Поздно вечером, почти ночью, я шел за ним по улице, сжимая рукой в специальной перчатке обыкновенный гвоздь на 150. Остро заточенный. Перчатка как перчатка, только в центр ладони вложена большая монета. Советский рубль. Это я сам придумал. Гвоздей в стране как говна. Рублей тоже не три штуки. Анатомию, благодаря профессору своему, вернее, его библиотеке, тоже не понаслышке знаю. Технику удара я отрабатывал на мороженой говядине. Пробивал со свистом. А про охлажденное мясо я вообще молчу. Как пуля, считай.
В общем, шел я за ним, и стало мне вдруг очень хорошо. Теплый летний вечер. Сполохи. Запах сирени. Вкусный воздух. Вдохнул я его побольше, оглянулся, кивнул сам себе и резко ускорился. Двадцать метров за три секунды пробежал, как ветер. Он в последний момент что-то почувствовал, хотел повернуться, но не успел. Гвоздь уже был в сердце и пульсировал.
Когда Хряк рухнул, хватая толстыми губами воздух, я подобрал монету – она выпала при ударе. Можно было бы и оставить, но чем меньше следов – тем лучше. А гвоздь, конечно, остался. Бывший воспитатель упал на живот, и я увидел блестящую шляпку гвоздя, торчащую из спины. Разумней было бы тут же уйти, что я и сделал через секунду. Но перед этим аккуратно наступил каблуком и загнал гвоздь на оставшиеся полтора сантиметра.
Зачем – не знаю. Ведь лишние движения ни к чему…
Нда… Не спится. Вот что…
Поеду-ка я, избавлюсь от телефона…
17
– Гиря! – крикнул кто-то снаружи. – Черный крест на мониторе.
Влад сбросил с себя бессонное оцепенение, открыл дверь и выскочил на улицу. Уши сразу защипало от холода. Он пробежал десять метров до микроавтобуса и оперативно залез внутрь.
– Где он?
Дербент кивнул и скороговоркой ответил:
– Метро «Студенческая». Движется в сторону площади Маркса. Свернул на Ватутина. Ближе всего Чингиз с Кабаном. Малина в районе Димитровского моста, пока придерживаем… Или, может, направишь? – спросил Игорь у сидящего рядом Милевича.
– Куда «направишь»? Ждать… Почему не звонит, интересно мне…
– Влад, как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Костя.
– Пойдет… – бесцветно сказал Гиреев и потер кулаками глаза. – А действительно… Почему молчит? Сколько уже сигнал длится?
– Семь минут, – ответил Дербент и добавил на мониторе контрастности.
– Семь минут ехать со включенным телефоном и молчать? Странно…
– Ну, может, случайно врубил…
– Почему пропадает крест? И который час, скажи? – забеспокоился Влад.
– Переключение между сотами… Три пятнадцать! – коротко ответил Дербент и повернулся к Милевичу: – Площадь Труда!
– Да, скорее всего, – ответил Костя и нажал кнопку рации. – Малина, площадь Труда, как можно быстрей! Скорость объекта около восьмидесяти, будет со стороны Ватутина. Марку не знаем. Туман, стоят ли менты на площади? Прием…
Сквозь шорох эфира почти сразу ответил сначала Малина:
– Понял, уже еду!
Следом тремя секундами позже откликнулся Туман:
– Только ГИБДД. Но сейчас с Димитровского две машины с операми разворачиваются. Это три километра всего. Будут быстро. Прием.
Влад вышел из оцепенения, жестом попросил рацию у Милевича, взял ее и нажал кнопку:
– Туман, чтобы даже синяков не было!!! Ты понял? – закричал он в микрофон.
– Понял… – почему-то помедлив, сказал Туман и отключился.
Гиреев жестко посмотрел на Милевича:
– Ну, нашим-то, я надеюсь, ты объяснил?
Костя кивнул и открыл дверь:
– Я на площадь. Влад, тебе нельзя за руль. Ты не спал…
– Ты тоже не спал! – перебил его Гиреев.
