— Для воскресной утренней передачи, — пояснил Бэбсон.
Гештальт пришёл в движение и Янси заговорил.
— Друзья мои, — произнёс он своим глубоким, хорошо поставленным голосом; казалось, что он говорит один на один с каждым из своих слушателей. — Я сидел за своим столом — как вы сейчас сидите в своих квартирах…
Камера переключилась и на экране появилась открытая дверь кабинета Янси. В гостиной жена Янси, милая домохозяйка средних лет, что-то шила, сидя на удобном диване. На полу их внук Ральф собирал домик из конструктора. В углу спала собака.
Один из янсеров что-то быстро записал себе в блокнот. Тавернер посмотрел на него с удивлением.
— Конечно же, я был с ними, в гостиной. Я читал Ральфу смешные истории, он сидел у меня на коленях.
Изображение на мгновение потускнело и сменилось сценой, изображавшей Янси с внуком на коленях, потом кабинет и уставленные книгами полки вернулись обратно.
— Я бесконечно благодарен своей семье, — голос Янси звучал, как откровение. — В наше сложное время, когда каждому из нас приходится нелегко, именно семья помогает мне вынести всё это, именно к ней я обращаюсь за поддержкой и опорой.
Янсер-наблюдатель снова черкнул в блокноте.
— Здесь, в своём кабинете, в это прекрасное воскресное утро, я осознал, как нам повезло, что мы живы, что у нас есть эта прекрасная планета, эти города и дома, и всё, окружающее нас, всё, что дал нам Господь для радости нашей. Но нам следует быть осмотрительными. Мы не должны потерять всё это.
Лицо Янси переменилось; Тавернеру показалось, что изображение немного меняется. На экране был другой человек, добродушие его куда-то делось, он словно постарел и навис над слушателями. Строгий отец, наставляющий детей.
— Но, друзья мои, — произнёс Янси, — есть и такие, кто хотел бы ослабить нашу планету. Всё, что мы построили здесь для себя, для наших любимых, для наших детей, можно отнять в один миг. Мы должны научиться бдительности. Мы должны защитить свою свободу, свою собственность, свой образ жизни. Разобщённых, пререкающихся между собой, нас легко будет победить. Чтобы этого не произошло, друзья мои, мы должны сплотиться, мы должны работать вместе. Именно об этом я думал сегодня утром. Взаимодействие. Сотрудничество. Мы должны защищаться, и лучшая защита — в нашем единстве.
Повернувшись к окну, и указывая на что-то в саду, Янси продолжил:
— Вот…
Голос затих, изображение замерло, вспыхнул верхний свет. Янсеры принялись вполголоса обсуждать увиденное.
— Прекрасно, — сказал один из них. — Досюда неплохо. А что дальше?
— Опять проблемы с Зиплингом. Его ломтик не прошёл. Что с ним творится последнее время?
Бэбсон нахмурился и, извинившись, отошёл.
— Простите, технические проблемы, требующие моего внимания. Можете походить, посмотреть, если вам интересно, любые ленты из нашей лентотеки.
— Спасибо, — неуверенно пробормотал Тавернер. Всё это казалось абсолютно безобидным, даже тривиальным. Но что-то было не так. Что-то в самой основе вещей.
Тавернер начал поиски.
* * *Джон Янси, казалось, выступал по любому поводу, известному человечеству. Любая хоть сколько нибудь существенная тема удостаивалась его внимания. Он высказывал своё мнение о современном искусстве, использовании чеснока в кулинарии, употреблении алкогольных напитков, вегетарианстве, социализме, войне, образовании, женских декольте, высоких налогах, атеизме, разводе, патриотизме… обо всём на свете.
Тавернер пробежался по объёмистому каталогу лент, заполнявших бесконечные шкафы вдоль стен. Миллиарды футов плёнки, многие и многие часы выступлений — может ли один человек составить мнение обо всём этом?
Он выбрал ленту наугад и обнаружил, что крохотный Янси рассказывает ему с портативного экрана о правилах поведения за столом.
— Прошлым вечером за ужином я обратил внимание на то, как мой внук Ральф режет свой бифштекс.
Янси слегка улыбнулся, на экране промелькнул шестилетний мальчик, угрюмо распиливающий что-то на тарелке, и снова исчез.
— И я подумал — Ральф пытается разрезать бифштекс, и у него это не очень-то выходит. Вот так и…
Тавернер выключил проигрыватель, вернул ленту в шкаф, и задумался. У Янси было чёткое, определённое мнение по любому поводу… но такое ли чёткое, такое ли определённое, как кажется с первого взгляда?
