– Ну правда, тещина! – почти искренне сказал бизнесмен.
– Да правда, правда… Ладно. Давай так. Долг, конечно, вернуть придется, иначе ты меня сам не будешь уважать, а для бизнеса это неприемлемо. И проценты тоже. Вот штраф сниму и отсрочку дам. Хочешь? Поспишь хоть спокойно.
– Нет! – вдруг неожиданно сказал Лысый. – Я тебя знаю, ты ничего так просто не делаешь…
– Ну, правильно рассуждаешь. Я тут подумал… Надоело с проститутками общаться. Как куклы. Резиновая лавка какая-то, ей-богу. А жена у тебя молодая, гладенькая. Приведи ее ко мне…
Черт, реакция у меня, конечно, еще есть, но успел с трудом. И как он через стол прыгнул – непонятно. Практически без подготовки. Я его даже зауважал немного. Но когда ты мордой вперед прыгаешь – считай, что нет у тебя шансов. Я его сбил двумя ударами, а потом уже на полу обработал ногами. Не запыхался даже, но пить захотел. Подошел к тумбочке, налил себе воды из графина, стакан взял и сел с ним на стол. Лысый пытался встать, но я ему обе руки повредил основательно, и он тогда просто сел и заплакал. Зло так и неумело.
Я смотрел ему прямо в глаза и пил воду мелкими глотками. Он открыл рот, чтобы сказать что-то отчаянное, да я жестом его осадил:
– Это я тебе скажу, Лысый… На хрен ты мне сдался, а жена твоя тем более. Но как-то же вас, уродов, надо строить. Ведь беспределите же, слово нарушаете, сами себя подставляете. Я же соблюдаю правила… Почему ты их не соблюдаешь? А если не соблюдаешь – надо отвечать. А если сам отвечать не хочешь – пусть жена ответит. Разве это несправедливо? Если бы ты мужиком был, не допустил бы этого. И, кстати, нечего бросаться, если опыта нет. Мне твой импульс бычий по барабану, не таких видал…
Лысый отвел глаза и стал нянчить свои руки. Я обычно конечности калечу, тело – оно всегда успеется. Без рук, без ног много не навоюешь.
Я как-то вдруг тонко почувствовал, что надо уходить. Бизнесмен сейчас будет рвать себе на куски совесть и мучиться раздумьями. Мало того, он слишком примитивен и начнет искать эффектные выходы, а мыльные оперы мне очень не нравятся, так же как и благородный гнев. На миру и смерть красна, я слышал. Пусть побудет благородным мачо в одиночку – это правильнее. Герой-любовник, мать твою…
– Ты не спеши! – сказал я. – Я сейчас уйду, а ты подумай. А чтобы у тебя калькулятор не сломался, давай-ка ты мне вообще ничего отдавать не будешь. Я прикинул – товара у тебя на подходе много, сеть приличная, но хлопотная. Проколов много. Партнеры говно. Где ты таких набрал, интересно? Так вот, я тебе все прощу, если ты мне жену приведешь. Но с этого дня половина дела – моя. Думай!
И вышел… Оставил его на полу и вышел.
Жена его, Валентина, через пару дней позвонила. Я как раз мансарду себе только закончил. Я сначала там как комнату нормальную хотел отделать, а потом вдруг чердаки свои беспризорные вспомнил – и ностальгия взыграла. Сказал, чтобы чистым деревом обшили. В потолок кольца металлические присобачили да канаты натянули. Получилась то ли каюта, то ли студия какая. А в окна, конечно, ничего не видно, кроме неба, – мансардные же. Но светло. Светло и одиноко. Я там ковровое покрытие бросил, бежевое, одеяла и подушки. Из всей мебели только столик. Тысяча и одна ночь, только без этой дурацкой восточной мишуры. Я там несколько дней спал, пока не надоело. Лежу, радиотелефон на полу лежит, зазвонил. Дотянулся лениво, кнопку нажал.