– У меня это работа, не тупи. Ты только помешаешь. Сидите тут с Дербентом. Термос дать? У меня классный чай! Можно сказать, чифир. С травами.
– Пока не надо…
– А потом не будет… – на ходу бросил Милевич, вышел, поежился от холодного воздуха, быстро дошел до своего автомобиля и тут же вернулся с синим цилиндром. – На! – вручил термос и исчез в темноте.
– Спасибо… – в спину ему сказал Влад и тут понял, что очень хочет пить.
Вверху не было вообще ничего. Ни звезд, ни луны, ни надежды. Тупое хмурое предрассветное небо. «Харриер» Милевича резко рванул с места и исчез за поворотом.
Гиреев закрыл дверь, откинулся на спинку и стал отворачивать огромную крышку термоса…
Чай действительно был невероятно хорош. Водитель микроавтобуса, Дербент и Гиря выпили весь термос, закусив каким-то случайно оказавшимся в салоне печеньем.
– Ну, что там? – спросил Влад, отряхнув ладони, Игоря.
– Хорошо идут! – усмехнулся Дербент.
Действительно, все цветные кресты, кроме красного, который означал мобильник Гиреева, стремительно сближались. Черный крест один раз останавливался, потом продолжил движение в сторону площади Труда.
Голосом Милевича и одновременно Тумана захрипела рация Игоря.
– Дербент! Не молчи!!!
– Пятьсот метров до площади примерно!!! Прием, – ответил Игорь.
Видимо, информация тут же куда-то уходила, потому что прозвучало явное эхо.
– Кто ближе? – зашумел Милевич.
– Чингиз!
– Чингиз, слышишь? – поинтересовался в эфире Костя.
– Да. Впереди две машины. Японский головастик какой-то и «Ауди», по-моему. Плохо видно. Менты тормозят обоих… – Марат говорил абсолютно спокойно.
– Чингиз! Не калечить!
– Понял… А, черт… «Ауди» останавливается, головастик не реагирует!
– Что за головастик?
– Грузовичок какой-то. «Тойота». Твою мать, он чуть не сбил гибэдэдэшника!!!
– Черный крест на Энергетиков свернул!!! – заорал Игорь.
– Да!!! Это точно он! Не стрелять!!!
– Твою мать, кто палит???
– Это в воздух. ГИБДД же не предупредили толком!!!
– Миля, меня гаишники тормозят, что делать?
– Чингиз, потом разберемся, не останавливайся! Туман уже их лечит.
– Пусть быстрей лечит. У меня тут стрельба. Отвечать?
– Я тебе отвечу!!!
– Понял… Иду следом за головастиком.
– Всем в районе площади, – раздался голос Тумана, – говорю сразу в обе рации. Объект – грузовик «тойота» белого цвета… Остальные машины не останавливать и не преследовать!!!
– Какой-то идиот в меня угодил…
– Ранен?
– Нет, в машину попал. Слышал звук попадания в районе левого заднего…
– Отставить!!! Не засорять эфир, – заорал кто-то незнакомый.
– Пошел в жопу!!!
– Это кто там такой умный?
– Прекратите базар!!! Головастик свернул с трассы!
– Что за хрень!!! У него что, реактивный двигатель?
– Да без головы кто-то едет…
– Куда с трассы? Куда он делся? Дербент, где сейчас крест?
– ТЭЦ-3!
– На ТЭЦ-3 нет никого!!!
– Я соту имею в виду! В пределах этой соты!!! Влево, в Затон, судя по всему, уходит.
– Ну, оттуда еще никто живым не уходил!
– Вижу объект.
– Я и сам вижу…
– Какого хрена менты навстречу??? Обкурились?
– Чингиз, пропусти машину с операми!!!
– Не доверяешь, Миля?
– Наоборот. Они пусть звездочки себе зарабатывают, а ты сзади подстрахуешь. Не стрелять!!! Не калечить!
– Понял…
– Малина, остановись, не успеваешь. Паркуйся, жди указаний. Ты не по этим делам.