По некоторым поводам — да. Мелкие проблемы Янси разрешал чётко и ясно, черпая правила и сентенции из богатого фольклорного наследства человечества. А вот серьёзные философские и политические вопросы…
* * *Тавернер выбрал одну из многих лент под рубрикой «война», и включил её, не перематывая, с середины.
— … Я против войны, — гневно воскликнул Янси, — и кому, как не мне, знать, что такое война!
На экране появились фрагменты батальных сцен: война Марса и Юпитера, в которой Янси отличился храбростью в бою, его забота о боевых товарищах, его ненависть к врагу, его патриотизм.
— Но нельзя забывать, — продолжал он убеждённо, — что планета должна быть сильной. Мы не должны смиренно капитулировать… слабость провоцирует нападение и затаённую агрессию. Своей слабостью мы способствуем войне. Мы должны собраться с духом и защитить наших близких, тех, кого мы любим. Всей душой и всем сердцем я против бесполезных войн, однако повторю, как и множество раз до этого — каждый из нас должен встать в ряды защитников и бороться за справедливое дело. Нельзя избегать ответственности. Война ужасна, но иногда мы должны…
Тавернер поставил ленту обратно в шкаф и попытался понять, что же только что сказал Янси. Что он хотел сказать о войне? Каково было его мнение? Его выступления на военную тему занимали сотни катушек; Янси был готов вечно разглагольствовать на животрепещущие темы: Война, Планета, Бог, Налоги. Но сказал ли он хоть что-нибудь существенное?
Тавернер почувствовал озноб. По отдельным, узким, и абсолютно тривиальным поводам Янси высказывал безусловные суждения: собаки лучше кошек, грейпфрут слишком кислый, если не добавить немного сахара, утром полезно вставать пораньше, слишком много выпивать плохо для здоровья. Однако действительно серьёзные темы вызывали к жизни лишь вакуум, заполненный пустыми раскатами высокопарных фраз. Те, кто соглашался со взглядами Янси на войну, налоги, Бога, планету — соглашались с абсолютным ничем. Соглашались, фактически, со всем, чем угодно.
По действительно важным вопросам у них не было абсолютно никакого мнения. Им только казалось, что оно у них есть.
В спешке, Тавернер пробежал ленты, посвящённые другим серьёзным темам. Все они оказались устроены одинаково: в одном предложении Янси подтверждал нечто, в следующем — опровергал, достигая в итоге полного исчезновения мысли, искусного отрицания. У слушателя, однако, создавалось впечатление, что он только что приобщился к богатой и разнообразной интеллектуальной трапезе.
Это было поразительно. Это было сделано поразительно профессионально. Джон Эдвард Янси был самым безобидным и бессодержательным человеческим существом на свете. Таких просто не бывает.
Тавернер вышел из лентотеки в холодном поту, и прошёлся по окружающим офисам. Повсюду за столами и монтажными экранами работали янсеры, у всех такие же добродушные, безобидные, почти скучающие лица, та же дружелюбность и банальность во взгляде, что и у самого Янси.
Безобидные — и дьявольские в этой своей безобидности. И он ничего не мог с этим поделать. Что может сделать полиция Девятиплана, если люди хотят слушать Джона Эдварда Янси, если люди хотят строить свою жизнь по его примеру? Что здесь преступного?
Неудивительно, что Бэбсону было наплевать на полицейское расследование. Неудивительно, что власти с лёгкостью их впустили. На Каллисто не было политических тюрем или концентрационных лагерей. Им нечего здесь делать.
Камеры пыток и лагеря смерти нужны тоталитарному государству, если методы убеждения оказываются не слишком убедительными. Полицейское государство, машина террора, вышло на сцену, когда тоталитарный аппарат убеждения перестал справляться со своими задачами. Ранние тоталитарные общества не были абсолютными; власть не могла проникнуть во все без исключения области жизни. Но средства массовой коммуникации с тех пор прошли большой путь развития.
Первое действительно абсолютное тоталитарное государство создавало себя прямо у него на глазах, притворяясь безобидным и банальным. Последняя стадия — кошмарная, но совершенно логичная — наступит, когда всех новорождённых мальчиков родители радостно и добровольно назовут Джонами Эдвардами.
Почему бы и нет? Они и так уже живут, думают и действуют в точности, как Джон Эдвард Янси. У женщин — свой предмет для подражания, миссис Маргарет Эллен Янси — полный набор мнений по любому поводу, кухня, предпочтения в одежде, рецепты, полезные советы… А дети и подростки могут подражать младшему поколению семейства Янси; ничто не ускользнуло от внимания властей.
— Ну, как тут у нас? — Бэбсон подошёл, и, коротко хохотнув, попытался положить руку на плечо Тавернеру.