– Петр Алексеевич, здравствуйте!
Я, конечно, не знал, что это она. Поэтому совершенно лениво и нейтрально поздоровался. А она тут же с места в карьер:
– Мне муж все объяснил, я согласна, но анальным сексом, сразу предупреждаю, я не занимаюсь.
Я чуть трубку не выронил, но в себя пришел быстро и тут же спрашиваю:
– А почему?
Мне, вообще-то, анальный по барабану, но мозг, честно говоря, отказал. Однако мозг отказал, а член вскочил, как будто он из фан-клуба «Зенит». Сердце стало биться прямо в висках. Удивительные иногда женщины попадаются…
– Да не нравится мне… – через трубку я услышал, как она улыбнулась – широко и совершенно бесстрашно. – В общем, давайте времени терять не будем, я сейчас приеду. Делу время – потехе час, согласны?
– Согласен… – машинально спросил я и добавил, – а…
Но жена Лысого уже бросила трубку.
Я вот иногда думаю… что вот такого в женщинах? Ведь дуры же набитые, примитив, накипь, отстой, гусеницы… хуже детей, по сути. Ничего в них своего нет. Лианы поганые, присосутся к мужику и тянут, пока он стоит да терпит. А как упадет – другого бегут искать. Паразиты, плесень. Вся их жизнь – бессмысленность, тупость, ограниченность и убогость. Вся их относительная нужность лишь в том, что они могут рожать, подставлять гениталии и шевелиться по хозяйству. Ничего более важного я что-то не вижу и не нахожу. А учитывая, что мне дети противны в принципе, а по хозяйству можно и гуманоида нанять, то вообще очень сомнительным становится женское начало.
Но вот странность…
Даже у меня, всю жизнь использующего сучек по назначению, иногда екает сердце, когда из полусвета-полутени выходит эдакая чаровница, вся в солнечных пятнах. У нее волосы пахнут летом, а кожа яблоками. У нее светятся глаза и губы. Она поворачивает голову так, что пересыхает во рту, а двигает бедрами такой волной, что становится жарко. Таких, конечно, мало. Но бывают, и я таких видел. Думаю, они сделаны специально, чтобы выровнять, так сказать, баланс. Ведь мужчина совершенней, это и дураку понятно. У него нет месячных, у него не болит по пустякам голова, он сильнее физически, он умнее, кроме того, быстрее соображает, а это даже важнее, чем собственно ум. Правда, в массе он трусливей, меньше живет, больше гедонист, лишен терпения, и у него есть яйца, по которым удобно бить и каковые он боится потерять больше жизни. В целом, так сказать. Но кто ж без недостатков? Нет таких идеальных вещей в природе. Но по совокупности мужик как механизм предпочтительней. Я ведь сам такой.
А женщина? Что с ней делать? Черт ее знает… Какое-то странное существо. Если бы не половое влечение, да необходимость, впрочем сомнительная, продолжения рода, то и назначения ей не придумать… Тоска смертная про них думать, ей-богу. Гусеницы, я же говорю.