– Почему менты стреляют, кто приказал?
– Откуда я знаю, кто приказал! Туман, в чем дело???
– Прекратить стрельбу! В машине, возможно, ребенок!!!
– Всем прекратить!!!
– Менты обогнать не могут, он виляет… Не дает пройти вперед.
– Туман, в Затоне есть менты? Хоть какие-нибудь? Навстречу бы…
– В Затоне жизни вообще нет. Забудьте…
– А куда ж они тогда едут???
– Они не едут, они бегут…
– Твою мать, кто там философствует??? Не засоряйте эфир!!!
– Гиря, Дербент!!! Сворачивайтесь, и сюда. Дербент, не отключай компьютер, на всякий случай!!!
– Понял…
– Есть!!! Подрезали!!! Пошел по обочине… Сейчас возьмут!
– Чингиз, не подходи близко, смотри внимательно, чтобы никто не смылся!!!
– Пошел, пошел, пошел!!!
– Что там?
Треск, шорох, крики…
– Что там, я спрашиваю???
– Да все, в общем… Взяли.
– Все целы? Объект жив?
– Да их даже двое… Пьяные в говно…
– Какого хрена!!! Сказал бить!!!
– Ну, помяли немного… Лежат…
– Телефон нашли?
Хрусткая тишина.
– Нашли, спрашиваю??? Да что там, идиоты кругом??? Дербент, крест есть? Дербент!
– Есть. Стоит на месте, мигает. Мы уже скоро будем…
– Ну???
– Нашли!!! В кузове!!! Моторола!.. Миля, он подкинул его!
18
Утром я проснулся от ощущения пустоты. Просто открыл глаза и понял, что делать нечего по крайней мере несколько часов. Это не напрягало, не томило и не мучило. Просто как-то поднадоело. Жизнь рантье, если уж говорить откровенно, не имеет смысла. Паразитизм все-таки. Кто-то работает, а ты спишь. Кто-то голодает, а ты сорта кофе выбираешь. Рантье… Слово красивое, вычурное. Оно даже как будто не из мира денег, а из мира природы, например. Словно вид райской птицы или название бухты. Синяя такая бухточка, безоблачная, где сонные пальмы раскинули свои листья прямо над червонными пляжами.
18
Утром я проснулся от ощущения пустоты. Просто открыл глаза и понял, что делать нечего по крайней мере несколько часов. Это не напрягало, не томило и не мучило. Просто как-то поднадоело. Жизнь рантье, если уж говорить откровенно, не имеет смысла. Паразитизм все-таки. Кто-то работает, а ты спишь. Кто-то голодает, а ты сорта кофе выбираешь. Рантье… Слово красивое, вычурное. Оно даже как будто не из мира денег, а из мира природы, например. Словно вид райской птицы или название бухты. Синяя такая бухточка, безоблачная, где сонные пальмы раскинули свои листья прямо над червонными пляжами.
Я тут же их увидел – эти пальмы – и улыбнулся. Настроение у меня почти всегда ровное. Пятьдесят градусов.
Эту шкалу я придумал давно. Так сказать, для внутреннего пользования. Большинство ошибок в раннем детстве я совершил, когда моя эмоциональная температура была близка к девяноста. А так жить вообще нельзя.
Некомфортно.
Ноль – это мертвый человек, и это понятно.
Десять – спящий без сновидений человек. Он от мертвого отличается только тем, что может встать.
Двадцать – эротический сон или ночной кошмар. В этом состоянии можно внезапно подскочить, ничего не соображая. У меня бывает, но редко.
Тридцать – утро. Завтрак. Просмотр утренней газеты. Загорание на том же, например, червонном пляже. Тупое времяпровождение типа грызни семечек. Просмотр сериала про несчастную женскую долю. Монотонная работа. Конвейер.
Сорок – конвейер ломается. Другими словами, обыденное и даже где-то запрограммированное выбивание из колеи. Страшного нет ничего, и об этом все знают. Но уже нет безразличия. Легкое любопытство. Зевающий интерес. Вздрагивание от укуса насекомого. Просто жарко. Просто холодно. Решаемы все проблемы, да их, по сути, и нет.