— Прекрасно, — выдавил из себя Тавернер, уворачиваясь.
— Нравится наша конторка? — В голосе Бэбсона звучала неприкрытая гордость. — Мы хорошо делаем своё дело. Только превосходная продукция!
Трясясь от гнева и беспомощности, Тавернер выскочил из офиса и помчался к лифтам. Лифт всё не шёл, и он в ярости бросился к лестнице. Только бы выбраться из Дома Янси; он не мог здесь больше находиться.
Человек вышел из-за колонны в холле, лицо его было бледно и взвинченно.
— Постойте… Могу я поговорить с вами?
Тавернер почти прошёл мимо него.
— Что вам?
— Вы с Земли, из полиции Девятиплана? Я… — его кадык заходил вверх-вниз, — я работаю здесь. Меня зовут Зиплинг, Леон Зиплинг. Я должен что-нибудь с этим сделать. Я больше не могу.
— С этим ничего нельзя сделать, — сказал Тавернер. — Если они хотят быть похожими на Янси…
— Никакого Янси нет, — перебил его Зиплинг. — Мы придумали его… мы его создали.
Тавернер остановился, как вкопанный.
— Придумали?..
— Я решился, — голос Зиплинга дрожал от возбуждения. — Я знаю, что и как надо сделать. Во всех деталях.
Он поймал Тавернера за рукав.
— Вы должны мне помочь. Я могу остановить это безумие… но мне нужна ваша помощь.
* * *Они пили кофе в прекрасно обставленной гостиной Леона Зиплинга, и смотрели на детей, играющих на полу. Жена Зиплинга и Рут Тавернер вытирали тарелки на кухне.
— Янси представляет из себя результат синтеза, составную личность, так сказать, — начал объяснять Зиплинг. — На самом деле, такого человека не существует. За основу мы взяли базовые психотипы социологической статистики Каллисто и несколько достаточно типичных реальных личностей, так что Янси достаточно реалистичен. Однако мы убрали из него те черты, которые нас не устраивали, и усилили несколько других.
— Янси вполне мог бы существовать, — задумчиво добавил он. — Множество людей похожи на Янси… в этом-то и проблема.
— Вы сознательно работали над переделкой людей по образу и подобию Янси? — спросил Тавернер.
— Честно говоря, я не знаю, с чего всё началось там, наверху. Я работал копирайтером в компании, производившей полоскания для рта. Меня наняли местные власти, и кратко обрисовали, чего от меня ждут. Догадываться о целях проекта мне пришлось самому.
— «Местные власти» — это Управляющий Совет Каллисто?
Зиплинг рассмеялся.
— Местные власти — это синдикаты, которые здесь хозяйничают. Они владеют этой луной до последнего винтика. Впрочем, мы должны называть Каллисто планетой.
Он скривил губы в усмешке.
— Похоже, власти готовят что-то крупное. Они хотят подмять под себя Ганимед — единственного серьёзного конкурента. После этого Каллисто сможет диктовать свою волю Девятиплану.
— Но они не смогут захватить контроль над Ганимедом без открытого объявления войны! — возразил Тавернер. — За компаниями Ганимеда стоит его население…
И тут до него дошло.
— Они ведь развяжут войну, — сказал он тихо. — Для них война стоит того.
— Вот именно. А для того, чтобы начать войну, им надо заручиться поддержкой населения. Ведь если задуматься, местные не получат от войны ничего хорошего. Война сметёт с лица Каллисто мелких торговцев и добытчиков, власть ещё больше сосредоточится в руках крупных тузов. Чтобы получить поддержку восмидесяти миллионов человек, их нужно низвести до состояния овец, которых ничего не интересует. Собственно, это сейчас и происходит когда программа Янси будет завершена, каллистяне будут соглашаться с любыми доводами. Он думает за них. Он заботится об их причёсках, говорит им, в какие игры играть, рассказывает анекдоты, которые потом повторяют по всей планете. Его жена готовит обед для всей Каллисто. Миллионы и миллионы копий Янси делают то же, что и он, верят в то же, что и он. Мы обрабатываем местную публику уже одиннадцать лет, и самое важное тут — ни на секунду не прерывающееся однообразие Янси. Растёт целое поколение, считающее, что только он может дать ответ на любой возникший вопрос.
— Чертовски большой, должно быть, проект — создать Янси.
— Тысячи людей заняты только написанием материалов. Вы видели первый этап, который транслируется на всю поверхность Каллисто. Потом — ленты, фильмы, книги, журналы, постеры, брошюры, радио- и видео-постановки, заметки в газетах, комиксы для детей, слухи и сплетни, тщательно продуманная реклама… Непрерывный поток Янси в массы.