Но как-нибудь раз в жизни…
У Валентины был голос, которого никогда нигде в природе я больше не встречал. Я слышал очень многих певиц, и отдельно, и хором, пока они мне не надоели, пока я не перешел на чистую музыку, но даже отфильтрованные компьютером голоса не несли такой чистоты. А может, и не чистоты… Я не знаю – чего. Этого тембра не передать и не подделать. Я пил ее голос – вот в чем дело, я питался им, я его вдыхал. Я не мог им наслушаться, надышаться, напиться… Мои уши давно не слышали такой кристальности, а что именно говорил этот голос – не имело значения. «Анальным сексом я не занимаюсь»… Да какая разница, чем ты вообще занимаешься, если у тебя такой голос! Пока она ехала, я наслаждался звуками, еще звучавшими в моей голове. Я уже видел ее. И как она одета, и как ходит, и какие у нее волосы. Звук ведь всегда запутывается в волосах, просто обычные уши этого не слышат. А мои – еще как. Другими словами, чем длиннее и гуще волосы, тем темнее голос. Не глуше, не тише. Темнее. Это проще понять, чем объяснить. Я сам долго подбирал выражения. Но даже подобрав, по-другому объяснить не могу – в человеческом языке таких слов нет. Есть, правда, технические термины. Но они не дают понимания. Они объясняют, но совсем ни капли не дают понимания. Как тупое школьное объяснение, что такое электричество. Все знают? Все… Кто понимает? Никто. Но электричество было задолго до человека и останется на много миллиардов лет. Пока оно будет угодно Господу. А Его понять нельзя. Его воля непостижима…
Я ждал Валентину, как голодный крокодил свою добычу, не имея никакого способа приблизить встречу. Только ждать, ждать и ждать… Иногда месяцы, иногда годы. Крокодил не может долго бежать или плыть. Он весь как пуля настроен на один сокрушительный мгновенный удар. Даже не на два. Но чтобы этот удар был смертельным, надо ждать невыносимо долго.
Так что я лежал голым на ковровом покрытии и считал секунды. Было отчаянное, какое-то безвоздушное лето. Если бы не кондиционер, я бы изжарился и испарился. А так я только закрыл глаза и беспокойно дремал.
Иногда сквозь сон я слышал внизу ворчание Джека, еще того, первого, с головой и в полном порядке. Иногда по улице проезжали автомобили, но я совершенно точно знал, что они не имеют к ней отношения. Когда за три квартала ее машина все-таки появилась, я открыл глаза. Встал как был, голым, и пошел вниз.
Она хотела позвонить, но я опередил ее и открыл дверь.
Всего делов.
За три часа я не сказал ни слова.
Правила есть правила. Анального секса не было. Как уже говорил, не очень-то и хотелось. Но с ней и так было хорошо, безо всяких там эксклюзивов. Все эти три часа говорила, стонала и пела она. Я не хотел перебивать ее. Я просто трахал ее и наслаждался ее голосом. За это время я узнал о ней все или почти все, о ее муже, как минимум, полжизни и полный расклад всех совместных семейных планов. Темный, струящийся, бесконечный шоколадный голос с массой оттенков. Даже дыхание ее я ловил как музыку. И все время удивлялся, на хера такому идиоту, как ее муж, такое сокровище…
Думаю, что за эти три часа я влюбился, потерял голову, выздоровел и заставил себя ее разлюбить. Ведь все, что мне нужно, – это пятьдесят эмоциональных градусов. Иначе – саморазрушение и смерть. Любая эмоция убивает, любая симпатия делает твою жизнь непредсказуемой, любая привязанность лишает тебя свободы…
– Я могу сказать мужу, что я выполнила все условия? – спросил она изумительной красоты напевом.
Я кивнул.
– Будешь уходить – захлопни дверь, – сказал я и тут же уснул.
Из мансардных окон на меня лился золотой свет…
27
Когда молчаливый сотрудник закрыл снаружи дверь спецквартиры ключом, Влад прошел в комнату, включил телевизор и сел пить водку. Майор этого не одобрил, но и возражать особо не стал. Настоял он только на сдаче всей мало-мальски сложной аппаратуры, включая рацию и сотовый. Для связи остался только сотрудник, который должен был время от времени навещать Гиреева. Майор сначала приказал сотруднику с пластилиновым (то есть каким угодно в зависимости от обстоятельств) лицом остаться, но Влад категорически отказался от какого бы то ни было присутствия напрочь, сказав, что такого уговора не было и что он дико устал от всех рож, а тем более от милицейских.
Майор пожал плечами и согласился.
Полчаса назад очень похожая на труповозку машина привезла Гиреева в глухой переулок, где он вышел в белом халате и марлевой маске, отчего узнать его было невозможно, даже если смотреть в глаза. Несколько людей проводили Влада на второй этаж, открыли дверь, забрали у него всю электронику, оставили водку и закуску и очень быстро исчезли.