Пятьдесят. Середина дня. Середина жизни. Середина смысла. Еще нет застилающей глаза кровавой пелены – только соколиное зрение. Еще нет бега – есть только быстрая энергичная походка гепарда перед началом атаки. Еще нет звона в ушах – только шелест листьев, голоса, эхо, прекрасно различимые звуки жизни. При этих пятидесяти градусах у тебя чудное обоняние, и ты превосходно чувствуешь насечки на рукоятке пистолета. Весь мир у твоих ног. Потому что ты перед прыжком. А он, мир, этого не знает. Метрономный пульс, похожий на размеренный прибой. Нет ни горя, ни радости, ни злости, ни сожаления, ни тоски, ни ощущения счастья – да и не нужно никакого ощущения счастья, баловство все это… Ты дышишь ровно, спокойно, предсказуемо и всегда готов к отражению чего угодно и к нападению на кого или на что угодно. Мои законные пятьдесят эмоциональных градусов.
Шестьдесят – начало атаки. Гепард несется, набирая скорость. Первый страшный кадр в фильме ужасов. Первый удар в драке. Первый протест, первые метры спринтера, первый мяч в футбольном чемпионате, еще ничего не решающий, но уже ценный.
Семьдесят – взрыв, которого ты хотел. Пуля, точно попадающая в цель. Перестук копыт, летящие волосы, хлещущие по лицу ветки, кровоточащая быстрота. Вырванный с болью поцелуй. Запланированный страх. Задуманная боль. Еще есть слово «назад».
Восемьдесят – слово «назад» не имеет смысла, если ты не сверхсущество. Горячие клыки гепарда на шее, ветка, выколовшая глаз, пуля, вылетевшая с другой стороны тела, восставшие мертвецы, предоргазменное состояние, счастье, которое еще можно терпеть, боль, которая еще не туманит мозг, но говорить уже не можешь. Реющие над тобой кошмары наяву. Галлюцинации. Белые кони, черные лебеди, убитые скоростью жуки на лобовом стекле.
Девяносто. Уже мертва от горя, боли или счастья половина населения планеты. Разорванные трахеи, из которых толчками вытекает розовая пена. Полностью и мгновенно ослепшие дети. Эйфория, оргазм, чарующая смерть, бесконечное наслаждение. Асфиксия, стон, бред наркомана. Летающие собаки, горе, от которого нет спасения. Конвейера жизни давно не существует. Месть всему живому и неживому, взрыв желудка внутри тебя, боль, убивающая тебя еще на ногах, чувство толпы, которая вокруг тебя и которая только толпа и ничего больше. Она убьет тебя, если ты не с ней. Она втопчет тебя в асфальт и разнесет каблуками. Все, что тебе омерзительно, все, что вызывает боль, что мучает тебя все эти годы с самого рождения, все детские враги, все незарезанные тобой, все нецелованные тобой, все ненавидимые тобой… Вылет на встречную полосу… Пара секунд перед мировым рекордом… Слезы счастья… Невыносимое желание жить… невыносимое желание умереть… Тоска, перед которой меркнет пожизненное заключение. Черные, черные огни… ты ничего не соображаешь. Летящие друг на друга десятки и сотни тысяч кентавров с блестящими, как судьба, клинками… Черные птицы над ними, расправив крылья, счастливы как никогда. Ветер в сердце… Удар в спину– это уже спасение.