Зиплинг взял со столика журнал и показал Тавернеру заглавную статью.
— «Что у Джона Янси с сердцем?» Поднимает вопрос о том, как бы мы жили без Янси. На следующей неделе — статья о желудке Янси… Мы знаем миллионы подходов, мы пролезем в любую дырочку. Нас называют янсерами. Янси, как новый вид искусства! — ядовито закончил он.
— А что ваши коллеги думают о Янси?
— Надутый индюк, пустышка.
— И что, никого из ваших не убеждают его речи?
— Даже Бэбсон только посмеивается, Бэбсон — на самом верху пирамиды. Выше него только те, кто заказывает шоу и платит деньги. Не дай бог, не дай бог, если мы вдруг начнём верить в Янси… если мы вдруг решим, что эта пустота имеет смысл… Я не вынесу этого.
— Но почему? — спросил Тавернер с интересом. Скрытый микрофон передавал весь разговор в штаб-квартиру в Вашингтоне. — Почему вы решили порвать со всем этим?
Зиплинг подозвал своего сына:
— Майк, оторвись на минутку от игры, подойди сюда.
Тавернеру он объяснил:
— Майку девять лет. Он видит и слышит Янси с самого рождения.
Майк нехотя подошёл.
— Что, папа?
— Какие отметки ты получаешь в школе?
Мальчик гордо выпятил грудь; он был маленькой копией Зиплинга-старшего.
— Пятёрки и немножко четвёрок!
— Он весьма умён и сообразителен, — сказал Зиплинг Тавернеру. Прекрасно считает, отлично усваивает географию, историю…
Он снова обратился к Майку:
— Я задам тебе несколько вопросов, и хочу, чтобы наш гость послушал, как ты на них ответишь. Понял?
— Хорошо, пап.
Зиплинг мрачно задал первый вопрос:
— Мне хочется услышать, что ты думаешь о войне. Вам рассказывали о войне в школе, вы проходили основные войны в нашей истории, так ведь?
— Да, мы проходили про Американскую Революцию, и про Первую Глобальную Войну, и про Вторую Глобальную Войну, потом про Первую Ядерную… и ещё про Войну между колониями Марса и Юпитера.
— Мы распространяем уроки Янси в школах в рамках программы государственных субсидий, — пояснил Зиплинг. — Янси рассказывает школьникам об истории, раскрывает смысл исторических событий. Янси объясняет им естественные науки. Янси рассказывает об основах этикета, и об астрономии, и о миллионах прочих вещей. Но я никогда не думал, что мой собственный сын…
Голос его предательски задрожал.
— Итак, ты знаешь, что такое война. Расскажи мне теперь, что ты думаешь о войне.
— Война — это плохо, — бодро ответил Майк. — Война — это самая ужасная вещь на свете. Войны чуть не уничтожили человечество.
Пристально глядя на сына, Зиплинг спросил:
— Кто-нибудь сказал тебе, чтобы ты так отвечал? Заставлял тебя это сказать?
Мальчик неуверенно проговорил:
— Нет, папа.
— Ты действительно в это веришь?
— Да, папа. Ведь это правда? Война — это очень плохо?
— Война — это плохо, — Зиплинг кивнул. — А что ты можешь сказать о справедливой войне?
Майк не медлил с ответом ни секунды.
— Конечно же, мы должны вести справедливые войны.
— Почему?
— Ну, мы же должны защищать свой образ жизни!
— Почему?
— Потому что мы не можем позволить им просто раздавить себя. Это только раздразнило бы агрессора, и власть захватили бы те, кто обладает грубой силой. Мы не можем этого допустить. Нам нужен мир, управляемый законом.
Зиплинг устало прокомментировал:
— Я написал эти бессмысленные, противоречивые слова восемь лет назад…
Он внутренне собрался, и продолжил:
— Итак, война — это плохо, но мы должны вести справедливые войны. Представь себе, что наша планета, Каллисто, вступает в войну… с кем бы… ну, скажем, с Ганимедом.
Зиплинг не мог скрыть иронии в голосе.
— Просто наугад, пальцем в небо. Итак, мы воюем с Ганимедом — это справедливая война? Или просто война? Хорошо это или плохо?
На этот раз мальчик задумался, насупившись, размышляя о чём-то.
— Каков же твой ответ? — холодно спросил Зиплинг.
— Ну, это… Я не знаю… Но ведь когда война начнётся, кто-нибудь нам это скажет? То есть, справедливая она или нет.
— Конечно, — Зиплинг чуть не подавился. — Кто-нибудь непременно скажет. Возможно даже, сам мистер Янси.