Где-то по городу носились несколько машин под руководством Милевича. Становилось совсем плохо, отвратительно, а результата все не было. Имитация самоубийства была проведена, и труп сел обмывать свою кончину, заодно узнавая о себе пикантные подробности из теленовостей.
– Сегодня около шестнадцати часов на набережной, возле Речного вокзала, был найден труп известного в городе бизнесмена Гиреева Владимира Геннадиевича с огнестрельным ранением в область сердца. Официального подтверждения нет, но сотрудник милиции высказал предположение о том, что имеет место самоубийство. Эта версия, конечно, тоже имеет право на существование, но последние несколько лет в городе деловые люди такого уровня если и умирали, то явно не по своей воле. Так что оставим высказывание офицера на его совести, а сами будем информировать наших зрителей по мере поступления информации. Ольга Самойленко, Антон Верховецкий, специально для ТНТ.
Эти Ольга с Антоном, вернее, конечно, майор с Ленноном постарались на славу. Некрасиво лежащий труп, простыня, неподвижная рука, небрежно неприкрытая часть лица – все это вместе взятое промелькнуло за пять секунд максимум, а полминуты показывали настоящий пистолет и руки милиционера, лезущие прямо в камеру, дабы остановить съемку. Еще некоторое время показывали место несчастного случая и непробиваемые объективом спины санитаров. В целом, однако, сюжет был немаленьким, потому что подключили старые записи, какие-то невнятные комментарии и даже кадры собрания группы компаний «АнтаКорс». Влад там был цел и невредим.
Смотря всю эту ахинею, Гиреев выпил два раза по пятьдесят граммов, плюнул и лег на продавленный милицейскими агентами и прочим интеллектуальным сбродом диван. На потолке сидел паук и внимательно смотрел в собственный космос.
Было, наконец, тихо.
Только на стене щелкали дешевые кварцевые часы.
Влад скосил на них глаза и понял, что они показывают несусветное время. То ли аргентинское, то ли вообще марсианское. Он отвернулся к стенке и прикрыл глаза. Не закрыл полностью, потому что тогда становилось страшно, и мерещился живой Коля, который неизвестно как себя чувствует. Прикрыл. Но это еще ладно… С закрытыми глазами в мелькающей темноте сразу проявлялось лицо Натальи, а это было вообще невыносимо.
Лучше уж так. Оставь щелки и смотри на причудливый рисунок ткани.
Тикали марсианские часы.
Время шло.
И оно никак не играло. Принято же говорить – время играет против нас, на нас… Сейчас была дикая ситуация. Время остановилось. То есть оно вроде шло, но в никуда. Все что можно было сделать – это ждать милости судьбы или каприза этого так и не понятого беззвучно смеющегося уродца по имени Камень.
Гиреев уже физически устал его ненавидеть. И все равно делал это…
На улице умирал снег.
Снег, снег…
Он все притупляет… боль, страдание, вообще чувства… Он все заменяет собой. Ты видишь только белый цвет, ты осязаешь только мягкую, проваливающуюся поверхность, у тебя на языке только вкус плавящихся снежинок, а если дышать носом, ты вдохнешь только жаркий запах метели.
А самое главное – звук. Вся планета нестерпимо хрустит. То ли к тебе, то ли от тебя идут и идут тени. Ты спишь и слышишь. Открываешь глаза и все равно слышишь. Когда-то в детстве этот хруст обещал праздник. Теперь он не обещает ничего, кроме боли и борьбы со страхом…
Влад сел и вытащил из кобуры свой пистолет. Не тот, отобранный майором ИЖ-79-9Т, а свой, настоящий «Макаров».
Он пахнет оружейным маслом.
А еще – металлом.
А еще – сгоревшим порохом.
С пистолетом не хочется размышлять. Он лежит в руке так же естественно, как, например, женское плечо или яблоко. Не сразу понимаешь, что это очень изысканная форма.