Сто – это шок, отупение, неспособность мыслить, невозможность ничего контролировать, край вселенной, конец мироздания. Ты сжег все чувства, все нервы и растворился в океане безумия. Если ты выжил при ста эмоциональных градусах, тебе нечем больше ощущать. Ты – овощ. Все, что у тебя есть, – это недоуменно стучащее невпопад сердце. Мозга нет. Кто переживает сотню, никогда больше не радуется и не тоскует. Потому что замыкается круг и наступает абсолютный ноль…
Хочешь жить – держи пятьдесят градусов. Это очень просто. Человечество выдумало великолепнейший инструмент для поддержания эмоциональной температуры еще несколько тысяч лет назад и пользуется им до сих пор. Это элементарная вежливость. Волшебные и бессмысленные слова…
Из ванной комнаты я вышел в халате и прошел на кухню. Настя хлопотала, накрывая на стол. Увидев меня, немного смешалась:
– Доброе утро, еще полминуточки, Петр Алексеевич! Посидите пока…
– Да ладно… Здравствуй, Настя… – сказал я, прошел к холодильнику, открыл его и достал пластиковую бутылку тана.
– Пожалуйста, – с космической скоростью она закончила накрывать.
Я оглянулся. Подошел к столу и слегка дернул за краешек скатерти – исчезла меленькая складка. Настя вспыхнула. Я ничего не сказал и сел есть яичницу с беконом и зеленью.
– Петр Алексеевич, – вдруг тихо начала она у меня за спиной, – вы недавно мне сказали… в общем… я подумала… я согласна.
Я указал пальцем на стул справа от меня, дескать – сядь, но она села не на соседнем, а через один.
– Это хорошо, Настя…
Она сидела, спрятав обе руки под стол.
– Ты девственница? – спросил я, наливая себе белый тягучий тан в стакан.
Она опять покраснела и покачала головой:
– Нет.
– Да не красней ты. Я не ханжа – просто хочу знать. Разве это плохо – знать все?
– Нет…
– Тогда хорошо… Проблемой меньше. Только я тебя сразу должен предупредить… Семья – это стая. В стае определенный порядок. Если его нет, то и стаи нет. Поняла?
Настя кивнула головой.
– Я не злой. Но мы вдвоем выполняем правила. Я – свои. А ты – свои. Так что возьми тарелку и тоже поешь чего-нибудь.
– Я не хочу… – покачала головой домработница.
– Правило первое – едим мы вместе. Едим, общаемся, решаем мелкие проблемы, договариваемся, слушаем друг друга. Это даже не я придумал. Так было всегда и у всех. Если мы не едим вместе – мы уже не стая. Правильно?
– Правильно, – робко посмотрела на меня Настя, но уже с улыбкой, и взяла тарелку.
– Правило второе – спим мы раздельно. В разных комнатах. Человек во сне должен быть свободен. И в безопасности. А заниматься сексом будем у тебя. Сколько тебе его нужно, кстати?
Настя посмотрела на меня растерянно. Я улыбнулся:
– Ну, раз в неделю, два? Только давай так – мы говорим друг другу правду, и только правду. Иначе не стоит это все затевать. Так сколько?
Моя ласточка закрыла глаза и отчаянно сказала:
– Каждый день… У меня давно никого не было…
– Хм, – улыбнулся я, – в тихом омуте чего только не водится… Ладно, каждый день… Диету тогда сама разработаешь – я тебе доверяю. Ну что, тогда правило третье, – я отпил тан из стакана, – секс на стороне исключен! Договорились?
Настя открыла глаза и быстро закивала:
– Согласна…
– Да дело не в морали. Просто притащишь инфекцию, потом будем вместе лечиться – кому это надо? Я вот проституток вызываю раз в две недели – снять напряжение. Ни руками, ни губами не дотрагиваюсь, презервативы, мази всякие там. Сразу в душ. Надоело. Но если ты не будешь на сторону ходить, а я больше не буду их вызывать, то проблема решена. Теперь правило четвертое, самое для тебя легкое – домашнее хозяйство ведешь ты. Ты им и сейчас занимаешься, но мы плюсуем плату за свет, воду, текущий ремонт и так далее – разберешься. Соответственно, правило пятое – я делаю все крупные дела и зарабатываю деньги. Не против? – улыбнулся я.
– Нет…
– Ну и хорошо… Правило… хоть и шестое, но ты его на первое место поставь – никаких детей! Вообще. Никогда.