимо солнечна.
Она как бы подразумевается у него. Как бы есть. И потому, что бы он ни делал – убивал, насиловал, предавал, обманывал, бросал умирать или бессмысленно спасал, – в его поведении нет ни добра, ни зла. Ведь и добро и зло появляется тогда, когда к нему хоть как-то относишься. А если не относишься никак? Если тебе все равно, жизнь или смерть, смех или плач, спасать или топить? Если все твои поступки – только сиюминутные решения твоего тела? Если трупы не пугают и не расстраивают, а всего лишь мешают пройти? Если женщина имеет на тебя влияние только в одном случае – если она сильнее тебя?
Каменная полуулыбка, мягкий кошачий шаг, твердая рука и ни одного неправильного движения – вот что такое Китано. Жизнь – это всегда мучительный выбор. Но только не у Такеши. В его шахматах ход делается с быстротой молнии и не оставляет никаких иллюзий. Даже если он неправильный и ведет к смерти. Так ведь и смерть – всего лишь ход.
Всего лишь ход…
Где-то на другой стороне планеты живет человек, которого ты понимаешь, как самого себя. В одном из фильмов он взбирается на крышу, садится там на корточки, совсем как я в детдоме. Он совсем немного думает. Возможно – переводит дыхание. На нем плащ или накидка – непонятно. Потом он так же, как я в детстве, распрямляет ноги и прыгает вниз.
Крылья за спиной…
Ни одного неправильного движения…
Всего лишь ход…
Я выключил DVD-проигрыватель. Встал и пошел за короедом в бункер. Вытащил его, поставил перед мишенью и дал в руки пневматически пистолет.
– Тяжелый? – спросил я.
– Да… – взял Коля его двумя руками, но он все равно тянул вниз.
– Сейчас… Ну не знаю, встань на колени, что ли, а пистолет на табуретку поставь. Держишь?