До того продуманная, что мысль исчезает, а остаются одни тактильные ощущения. Они бессознательно приятны. Так мы, совершенно не думая, гладим животных. Совершенная форма головы, выточенная, вылизанная эволюцией… Мифологические существа и творения трехмерных художников поражают количеством ненужных выступов. Но подлинные шедевры природы стараются быть как можно более функциональными.
Совершенная форма пистолета… Это только в кибермультфильмах оружие имеет устрашающий дизайн. Настоящее оружие льнет к ладони и не блестит драконьей чешуей. Оно нагревается и как бы начинает плавиться в твоей руке. Но это иллюзия. Просто форма так совершенна, что пальцы не встречают сопротивления. Ты можешь гладить рукоять пистолета, и он ответит. Ответит теплом, тяжестью и формой. Нагретый теплом твоего тела пистолет не хочется выпускать. Ты кладешь его на полированный столик, вытираешь вспотевшую ладонь, пьешь водку и опять берешь пистолет в руку. Ты не можешь иначе. Кажется, что в нем твоя сила. Это неправда. В пистолете нет никакой силы. Сила или бессилие в самом тебе. Но очень кажется, что сила – в этом совершенном механизме. Кажется… Кажется…
В этом мире все кажется.
Кажется, что твой мозг остановился. Сердце бьется. Это ты чувствуешь даже в кончиках пальцев. Пульс сотрясает даже стакан, когда ты его держишь. А мозг остановился. И нет никаких мыслей.
Потому что снег. Он притупляет чувства. Он падает через крышу на тебя, и ты становишься белым. Снег везде. Особенно много его в центре живота и под сердцем. Поэтому есть совсем не хочется. Хочется умереть. Невыносимо хочется умереть.
А потом мертвым идти по этой планете. И все-таки найти его…
Совершенная форма…
…пистолета…
На несколько минут можно уснуть, прижимая пистолет к груди. Если не снять с предохранителя, во сне можно случайно нажать на спуск. Но, кажется, ты этого и хочешь? Так просто уснуть и во сне нажать… Но лучше сделать это специально, потому что пуля тогда попадет туда, куда надо. Во сне же она может повредить челюсть, сломать ключицу или застрять в животе. Ничего хорошего тогда не будет. Вернее, будет больно и глупо. Потом можно умереть. А можно и не умереть…
Поэтому лучше не снимать с предохранителя. Обнять пистолет, а еще лучше – положить его под подушку. Восемь патронов в магазине. Один – в патроннике.
Теоретически можно отправить на тот свет девять человек. Но есть еще одна обойма. Это плюс восемь. И несколько десятков патронов россыпью в левом кармане. Есть еще две или три пачки патронов в сейфе, но сейф далеко…
Так ли это важно?
Это вообще не важно.
Это не твоя сила.
Это вообще не сила.
Сила – это то, что должно быть внутри. Но там ничего теперь нет.
Ничего…
Будь проклят этот мир.
Я его убью…
Больной волк всегда уходит отлежаться. Ему не нужны лекарства. Он их никогда не видел. Под темными еловыми лапами надо просто упасть, закрыть глаза и в горячечном бреду повторять только одно слово «выживу». Время почти остановится. Медленные и тягучие здешние секунды… одни и те же… будут пулями летать где-то там, и за одно мгновение на земле умрут тысячи живых существ. А здесь ничего не изменится и за час. Только будут больно ходить ребра от быстрого лихорадочного дыхания. Сквозь веки будет просвечивать только кровавое солнце. И ты прикажешь сердцу биться ровно столько, сколько надо, чтобы оно не разорвалось. Так можно пролежать час, день или даже месяц. Рано или поздно мощный иммунитет возьмет свое, и ты встанешь. Рано или поздно болезнь убьет тебя, и ты умрешь. Но повезет тебе в этот раз или нет – никто не знает.